Олег Гордиевский - КГБ
Об истории Чэмберса Рузвельту рассказывали и другие деятели — посол Уильям Буллитт, например, лейбористский лидер Дэвид Дубинский и журналист Уолтер Уинчелл, но президент снова не отреагировал. В 1942 году Чэмберс был допрошен в ФБР после того, как бывший соратник по коммунистическому подполью опознал его как советского агента и заявил, что у него «больше информации, чем иной разведчик способен набрать за год.» Опасаясь возможного расследования, Чэмберс был на допросах менее откровенен, чем во время своих бесед с Берле за три года до этого, и предпочитал говорить о своем коммунистическом прошлом, а не о шпионской деятельности. Джон Эдгар Гувер, директор ФБР, не обратил внимания на восьмистраничный протокол допроса, назвав его сборником «россказней, гипотез и умозаключений.» На протяжении последующих трех лет Чэмберса больше не допрашивали. Из тех, кого Чэмберс опознал, ФБР навело справки в обычном порядке лишь о Дж. Питерсе, который уже числился в досье бюро в качестве одного из лидеров Коммунистической партии Америки.
После предательства Чэмберса в 1938 году сеть Четвертого Управления в Вашингтоне перешла к резиденту НКВД в Нью-Йорке Гайку Бадаловичу Овакимяну, которого в ФБР позже окрестили «хитрым армянином». Соединенные Штаты стали одним из главных (а к концу второй мировой войны — самым главным) объектов советской разведки, а не базой для разведывательных операций в отношении других стран, как это было раньше. В 1938 году НКВД еще не осознал, насколько легкомысленно американская администрация относилась к советской шпионской деятельности в Соединенных Штатах. Предательство Чэмберса, опасения, что этим заинтересуется ФБР, отразилось, естественно, на деятельности НКВД в Вашингтоне. Гарри Декстер Уайт из Министерства финансов был наиболее высокопоставленным из нескольких агентов, неожиданно прекративших передачу информации. Не разделявшая коммунистических взглядов жена заставила его пообещать покончить со шпионской деятельностью.
Человеком, сделавшим очень много для возрождения вашингтонской сети советских агентов, был Натан Грегори Силвермастер (не путать с его другом и коллегой по шпионской деятельности Джорджем Силверманом), выходец из еврейско-украинской семьи сорока с небольшим лет, который работал в управлении безопасности, а затем был переведен в управление экономической войны. Эмоционально неспособный принять жестокую реальность сталинской России, Силвермастер, тем не менее сохранил в душе нетронутым революционный идеализм. Хронически больной бронхиальной астмой, часто мучаясь от жестоких приступов удушья, Силвермастер верил, что поскольку дни его сочтены, он должен перед смертью сознавать, что сделал хоть что-то для создания нормальной жизни для других. Именно Силвермастеру удалось уговорить Гарри Декстера Уайта снова поставлять разведданные, вероятно, вскоре после начала войны. Ко времени нападения на Перл-Харбор он сумел собрать группу из десятка правительственных чиновников, работавших на различные подразделения военной администрации Рузвельта и одновременно на НКВД. Уайт в группу не вошел, но поставлял информацию непосредственно Силвермастеру, который считал его робким человеком, не желавшим «позволять правой руке знать, что делает левая.» Чтобы немного успокоить его и убедить жену, что он больше не занимается шпионажем, Силвермастер сказал Уайту, что поступающая от него информация идет только одному человеку в руководстве Коммунистической партии США. Силвермастер не сомневался, что Уайт знает правду, но полагал, что тот предпочитает об этом не думать. Уайт спрятал на чердаке бесценный бухарский ковер, подаренный ему Быковым перед войной. Будучи правой рукой министра финансов Генри Моргентау, Уайт имел доступ не только ко всем секретным досье своего министерства, но и к секретной информации, поступающей из других государственных учреждений.
С 1941 года связным в группе Силвермастера работала Элизабет Бентли, тридцатитрехлетняя выпускница университета Вассар, которая жила в Нью-Йорке. Проведя год в Италии Муссолини, она стала убежденной антифашисткой и в 1935 году вступила в Коммунистическую партию США. В 1938 году ее убедили прервать открытые контакты с партией, выдавать себя за консерватора и работать на НКВД. Ее руководитель из НКВД Джекоб Голос, еще один украинский еврей, известный своим агентам как Тимми, нарушил существовавшие в НКВД правила и соблазнил ее. Позднее Бентли описывала то, что произошло между нею и Голосом во время пурги в Нью-Йорке фразами, позаимствованным у Миллса и Буна: «Он коснулся меня рукой, я подняла на него глаза, и вдруг оказалась в его объятиях. Он целовал меня в губы.» «Время, казалось, остановилось, а потом я почувствовала, что уплываю в черноту экстаза, которому не было ни начала, ни конца.» Длинная ночь кончалась, и Бентли сидела в обнимку с Голосом в его машине, глядя на «самый прекрасный в жизни рассвет.» Голос подпортил идиллию, рассказав о правилах НКВД, которые он только что нарушил: «Нам запрещено иметь близких друзей, а тем более влюбляться. По правилам коммунистов мы не должны чувствовать друг к другу то, что чувствуем.»
Вдохновленная дурным примером Голоса, Бентли тоже стала путать дружбу со шпионажем, да к тому же таким образом, что в Центре в Москве пришли в ужас. Она дарила агентам, с которыми работала связной, тщательно выбранные рождественские подарки — от спиртного до белья, причем покупала их на казенные деньги. Когда новый оператор попытался после смерти Голоса в 1943 году ужесточить меры безопасности, она с сожалением вспомнила «старое доброе время, когда мы все работали, как хорошие друзья.»
Однако неуважение некоторых агентов ее группы к правилам подпольной работы беспокоило даже Бентли. Дж. Джулиус (Джо) Джозеф, бывший агентом в управлении стратегических служб времен войны, завербованный в 1942 году, «похоже, вообще был неспособен усвоить правила подпольной работы.» Он постоянно попадал в истории, которые беспокоили нас и даже приводили в недоумение. Однажды, к примеру, когда ему сказали, что документы следует сжечь или спустить в туалет, он засунул горящую кипу бумаги в унитаз — в результате загорелось сиденье. Владелец квартиры, прибывший для осмотра повреждения, был немало обескуражен и, выходя из квартиры, повторял вполголоса: «Совершенно не представляю, как это могло произойти.»
При общем безразличии в отношении советского шпионажа, которое процветало в Вашингтоне во время войны, такие нарушения режима секретности, однако, оставались без последствий. Элизабет Бентли привозила из своих поездок в столицу, которые совершала каждые две недели, все больше информации. Вначале это были несколько машинописных страничек, излагавших содержание секретных материалов, да пара копий наиболее важных документов. Москва вскоре потребовала больше. И тогда члены группы Силвермастера стали приносить секретные материалы к нему домой — в дом 5515 по 35-й стрит северо-запада, где он сам и его жена по ночам снимали все на микропленку. Поначалу все умещалось на три-четыре катушки микропленки по тридцать пять кадров на каждой. Супруги Сильвермастер сами проявляли их. К весне 1943 года, однако, Бентли каждые две недели привозила в своей хозяйственной сумке по сорок непроявленных микрофильмов, которые обрабатывались в лаборатории резидентуры НКВД.
К каждой пленке прилагался список содержащихся на ней материалов на случай, если какой-то из кадров окажется испорченным. Так иногда случалось. НКВД предпочитало само снабжать Силвермастера микропленкой, чтобы они не привлекали внимания массовыми закупками, не просто сложными, а порой и невозможными для гражданских во время войны. Из-за дефицита, однако, НКВД иногда поставляло неподходящие, низкочувствительные пленки, снимать документы на которые было очень трудно. «Как мы можем нормально работать, если они не обеспечивают нас необходимым? — спрашивал Силвермастер Бентли. — Может быть, что-то случилось с государственной программой ленд-лиза?» Саркастическое предположение Силвермастера о том, что в НКВД стремились получить помощь американского правительства для шпионажа в Соединенных Штатах, было, кстати, не таким уж бредовым, как ему казалось. На встрече с главой американской военной миссии в Москве в 1944 году начальник иностранного управления НКВД Павел Фитин и его помощник Андрей Траур потребовали «всю имеющуюся у нас (американцев) информацию о технике фотографирования и проявки портативным оборудованием секретных микрофильмов и т.д.»
Несмотря на технические трудности, Элизабет Бентли во время регулярных визитов в Вашингтон собирала, по ее словам, «невероятное количество» разведывательной информации от группы Силвермастера. В марте 1944 года она стала связной еще у одной группы из восьми правительственных служащих, возглавляемой Виктором Перло, который в то время работал в отделе статистики управления военной промышленности. Позже Бентли назвала еще одиннадцать государственных служащих, не входивших ни в группу Силвермастера, ни в группу Перло, которые поставляли значительное количество секретной информации из государственных досье.» Наиболее производительным источником» группы Силвермастера Бентли считала Пентагон. По ее непросвещенному мнению, группа поставляла «буквально все данные о производстве самолетов, схемы приписки самолетов к районам боевых действий и зарубежным странам, технические характеристики, сообщения о новом секретном строительстве на множестве аэродромов.»
