Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина
— Не побрезгуйте, товарищи хорошие, зайти в избу, чайку с медком откушать! — попросил нас церковный сторож-священник.
Крошечный домик. Низенькая чистенькая старушка несказанно обрадовалась нашему приходу. Видно, что нечасто наведывались к ним люди. Руки она тщательно вытерла о засаленный фартук. На столе появились четвертинка водки, деревянная миска с солеными огурцами и мочеными помидорами, душистый домашний хлеб, мед, кринка парного молока. Старушка торжественно внесла кипящий на угольях самовар. Задумалась, почему в этой полусказочной, низкорослой избушке, которая всем своим существом наполовину вросла в землю, было так хорошо и покойно. Если бы так продолжалось вечно! Как приятно иногда идеализировать свое существование.
Старичок большим ключом открыл висячий заржавленный замок, потом, поплевав на руки, приподнял крышку старого окованного железом сундука, наполненного доверху старинными иконами и складенями.
— Мы состоим из иконописцев Роковоловых, — сказал он гордо. — И прадед, и дед, и отец писали иконы. Вот храню их столько лет. Нынче иконы никому нельзя показывать. С ними не всегда хорошо, бывает и грустно. Есть у меня друг, монах один, свой век он доживает в обители, в Печорском монастыре. Его из Загорска Светлейший в наказание на Псковщину погнал. Достойный человек. Когда силы еще имелись, частенько к нам в гости захаживал, иконки все раскладывал, не мог на них наглядеться. До чего же умница, безошибочно определял, чье письмо и когда доска была изготовлена, да и фамилии мастеров знал.
Шепотом спросила:
— Монах Нафанаил жив?
Старичок насторожился.
— Откуда вам его знать? Вы барышня светская, что у вас может быть с божьим человеком?
— Мы редко виделись с монахом Нафанаилом, но, поверьте, он — мой самый большой друг. Вы имеете от него какие-либо весточки?
— С месяц назад были оттуда люди, богомольцы праведные, говорили, что он совсем плох, что скоро отдаст Господу душу.
— Меня пустят в монастырь проведать монаха Нафанаила?
Старичок хитро прищурился:
— В обители проживает монах Харлампий, он — правая рука настоятеля. Шепните ему на ушко, но чтобы никто не слышал, мол шлют привет из села Троицкого отец Григорий с матушкой Агриппиной Семеновной. Мы с ним вроде как сродственники. Барышня, Боже вас упаси что-либо сказать при настоятеле, а тем паче при посторонних. В момент косточки пересчитают.
Мы хотели отблагодарить доброго старичка, но не тут-то было.
— Простите меня, барышня и вы господин-товарищ хороший, разве мы похожи на нищих скоморохов? Премного благодарны, в подаянии не нуждаемся. Милости просим, завсегда рады добрым людям.
Прощаясь со мной, Давид Кикнадзе сказал:
— Спасибо за этот необыкновенный вечер. Я с нетерпением буду ждать его повторения.
Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, вспомнила первую встречу с Михаилом Николаевичем Тухачевским. В заколотившемся сердце ощутила необъяснимый страх» Неужели через столько лет подкралось новое чувство?».
Сталин вызвал в Кремль. Он был не в себе. Его мучило странное недомогание. Как только вошла, зло крикнул:
— Вы зазнались, неизвестно отчего возгордились, стали нас избегать! — Не перебивая, слушала наставни-ка-царя. — Вместо того чтобы нас навестить, шляетесь по библиотекам, бегаете в музеи, ходите в церкви!
— Миленький, не сердитесь, в театре репетируем вашу любимую оперу «Борис Годунов» Мусоргского. Я работаю над образом Марии Мнишек. Чтобы достоверно сыграть коварную польку, надо изучить эпоху.
Сталин смягчился, на его дряблом, рябом лице разгладились морщины.
— А мы думали, что вы нас окончательно забыли! Что старый Сталин никому не нужен.
В двери просунулась голова Поскребышева. Виновато моргая глазами, он сказал:
— В приемной дожидается патриарх Алексий.
— Проводите его в Успенский собор, мы сейчас туда придем.
Ярко освещенными подземными переходами мы прошли в Успенский собор. Нас сопровождают офицеры могучего телосложения во главе с Власиком, недалеко от нас плетутся шарообразные генералы.
— Необходимый ритуал закончен, до места привели, проваливайте! — резко сказал Сталин.
И: В. подошел к Патриарху, прижался к нему. Старик, благословляя Сталина, тихо проговорил:
— Хорошо, И. В., что вы Бога не забываете!
Я отошла, чтобы не мешать беседе, но резонанс не мог скрыть их разговор. До меня отчетливо доносилось каждое слово.
— И. В», вам необходим отдых, — ласково, словно маленькому ребенку, сказал Патриарх Всея Руси.
Из груди Сталина вырвался глухой вопль.
— Устали мы сражаться с иродами, — жаловался Алексию И. В. — Поймите, Россия колоссальная, а я один.
— Нынче верить никому нельзя, — наставительно шептал на вид такой тихий первосвященник Алексий.—
Бога не забывайте, чаще молитесь, тогда познаете великую благодать.
— Приезжайте к нам почаще! — просительно сказал Сталин. — Мы вам будем всегда рады.
— Вот и не заметил, как старость подкатилась, трудновато стало передвигаться, ноги совсем отяжелели, — сказал Патриарх.
— Дадим новую машину. Русский Патриарх ни в чем не должен нуждаться, — веско заметил И. В.
Проницательный Сталин видел, что Патриарх Алексий чего-то не договаривает.
— Святейший Патриарх, вы хотите что-то сказать или попросить?
— И. В., нельзя ли на Руси новые храмы открыть? Трудно русскому народу жить без Господа нашего»
— Решим этот вопрос» Что еще? — устало спросил Сталин.
Патриарх явно не решался задать самый главный вопрос, из-за которого он приехал к Сталину в Кремль.
— В небольшом подмосковном городе Загорске имеется Лавра Троице-Сергиева монастыря. Шестьсот лет стоит Лавра, а люди и по сей день взора от нее оторвать не могут. И царь Иван Васильевич Грозный, и Борис Годунов не раз там бывали, на поклонение в Лавру ездил и государь Петр Первый, молился, прощение у Господа вымаливал за нерадивого сына болезного, царевича Алексея.
— Не тяни, Патриарх, говори, что надо! — перебил Святейшего Сталин.
— Лавра — гордость Русской Земли, а Загорск — весь в заплатках.
Сталин рассердился:
— Святейший Патриарх Алексий, вы не за свое дело беретесь. Вам надо молиться, людей уму-разуму учить, а государственные вопросы, что и где строить, мы решим без участия православной церкви.
Обиделся российский первосвященник. Поднялся, не прощаясь, пошел к выходу. И. В. загородил ему дорогу:
— Простите, Алексий, — твердо сказал И. В. — Церковь не должна вмешиваться в строительство городов русских. Мы же вас не учим церковным обрядам.
— Прощайте, И. В., — сказал Патриарх.
Сталин позвал меня:
— Хороший, умный старик! — проговорил он. — Уважительный, такой долго проживет, надо ему дать орден Ленина.
И. В. опустился на царский трон. На голову он надел царский головной убор из золота, украшенный драгоценными камнями, крестом и отделанный собольим мехом. В руки взял тяжелый, усыпанный драгоценностями царский скипетр. Я впервые видела его в таком облачении.
— И. В., вам очень идет такой наряд! В нем вы — настоящий царь!
— Подойди ко мне, Верочка! — сказал он шепотом.
Я медленно приблизилась к Сталину.
— И. В., я вас слушаю.
— Садись рядом, здесь есть место и для царицы.
Ослушаться не могла.
— Надень корону, теперь ты сумеешь хорошо сыграть Марину Мнишек. Вот мы и без режиссеров прорепетировали.
Вечером поехали в его любимое Кунцево. От ужина он отказался, в его голосе уловила жалобные нотки:
— Плохо мне, тяжесть давит на сердце. Ночью совсем не могу спать, кровавые сны вижу, это плохое предзнаменование. Пятна кровавые днем и ночью преследуют. С тобой, Верочка, легче переносить невзгоды. Подвинься, лягу к тебе…
Давид Кикнадзе принес роскошную корзину цветов. Я его за это пожурила:
— Мне неловко принимать от вас цветы!
— В. А., не будем говорить о мелочах. Через час вам предстоит свидание с товарищем Берия. Я отвезу вас к нему на дачу.
— Это невозможно. В театре назначена вечерняя репетиция, после короткого отдыха состоится запись на радио. Ради меня вызван симфонический оркестр.
— Хорошо, я позвоню Л. П.
После телефонного разговора он сказал:
— Л. П. недовольно проговорил, что если я не нашел с вами общего языка, значит, я плохой работник. Он приказал неотлучно следовать за вами. После ночной репетиции нам все равно придется поехать к нему.
Я не могла понять, кому Давид больше предан: Берия или мне. Вопрос довольно щекотливый, я была обязана проверить своего друга.
— Давид, для чего вам нужна моя дружба? — спросила я наивно.
Кикнадзе встал, подошел ко мне, поцеловал руку:
— В. А., я слушал вас во многих операх, ваша игра, голос, актерское перевоплощение заставили меня о многом задуматься. Раньше я жил, не думая о том, что дал нового сегодняшний день и что даст завтрашний. Сломя голову я, как Ванька-Встанька, крутился в человеческом водовороте. Разрешите молча боготворить вас?
