Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1
286 Благо вследствие Флорентийской унии и падения Константинополя московская метрополия фактически стала автокефальной. Это в немалой мере способствовало и автономизации националистической идеологии.
Глава 3
1 «Повесть о Царьграде (его основании и взятии турками в 1453 г.) Нестора Искандера XV века», сообщил архимандрит Леонид // Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1988.
2 См. подробно: Сперанский М.Н. Повести и сказания о взятии Царьграда турками (1453) в русской письменности XVI–XVII веков // ТОДРЛ. T. X. М.-Л., 1954. С. 135–165.
3 Смирнов Н.А. Историческое значение русской «Повести» Нестора Искандера о взятии турками Константинополя в 1453 г. // Византийский временник, М., 1953. Вып. VII. С. 55–56.
4 Скрипилъ М.О. «История о взятии Царьграда турками» Нестора Искандера // ТОДРЛ. T. X. М.-Л., 1954. С. 180, 182.
5 Черепнин Л.B. Образование Русского централизованного государства. С. 883.
6 «Повесть о Царьграде…». С. 3.
7 Он был тем более необходим в эпоху «осени средневековья», когда, по знаменитым характеристикам Хейзинги, повседневная жизнь «типичного человека», протекавшая в резких контрастах света и тьмы, шума и тишины богатства и нищеты, отличалась повышенной эмоциональностью (см. подробно: Huizinga J. Le décline du Moyen âge. P. 289, 291–292).
8 «Повесть о Царьграде…». С. 40–41.
9 О попытках других православно-славянских стран – Болгарии и Сербии – еще в XIII и XIV вв. выступить в качестве религиозных и политических наследников Константинополя см.: Benz Е. Die russishe Kirche und das abendlândische Christentum // E. Benz (Hsg). Die ostkirche und die russische Christenheit. Fübingen, Furchererlug. 1949. S. 114. Критический обзор литературы, – русской и западной, – о теории «Москва – третий Рим» см: Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV – начала XVI века. М.—Л., 1960. С. 349–357; Kàmpfer F. «Sendschreiben Filofejs» oder «Filofej-Zyklus»? Argumenten gegen die Ergebnisse Alexander Goldbergs. Canad-Amer. Slavic Studies. Montréal. 1979. Vol 13, № 1–2. P. 126–138. Разнообразные аспекты русско-византийских отношений, в том числе в связи с мусульманско-турецкой угрозой, освещены в книгах: Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., Изд-во АН СССР, 1956; Тихомиров ММ. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., «Наука», 1969. См. также: Никодим, архимандрит. История Русской Духовной миссии в Иерусалиме // Богословские труды. Сб. 20. Изд-во Московской патриархи. М., 1979. С. 15–82.
10 А ведь христианство предоставило еще киевским князьям исключительные права. Власть князя – от бога: «Ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милование», – говорят епископы Владимиру («Летопись по Лаврентьевскому списку»; 3-е изд. Археографической комиссии. СПб., 1897. С. 124); на монетах, чеканенных по византийским образцам, русские князья изображаются в византийском императорском уборе, в диадеме, увенчанной крестом, в порфире, с крестом в руке и с нимбом вокруг головы. И поэтому Маркс (в «Секретной дипломатической истории XVIII столетия») говорит о Владимире как о том, кто соедил, «военную власть северного завоевателя с теократическим деспотизмом порфирородных и становящегося таким образом господином своих подданных на земле и их заступником на небе» (Цит. по: Бахрушин С. К вопросу о крещении Киевской Руси // Религия и церковь в истории России М., 1975. С. 24). Не следует в то же время забывать, что принятие православия «делало человека, хотел он того или не хотел, и даже ведал он это или не ведал», подданным императора, что киевский князь «получил определенное место в византийской придворной иерархии, став стольником императора, и последний в глазах не только своих подданных, но и западных европейцев сделался «сюзереном Руси» (Покровский ММ. Москва – третий Рим // Религия и церковь в истории России С. 122).
11 Французский славист В. Водов (W. Vodoff) привлекает внимание к тому факту, что где-то с конца XIV в. значение термина «русский» порой сужалось и отождествлялось с Владимиро-Московской династией и ее союзниками; иногда же речь шла исключительно о Московском княжеском роде (Водов В. «Долг бесерменьскыи и проторъ и рускыи долгъ» в договорной грамоте Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем Серпуховским (1389 г.) // Russia mediaevalis. Т. III. München, 1977. S. 28–29).
12 В одной из новейших (но в данном случае лишь повторяющей традиционно-доминирующую установку) советских работ читаем: «Россия, в отличие от Испании, Венеции и Австрии, была связана с покоренными балканскими народами общностью религии, давними культурно-историческими узами, а с южными славянами также и этнической общностью. Нет необходимости подробно говорить о значении этого фактора в эпоху, когда религия являлась могущественной идеологической силой. Не случайно уже в XV–XVII вв. возникли прочные духовные узы между балканским населением и Россией. С Русским государством у греков, болгар, сербов и других балканских народов связывались особые надежды на освобождение от иноземного (турецко-мусульманского. – М.Б.) ига» (Арш ГЛ., Виноградов В.Н., Достян И.С., Наумов Е.П. Балканы в международной жизни Европы (XV – начало XX века) // Вопросы истории. 1981, № 4. С. 33).
13 Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 884.
14 Кудрявцев И.М. «Послание на Угру» Вассиана Рыло как памятник публицистики XV в. //ТОДРЛ. T. VIII, 1951. С. 167, 176, 170, 172.
15 В частности, прекратить междоусобицу, следовать примеру византийского императора, который не хотел, вопреки уговорам патриарха и вельмож, покинуть Царьград и храбро бился с врагами. Черепнин видит тут стремление русской публицистики использовать образ стойкого византийского монарха «в тех же целях, что и «Послание» Вассиана, – в целях воздействия на Ивана III с тем, чтобы заставить его выступить против Ахмеда» (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 884). Добавим, что идеи о необходимости освободить Царьград от власти «бусурман» пропагандировались и былинами (версию об их «аристократическом происхождении» см.: Oinas F.J. The Problem of the Aristocratic Origin of Russian Byliny // Slavic Review. Wash, 1971. 30, 31. P. 513–522). Так, Илья Муромец, узнав, что в Царьграде и в Иерусалиме вера «не по-прежнему», едет туда и побеждает «поганое Идолище» (см.: Воинские повести древней Руси. М. – Л., 1949. С. 203).
16 Обвинения Ивана III в нерешительности и трусости, которые он проявил в эти дни, отвергаются рядом других советских историков. Они же стремятся всячески принизить роль архиепископа Вассиана в событиях 1480 г. (см. обзор соответствующих работ в кн.: Каргалов В.В. Конец ордынского ига. С. 129–131).
17 См. также: Удалъирва З.В. Отклики на завоевание турками Константинополя в Русском государстве // Византийский временник. 1977. С. 38.
18 Советский историк М.Н. Покровский освещает сиуацию в несколько ином свете. Он напоминает, что, согласно словам византийского патриарха Антония (конец XIV в.), царей, «которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы», христиане могут и отвергать. По всей вероятности, он имел в виду «настоящих еретиков в точном богословском значении этого слова», пишет Покровский. Но «примитивный ум московских книжников, горделиво заявлявших о себе, что они «эллинских борзостей не текли и риторских астрономий не читали, ни с мудрыми философы в беседы не бывали», ставил понятие «ересь» гораздо шире» (Покровский М.Н. Москва – третий Рим // Религия и церковь в истории России. С. 122.) Всякий, кто в чем бы то ни было не соглашался с православной церковью, объявлялся еретиком. Но наиболее «злыми еретиками» провозглашались «латиняне», т. е. католики, «и тут уже, кроме примитивности древнерусского богословского мышления, добрую долю ответственности несли на себе и учителя русских – греки», внушавшие своей новой пастве «самое совершенное отвращение к «латине», какое только можно себе вообразить» (Там же. С. 123). Греки, саркастически замечает далее Покровский, и не подозревали тогда, что им самим может когда-нибудь грозить опасность подпасть обвинению в «латинской ереси». Ведь так и случилось в связи с Флорентийской унией 1453 г. «Разумейте, дети, – писал в 1471 г. митрополит Московский Филипп, – царствующий град Константинополь и церкви Божии непоколебимо стояли, пока благочестие в нем сияло, как солнце. А как оставил истину да соединился царь и патриарх Иосиф с латиною… и Царьград впал в руки поганых турок» (Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией Академии наук. Т. 1. СПб., 1841. С. 313–314, № 280). И Флорентийская уния, и особенно падение Константинополя открыли «перед политической фантазией московских богословов положительные перспективы необычайной широты и грандиозности», завершившиеся созданием теории о Москве как «третьем Риме», – заключает Покровский (Москва – третий Рим. С. 123). Нетрудно, однако, заметить, что Покровский довольно трезво учитывающий тогдашнюю международную обстановку, отказывается видеть в процессе появления этой теории истинную причину, прагматический, расчет, а вовсе не плод механического следования навязанного византийским духовенством русским еще в X в. категорического неприятия «богомерзкого латинства». Неудивительно поэтому, что в схеме Покровского культивирование ненависти к основному тогда врагу Руси – «безбожным агарянам» – оттеснено куда-то на задний план.
