Сесили Вероника Веджвуд - Тридцатилетняя война
Где-то в начале ноября кардинал-инфант миновал фламандскую границу и вошел в Брюссель при полном параде: не как священник, а как полководец, одетый в пурпур и золото и опоясанный мечом своего бургундского предка Карла V.[1110] На Рейне Бернхард Саксен-Веймарский перебрался на левый берег, чтобы соединиться с французскими войсками, спешно для него набранными[1111]. В Германии наступала сравнительно мирная зима.
7
Зима 1634/35 года давала Бурбонам и Габсбургам последнюю возможность для того, чтобы одуматься, и последний шанс, по крайней мере в теории, для установления мира в империи. Именно в это время Иоганн Георг, тянувший за собой курфюрста Бранденбурга, выступил инициатором и добился нужного ему мирного урегулирования. Однако условия, нацеливавшиеся на мир, способствовали продолжению войны.
Переговоры, закончившиеся подписанием Пражского мира, и объявление Францией войны Испании были знамением нового времени. За семнадцать лет в Европе сформировалась совершенно иная военно-политическая ситуация.
Стареющий император, курфюрсты Саксонии, Бранденбурга и Баварии, шведский канцлер и Ришелье придерживались прежних политических приоритетов, но вокруг них появилось новое поколение полководцев и государственных деятелей. Выросшие в атмосфере войн, они выработали в себе подозрительное, пренебрежительное и даже циничное отношение к прежним духовным идеалам.
Человеческая похоть и страсть к наживе способны погубить любой идеологический крестовый поход, и в Тридцатилетней войне исчезли последние признаки религиозного противоборства. «Великая борьба верований перестала интересовать человека», — заключил Ранке[1112]. Объяснялось это очень просто. Увлечение естественными науками открыло перед просвещенными людьми новый мир, а прикладная религия дискредитировала церковь, взявшую на себя роль руководителя государства. Это еще не свидетельствовало о том, что вера потеряла свое значение, она по-прежнему занимала важное место и в мировоззрении образованных людей, но приняла более личностный характер, превратившись в комплекс личных отношений между человеком и Создателем.
Фридрих Богемский лишился короны в том числе и по той причине, что оскорблял подданных, заставляя их повиноваться кальвинистской вере. Его сын, принц Руперт, исповедовавший кальвинистскую веру и мораль, сражался в Англии за католическую и англиканскую церковь против пресвитериан и конгрегационалистов, поскольку, как и большинство его сверстников, считал, что вера — личное дело каждого человека.
Неизбежно общество теряло духовность, религия становилась предметом частных догадок и гипотез, а священники, забытые государством, в одиночку вели неблагодарную борьбу против естественных наук и философии. Пока в Германии еще сохранялась религиозная стерильность, над Европой поднималась заря нового знания. Она занялась в Италии и быстро распространилась по Франции. Англии и северу Европы. Уже печатали свои сочинения Декарт и Гоббс, широкую известность приобрели открытия Галилея, Кеплера и Гарвея. Призывы к здравому смыслу и разуму восторжествовали над слепыми импульсами души.
В основном все и заканчивалось призывами. Оценить новое знание могла лишь очень небольшая группа высокообразованных людей. Подменить эмоции, вызываемые религиозными убеждениями, должны были равноценные по силе страсти.
Незаметно над религиозными чувствами взяло верх осознание своей национальной принадлежности. Это и определяло характер заключительной стадии войны. Понятия «протестант», «католик» постепенно потеряли свою привлекательность, их место заняли наименования наций: «немец», «француз», «швед». Борьба династии Габсбургов против своих недругов переросла из конфликта религий в войну наций за господство. В мир политики вошли новые стандарты «правоты» и «неправоты». Прежние моральные и религиозные принципы были нарушены уже тогда, когда папа воспротивился крестовому походу Габсбургов, а католическая Франция, направляемая своим великим кардиналом, начала субсидировать протестантскую Швецию. И очень скоро после этого воины шли на битву не с крестом, а с флагом, и кричали не «Пресвятая Мария!», a «Viva Espana!».
Фердинанд Венгерский, быстро входивший в роль отца на посту главы государства, должен был сделать один важный выбор. Кем ему стать — германским или австрийским сюзереном? Он избрал австрийский вариант. И это было неизбежно и предопределено. Династия по своему темпераменту и характеру тяготела к югу. Рывок старшего Фердинанда на север был смят королем Швеции, и он сам пожертвовал Испании империю Валленштейна на Эльбе. Религия, служившая ему орудием для объединения Германии, когда он был молод, превратилась в его же руках в средство ее разрушения. Все, что он создал за свою жизнь, состояло из зыбкой конфедерации Австрии, Богемии, Венгрии, Силезии, Штирии, Каринтии, Крайны и Тироля и представляло, по сути, предварительный набросок Австро-Венгерской империи.
Король Венгрии не относился к числу людей недалеких и недальновидных. Его отец был рожден и воспитан, когда над династией еще довлели традиции средневековой империи. Он родился в доме штирийского эрцгерцога, но главной столицей его собственного мира был Франкфурт-на-Майне, город имперских выборов, духовный центр Священной Римской империи. Для младшего же Фердинанда Франкфурт-на-Майне давно уже был враждебным городом, расположенным за линиями иностранных армий, местом сосредоточения шведских интервентов. Он появился на свет в 1608 году, и вряд ли помнил те времена, когда германские государства жили в мире и добрососедстве. Империя для него была лишь географическим обозначением конгломерата постоянно ссорящихся друг с другом княжеств. Не случайно он предпочитал строить свой мир на основе солидарности Вены, Праги и Пресбурга (Братиславы).
Таковы в общих чертах перемены на политическом фоне. Но появилась еще одна серьезная проблема — с армиями. Проблема наемных армий всегда была непростой, а в последнее время стала чрезвычайно острой и доминирующей. С ними теперь надо было обращаться с особой осторожностью и вниманием, как с любым политическим союзником. Это почувствовали и имперские правители в Вене, организуя заговор против Валленштейна, и протестанты на переговорах, погасивших мятеж в 1633 году.
Рост национализма меньше всего касался армий. Особым патриотизмом отличалась шведская армия, но от него почти ничего не осталось, когда ее разбавили многочисленные германские и другие иностранные рекруты. Чувство национальной гордости было присуще некоторым испанским полкам, его проявляли и французы, однако большинство воинов всех армий, сражавшихся в 1634 году, считали себя просто солдатами. С обеих сторон воевали представители самых разных национальностей. Среди тех, кто подписал Пильзенский манифест, были шотландцы, чехи, немцы, итальянцы, фламандцы, французы, а также поляк, хорват и румын. Шведскими командующими в разное время служили гессенский наемник Фалькенберг, богемский мятежник Турн, поляк Шаффлитский, шотландцы Рутвен и Рамсей, нидерландец Мортень, француз Дюваль. Офицерами шведской армии были ирландцы, англичане, чехи, поляки, французы и даже итальянцы. В баварских полках можно было встретить турок, греков, поляков, итальянцев и наемников из Лотарингии[1113]. В протестантских войсках воевали католики, а в католических — протестанты. Однажды имперский полк поднял мятеж, протестуя против мессы[1114].
От этих людей, зарабатывавших себе на жизнь мечами и мушкетами, вряд ли можно ожидать проявлений верности воинскому долгу, тем более если их не кормить и им не платить. Больше половины из двух тысяч вюртембержцев, вступивших в армию Горна, дезертировало в течение месяца[1115]; смешанный гарнизон Филипсбурга, которым командовали испанцы, сдался шведам, перейдя на их сторону[1116]; когда Валленштейн брал в Силезии Штайнау, «шведские» войска Турна и Дюваля, стоявшие в близлежащих аванпостах, без колебаний переметнулись к противнику[1117]. Пример Арнима, успевшего покомандовать армиями и на той, и на другой стороне конфликта, — не единственный в истории Тридцатилетней войны. Верт намеревался уйти от баварцев к французам[1118], Крац поменял ответственный пост у Валленштейна на такой же ответственный пост у шведов[1119]; Гёц начинал воевать под началом Мансфельда, а закончил под знаменами Максимилиана Баварского; Франц Альбрехт Саксен-Лауэнбург служил имперцам, потом шведам, а затем снова имперцам. Даже Альдрингера перед смертью подозревали в том, что он собирается перейти к неприятелю[1120]. Конрад Видерхольд, комендант Гогентвиля, крепости у озера Констанц, недовольный нанимателем, регентом Вюртемберга, склонял герцога к тому, чтобы сдать ее имперцам, и в итоге, вспомнив о своем протестантизме, держал замок для Бернхарда Веймарского.
