Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
- Вы правы, сэр.
- Я имею в виду Ближний Восток, не так ли? Если хорошенько поискать на Балканах, то всегда найдется парочка-другая прохвостов, которых можно купить по дешевке.
Не уловив мысли шефа, Роу решился спросить:
- Извините, не понимаю связи. Балканы и Советская Россия?
Шеф снова осторожно потрогал пальцем висок, как бы поощряя мысль к движению, и проговорил:
- К нашему сожалению, идея национального - в широком смысле этого слова - объединения славян вовсе не погасла, как это многие думают. Россия и Советская не перестала быть для славянских народов Балкан Россией - самой старшей и уж безусловно самой сильной сестрой во всем семействе. И было бы пагубной ошибкой считать, что интернационализм коммунистов навсегда снял с повестки этот очень неприятный для нас вопрос. Балканские революционеры тянутся и будут тянуться к Москве. Вот тут, в этом потоке, мы и должны найти лазейку. Один наш человек на каждую сотню, которым Россия даст убежище, вот задача.
- Ненадежный народ эти балканцы.
- Ну, старина, выбор не так уж велик, когда надо бороться с СССР. Приходится хвататься за соломинку. Годится все, все может служить тараном, которым мы будем долбить стену советского патриотизма, все!
- Все, за что мы сможем заплатить, - с кривой усмешкой проговорил Роу.
- На это мы деньги найдем, а если нехватит у нас самих, найдутся и кредиторы для такого дела.
- Боюсь, что все это именно те мечты, которых вы так не любите, сэр.
- Там, где шуршат наши фунты, я хочу видеть дело! А мы слишком много фунтов вложили в изучение России. Мы изучаем ее триста лет. Не хотите же вы, чтобы мы плюнули на то, что потеряли там? Мы возлагали слишком большие надежды на богатства России, чтобы так легко отказаться от них. Мы будем за них бороться и заставим бороться за них других.
- Уж не имеете ли вы в виду немцев?
- И немцев тоже.
- Они хотят прежде всего получить кое-что для себя.
- Пусть хотят, что хотят, нам нет до этого дела. Важно то, чего хотим мы.
- Очень боюсь, сэр, что вы не учитываете некоторых обстоятельств, осторожно проговорил Роу. - Я имею в виду американские интересы в Германии, сэр.
- Как будто я о них не знаю! - И уже не так уверенно, как прежде, шеф закончил: - Пусть американцы подогревают немецкий суп, клецки должны быть нашими.
- Сложная игра, сэр.
- Я всегда был уверен в вашей голове, Уинн, - тоном примирения проговорил шеф. - Иначе нам не о чем было бы говорить.
- Польщен, сэр, но... - Роу не договорил.
- Ну?
- Если бы вы знали, как трудно браться за дело, когда видишь его...
Шеф быстро исподлобья взглянул на собеседника и угрожающе бросил:
- ...безнадежность?..
- О-о!.. - испуганно вырвалось у Роу. - Трудность, чертовскую трудность - вот что я хотел сказать.
- Еще одно усилие, Уинн. Руками немцев или кого угодно другого, но мы должны выиграть эту игру, понимаете?
- Иначе?..
Шеф не ответил. Он исчез, так и не сказав ничего больше ожидавшему напутствия Роу.
Некоторое время Роу стоял неподвижно, погруженный в невеселые размышления. Потом подошел к столику с бутылками и, подняв одну из них, в сомнении поглядел на свет.
- Старик еще воображает, будто, получив такую командировку, можно заснуть в трезвом виде...
Он пожал плечами и налил себе полный бокал чистого джина.
29
События сменяли друг друга в стремительной череде. Никто не верил больше миролюбивым уверениям гитлеровской шайки; если кто и не знал, то чувствовал: мир идет к войне. Лучшие люди Чехословакии бились в последних попытках спасти независимость своей республики, но становилось все яснее, что не сегодня - завтра Гитлер вторгнется в ее пределы, которые он после занятия Судет цинически называл "остатками Чехословакии". Особенно ясно это было тем, кто жил в Судетах.
На бывших Вацлавских заводах, теперь входивших составною частью в огромный немецкий концерн "Герман Геринг", давно не осталось ни одного чеха. Завод с каждым днем увеличивал выпуск боевых самолетов для немецкой армии.
Всякая надежда на то, что ему удастся уйти от фатерланда, оставила Эгона.
Он занимался проектом, заставив себя больше не думать о его конечном назначении.
Эльза с грустью отмечала каждый новый день, проходивший вдали от Эгона, словно забывавшего иногда о ее существовании. Она же не решалась делать какие-либо шаги к сближению, боясь, что он примет их за новую попытку стать при нем соглядатаем гестапо, хотя теперь она могла поклясться ему памятью отца, что это не так. Одиночество Эльзы было тем тяжелее, что и Марта так и не вернула ей своей дружбы. Правда, с течением времени Марта могла бы убедиться в том, что в "навете" Эльзы не было неправды, но любовь делала ее слепой. Она продолжала закрывать глаза на то, что происходило вокруг. Ни унижение отечества, ни страдания народа, ни разорение родного гнезда, ни откровенные приготовления к нападению на беззащитную теперь Чехословакию, происходившие и на заводе, не оказывали на нее отрезвляющего действия. Окруженная немцами, не слыша чешского слова, она забывала о том, что родилась чешкой. Она все реже вспоминала о родителях, и ее перестало беспокоить отсутствие от них писем. Пауль, ставший директором завода, полновластно распоряжался не только в его корпусах, но и на вилле Кропачека. Сам он уже никогда не заговаривал о возвращении прежнего хозяина виллы, а если Марта изредка и задавала этот вопрос, отделывался туманными рассуждениями. Однако он не забывал всякий раз упомянуть, будто Кропачек знать не хочет Марты и что тетя Августа ничего не может поделать с его упрямым чешским характером.
Однажды, - это случилось совсем недавно, - вернувшись из поездки в Германию, Пауль преподнес Марте красивую диадему, осыпанную драгоценными камнями.
- Дядя Януш называл твою мать королевой, - сказал он, - теперь королевой этого дома будешь ты.
И он показал ей бумагу, в которой было сказано, что доктор Ян Кропачек поручает ему, инженеру Паулю Штризе, единолично и полноправно распоряжаться всем его имуществом и делами, что отныне инженер Пауль Штризе является хозяином всех вацлавских паев Яна Кропачека.
- Теперь мы так же богаты, как были богаты твои родители.
- А они? Чем же будут жить они?
- Дядя Януш получил от меня больше, чем ему заплатил бы кто-нибудь другой, - важно сказал Пауль. - Ты же понимаешь: всякий на моем месте взял бы все это безвозмездно!
Да, Марта понимала, что они с Паулем теперь богаты, и Пауль подтверждал это подарками, которые привозил из Либереца или из Германии, куда теперь часто ездил по делам. Ежедневными уколами, умело наносимыми ее самолюбию, он хотел заставить ее почувствовать себя оскорбленной тем, что отец отдал все нелюбимому племяннику, забыв о существовании дочери. Чем дальше, тем правдивее начинала выглядеть выдумка Пауля, будто Кропачек запретил пани Августе не только переписываться с Мартой, но даже произносить ее имя.
Только осознав истинное значение этого, Марта поняла, что случилось нечто непоправимое, что хозяйничанье Пауля в доме ее отца не приятная случайность, совпавшая с ее медовым месяцем, а трагический конец ее отчего дома.
После нескольких дней мучительных размышлений она попросила Пауля дать ей адрес отца.
- Напиши, я отправлю письмо, - ответил он.
- Я могу сама отправить.
- Он просил писать ему через чехословацкое посольство в Париже, - без запинки солгал он.
- Хорошо, я так и сделаю.
- Но если ты напишешь в чехословацкое посольство, это может произвести дурное впечатление среди наших.
- Ты же посылаешь, и ничего не случается.
- Я имею на это разрешение.
- Так достань его и мне.
Пауль впервые смешался. Чтобы скрыть смущение, резко сказал:
- Одним словом: если хочешь писать - пиши, но перешлю письмо я!
Это был первый случай, когда у Марты родилось подозрение, что, быть может, и не все обстоит так, как говорит ее Пауль. Она написала матери и послала письмо в чехословацкое посольство в Париже. Очень быстро оттуда пришло сообщение, что госпожа Кропачек в Париж не приезжала. Марте стоило труда совладать с желанием броситься к Паулю и потребовать объяснений. Выбрав день, когда Пауль уехал надолго, преодолевая страх, она вошла в кабинет. Ей были знакомы все тайники отцовского бюро, и она без труда отыскала то, что хотела видеть: подпись отца на той бумаге, что показывал ей Пауль, была, повидимому, настоящей, но... тут начиналось страшное: подлинность руки Кропачека была засвидетельствована берлинским нотариусом. Берлинским, а не парижским!
Марта долго стояла с бумагой в руках, не в силах собрать разбегающиеся мысли.
На всем заводе у Марты не было человека, которому она решилась бы рассказать о случившемся, от которого могла бы получить совет.
Но тут она вспомнила об Эльзе.
- Как, разве вы не знали, что гестапо задержала вашего отца в Германии, чтобы заставить его подписать доверенность?
