Сесили Вероника Веджвуд - Тридцатилетняя война
За эти годы изменился и характер армии. Войска всегда набирали рекрутов на тех землях, по которым проходили. Война сделала жизнь крестьян и ремесленников невыносимой, и солдатская доля для них стала привлекательной. Молодых людей соблазняли истории о героях, очень и очень немногочисленных, добивавшихся головокружительных успехов; их имена завораживали и притягивали как магнитом: Верт, Штальханс, Сент-Андре[1121]. Одних манила возможность получать жалованье, других — вольница и грабежи: как-никак грабить самому лучше, чем быть ограбленным. Разбухали армии, еще быстрее разрастались их обозные сопровождения. Если и раньше позволялось каждому солдату содержать мужчину-носильщика и служку-мальчика, то теперь за войсками тащились обозы с женщинами, детьми, торговцами, слугами и прочей челядью. Их набиралось обычно больше, чем солдат, в три, четыре, а то и пять раз. У этой огромной людской массы была своя жизнь, свои интересы, чувства, настроения, и с ней приходилось считаться. Арним, например, одно время серьезно опасался, что в войсках поднимется бунт, если им станет известно о его мирных переговорах[1122]. Маршал Банер называл свою армию «особым государством», Оксеншерна после мятежа в 1633 году характеризовал армию как «политическое сословие»[1123], и он был недалек от истины: армия действительно превратилась в Швеции в самостоятельное и влиятельное сословие.
Все эти новые обстоятельства стали определяющими на завершающем этапе войны, проявившись, в частности, и при заключении Пражского мира.
8
Иоганн Георг и его генерал вели переговоры о мире весь 1634 год, раздражая и Банера, контактировавшего с Арнимом, и Оксеншерну. Курфюрст всеми силами пытался отвратить два саксонских округа от Хайльброннской лиги и порушить саму лигу[1124]. Он искренне хотел мира и выдворения интервентов. К этому же стремился и император, уже готовый к тому, чтобы совершить то, что отказался сделать четыре года назад в Регенсбурге, — аннулировать «Эдикт о реституции». В его политике мирское наконец возобладало над духовным. Этого от него давно добивался Эггенберег, и если бы он поменял свои приоритеты в 1630 году в Регенсбурге, то смог бы сплотить Германию против Густава Адольфа. Достойно сожаления, что он не сделал этого раньше, но Фердинанд никогда не менял свою политику без борьбы.
Еще до битвы при Нёрдлингене император уже был согласен на то, чтобы удовлетвориться status quo 1620 года. После поражения шведов он повысил планку, требуя сохранения за католической церковью всех земель, которые она вернула себе к ноябрю 1627 года[1125]. В этих претензиях не было ничего сверхъестественного. Иоганн Георг одержал убедительную моральную победу, «Эдикт о реституции» отменен, император пошел на компромисс. Фердинанд понес моральные издержки, но выигрывал в политическом плане. Он привлек Иоганна Георга, а за ним в лагерь императора могут последовать и другие германские князья.
Эта хитроумная операция, очевидно, была проведена не без участия венгерского короля, который, собственно, и вел переговоры. Условия соглашения оказались достаточно великодушными. Провозглашалась амнистия всем, кроме богемских изгнанников и семьи самого Фридриха. Иоганну Георгу передавалось епископство Магдебург. Все частные альянсы между германскими князьями объявлялись противозаконными, хотя за Иоганном Георгом сохранялось право иметь собственную армию в качестве союзника императора.
Обе стороны проявили здравомыслие и готовность к компромиссам, и мирный договор, казалось, предлагал наилучшее решение проблемы, по крайней мере на бумаге. Не случайно многое из него потом вошло в итоговый Вестфальский мирный договор. Однако в практическом отношении он был ущербен. Имперская сторона вела переговоры с умозрительной надеждой на мир, имея в виду вероятность продолжения войны. Она рассчитывала на то, чтобы привязать Иоганна Георга и всех тех, кто последует его примеру, к политическому курсу императора. К договору могли присоединиться все желающие, и тогда он мог действительно привести к установлению мира. Пока же он должен был заинтересовать как можно больше умеренных германских правителей. Пренебрегать им было бы неразумно: те, кто откажется его подписать, встанут в один ряд с ярыми противниками мира вроде французов, шведов и их уже немногочисленных сторонников. Так все выглядело в теории. На практике подписать договор означало вступить в альянс с императором и встать под знамена Габсбургов. Шведские войска все еще находились в Германии, война неизбежно должна возобновиться, и в этих условиях Пражский мирный договор служил только лишь интересам Фердинанда.
В последний момент император чуть не сорвал переговоры. Его одолели сомнения в отношении «Эдикта о реституции», и он задумал подарить королю Франции Эльзас, с тем чтобы вывести его из войны и лишить своих врагов финансовой поддержки. Его проект на корню зарубил венгерский король. Прежде всего австриец и Габсбург, а не католик, он предпочитал уступить церковные земли в Германии, но не отдавать домены династии и не допускать французов на Рейн.
На протестантской стороне пфальцский курфюрст и английский король заговорили об измене[1126], а в Саксонии появились пророки, предсказывавшие Иоганну Георгу возмездие Небес, если он предаст дело протестантов. Его жена выступала против подписания мира[1127], Арним — тоже. Генерал добивался мирного урегулирования с 1632 года, и когда готовился Пражский договор, от радости посвятил ему поэму, но Арнима не устраивало то, что из него исключена Швеция[1128]. Он не мог позволить себе так цинично предать союзника. По его мнению, это был договор не о мире, а о новом военном альянсе.
Венгерский король подписал мир с саксонцами в Лауне (Лоуни) 28 февраля 1635 года[1129]. Нетрудно представить, какие чувства испытывал Оксеншерна. Дезертирство Иоганна Георга теперь было неизбежно, и он мог увлечь за собой и Георга Вильгельма Бранденбургского, которому так и не удалось добиться от шведов Померании. Единственной его надеждой — можно сказать, другом — оставался Ришелье, поскольку Бернхард Саксен-Веймарский, истинный наемник, занимался в основном шантажом. Оксеншерна после Нёрдлингена признался Фекьеру, что он опасается Бернхарда. Фекьер немедленно встретился с Бернхардом и попытался сманить остатки его войск на сторону Франции[1130]. Хитрый Бернхард стал тянуть время и зимой 1634/35 года получил сразу два предложения — от Саксонии и императора, которые он, по всей видимости, принял к рассмотрению[1131]. Таким образом, он заставил охотиться за ним одновременно Оксеншерну, Хайльброннскую лигу и Фекьера. Бернхард мастерски разыграл свою карту и весной 1635 году получил то, что хотел: его назначили в Германии главнокомандующим армии Хайльброннской лиги и короля Франции. Бернхард четко обозначил свои условия: полнота власти, политическая независимость, право взимать контрибуции по своему усмотрению, возмещение убытков и освобождение от какой-либо ответственности при заключении мира[1132].
Оксеншерна обладал одним ценным качеством: никогда не терял присутствие духа. Канцлер в определенной степени зависел от Ришелье, поскольку надо было платить Бернхарду. Однако и Ришелье был зависим в какой-то мере от Оксеншерны, поскольку Бернхард в любой момент мог воспользоваться преимуществами, которые ему давал двойной мандат на командование войсками. Оксеншерну раздражали дезертирство саксонского курфюрста и перспектива столкнуться с враждебностью в восточной и северо-восточной Германии, но он мог успокаивать себя тем, что Ришелье вряд ли откажется от альянса со Швецией, особенно теперь, когда император усилил свои позиции, переманив к себе Иоганна Георга, а в районе Эльбы остался лишь один контингент шведской армии под командованием Банера[1133].
Он правильно сделал, что не ратифицировал договор, подписанный от отчаяния в ноябре Хайльброннской лигой с королем Франции. Угрозы наваливались на Ришелье как снежный ком, и Оксеншерна, пользуясь теперь страхами французского кардинала, а не собственным могуществом, которого уже не было, весной смог добиться для себя лучших условий. Отход Бернхарда на левый берег Рейна, опасное приближение испанцев к французским границам, появление в Нидерландах энергичного статхаудера, неожиданное возрождение дружбы между испанскими и австрийскими Габсбургами — все это не могло не тревожить Ришелье[1134]. В конце сентября он узнал о том, что испанцы набирают войска в Сицилии и Сардинии, а в октябре возникла угроза нападения на Прованс с моря[1135]. Спешно кардинал заключил новый договор с голландцами в феврале 1635 года на условиях, наглядно отражавших его страхи. Ришелье согласился выставить против испанцев армию численностью тридцать тысяч человек и поставить во главе совместных военных действий принца Оранского[1136].
