Евгений Анисимов - Петр Великий: личность и реформы
Кроме увеличения числа государственных преступлений, которые подпадали под действие законов о доносительстве и ответственности за недонесение, Петр активно и небезуспешно способствовал распространению массовой практики доносов, что как раз и позволяет говорить о расцвете культуры доносительства. Это достигалось различными способами. Первым, и самым важным, следует признать создание государственной системы доносительства в лице специальных государственных чиновников – фискалов, обязанность которых, согласно указу от 5 марта 1711 года, состояла в том, чтобы «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, також – в зборе казны и протчего», а затем в присутствии Сената уличить обнаруженного преступника. Успешная деятельность фискала вознаграждалась половиной штрафа, наложенного на преступника. Если же донос не подтверждался, фискал мог не волноваться: под угрозой жестокого наказания и «разорения всего имения» судьи не имели права преследовать его за ложный донос и «отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать».
Создание института государственного фискальства в 1711 году имело колоссальное значение, ибо принципы, начала его деятельности, освященные авторитетом государства, стали образцом, моделью поведения простых подданных.
Само существование института фискальства должно было воодушевлять доносчиков всех мастей. Об этом прямо говорилось в указе Петра от 25 января 1715 года. Возмущаясь распространением подметных писем – анонимок того времени, Петр писал, что их авторы могут смело приходить с доносами: «А ежели б кто сумнился о том, что ежели явится, тот бедствовать будет, то не истинно, ибо не может никто доказать, которому бы доносителю какое наказание или озлобление было, а милость многим явно показана, а именно…». Далее следует список поощренных доносчиков по старым делам Цыклера и Шакловитого и «протчим им подобным, которые доносили сами, какая великая милось показана, о том всем ведомо».
И вот тот отрывок, ради которого мы обратились к указу 1715 года: «К тому ж могут на всяк час видеть, как учинены фискалы, которые непрестанно доносят, не точию на подлых, но и на самые знатные лица без всякой боязни, за что получают награждение… И тако всякому уже довольно из сего видеть возможно, что нет в доношениях никакой опасности. Того для, кто истинный христианин и верный слуга своему государю и отечеству, тот без всякого сумнения может явно доносить словесно и письменно о нужных и важных делах».
И хотя доносчикам не гарантировалась тайна их деятельности, власти все же стремились по возможности избежать огласки и тем самым сохранить кадры сексотов. В 1711 году исполняющий обязанности обер-фискала Я. Былинский обратился к Сенату с запросом: «Кто на кого станет о чем доносить тайно и чтоб и о нем было не ведомо, а тот, на кого то доношение будет в том запрется, а явного свидетельства по тому доношению не явится, и дойдет до очных ставок и до розыску – и о таких [доносчиках] что чинить?». Сенат отвечал, что если о доносителе будет умолчать невозможно, то «его объявить для подлиннаго о том деле, кроме розыску и розыском решения, однакож надлежит, как возможно, доносителей ограждать и не объявлять об них, чтоб тем страхом другим доносителям препятия не учинить, а кого из доносителей по необходимой нужде и доведется объявить, и о том доносить ему, обер-фискалу, Правительствующему Сенату, а не донесши о них не объявлять».
Во-вторых, с появлением института фискальства стало нормой материальное поощрение за донос, чего не фиксирует Уложение 1649 года, но знала практика политического сыска XVII века. В специальном указе от 23 октября 1713 года, поощрявшем доносчиков доносить о «преступниках указам и положенным законам и грабителях народа», подчеркивалось: «…кто таких преступникоф и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, без всякого опасения приезжали и объявляли о том самому Его императорского величеству, только чтоб доносили истину, кто на такого злодея подлинно донесет, то ему за такую ево службу богатство тово преступника движимое и недвижимое отдано будет, а буде достоин будет дастся ему и чин его, а сие позволение даетца всякого чина людем от первых даже и до земледельцоф».
Обещания властей не оставались на бумаге. В указе от 28 апреля 1722 года было сказано, что «некоторой человек, пришед в город Пензу, и кричал всенародно многия злыя слоза, касающиеся до превысокой чести Его императорского пресветлого величества и весьма вредительные государству, на которой его крик сошлось людей не малое число, однако ж они того не учинили, чтоб как наискорее онаго злодея поймать и привести куда надлежит». В указе особо подчеркивается, что «токмо один из них пензенец, посадский человек Федор Каменщик, показуя верность свою к его императорскому величеству, известил о том злодее в самой скорости на Пензе в канцелярии, по которому его извету оной злодей взят». За свой донос Каменщик получил 300 рублей, «к тому ж товарами, какие он у себя имеет, торговать ему беспошлинно по его смерть, також де в городах командирам, кто какого звания аи есть, онаго Каменщика от всяких обид охранять».
В-третьих, государственным органам предписывалось самым тщательным образом относиться к доносам и содействовать доносчикам: «командирам весьма скоро тайным поведением оных злодеев сыскивать» и арестовывать. Вновь образованным надворным судам указывалось принимать к производству дела не только по доносам фискалов, но «хотя хто и не фискал донесет на кого». Неоднократно подтверждался принцип доноса от любого, «от первых даже до земледельцоф». Благодаря доносу любой человек – крепостной крестьянин, холоп, родственник, сосед и т. д. – мог рассчитывать сорвать приличный куш, существенно улучшить свое положение: «…на таких всем извещать вольно, кто б какого звания ни был, которым доносителям все их пожитки и деревни отданы безо всякого препятствия». Это цитата из указа о явке дворян на смотр 1721 года. Подобные обещания в законодательстве Петра повторялись многократно и по разным поводам.
В-четвертых, создание института фискальства в узком (государственном) и широком (общественном) смысле создавало атмосферу безнаказанности ложного доносительства. Хотя формально ложный донос преследовался законом, но обвинение в нем не относилось к фискалам и, вероятно, к их добровольным помощникам, допустившим ошибки. Формально не одобрялись доносы находящихся под следствием преступников, «понеже не от добро-желания, но избывая вины то чинил, или по злобе на того, кто его обличил». Правда, одновременно с этим указом был издан другой, предписывающий, что «ежели кто станет доносить во время розыска его, то тот донос отложить, пока тот розыск окончают, и потом следовать его доношение». То есть действовал принцип: всему свое время. Нельзя думать, что доносительство было добровольным делом доносчика. Как и в предшествующую эпоху, недоносительство оставалось одним из тяжких преступлений: «А буде кто, видя означенных злодеев, явно что злое в народе рассеивающих, или ведая, что таковое зло тайно они производят, а их не поймает, или о том не известит, и в том от кого изобличен будет, и за это учинена будет таковым смертная казнь без всякого пощадения, движимое и недвижимое их имение вся взято будет на Его императорское величество» (из Указа от 28 апреля 1722 года). Каждый был обязан под страхом наказания донести о совершенном или готовящемся преступлении. Особенно ярко это проявилось в упомянутом выше законодательстве о нарушении священниками тайны исповеди. Священник, не донесший на прихожанина, мог подвергнуться за это смертной казни. Представляется, что такой закон стал апофеозом культуры доносительства, не оставив уже ни одного тайного уголка в жизни и даже душе человека. Корни института доносительства и фискальства, таким образом, уходили в предшествовавший Петру период, но при нем получили необыкновенное развитие. Этот расцвет доносительства морально оправдывался тем, что в рамках «регулярного» государства допускались все средства, если целью было благо подданных, благо народа. Создание общегосударственной полицейской системы, введение новых принципов общежития наиболее отчетливо выразились в феномене Петербурга – города, который мыслился как «регулярная» столица «регулярного» государства, как город-образец, – ведь не случайно тип застройки Петербурга, его архитектура были впоследствии тиражированы при застройке более двухсот провинциальных городов России XVIII века.
Петербург изначально не задумывался как столица. Город-крепость на первом клочке отвоеванной земли, Петербург защищал новые владения царя. Но с годами царь уделял ему все больше внимания. Он связывал с ним не просто свои успехи в войне – Петербург становился смыслом, символом того нового, что входило в понятие реформы. Петр строил свой город, как корабль, положа в его основу новые для России градостроительные, архитектурные принципы. Отвоевывая землю у врага и болота для своего города, демонстративно противопоставленного старой столице, он его так же любил, как ненавидел Москву, раздражавшую его своей архитектурой, людьми, обычаями, наводившую на неприятные и страшные воспоминания. Ничего этого не было здесь – в краю новостройки, полной свободы творчества, не ограниченной для царя ничем. Как отец восхищается невидимыми миру, ничтожными успехами своего дитяти, так Петр умилялся мазанковым улицам, хилым деревцам, поднимавшимся в Летнем саду. «Парадиз» (рай) – вот термин, который царь часто употреблял в письмах применительно к своему городу, любуясь на свое создание, «как дитя, в красоте растущее». Новое для Петра было идентично регулярному – то есть приведенному в систему, благодаря иным, чем прежде, принципам. Мечты о мире регулярности должны были воплотиться на берегах Невы. Именно поэтому регламентации строительства Петербурга и жизни его обитателей царь уделял так много внимания, и эта регламентация была так детальна и назойлива.
