Эльвира Ватала - Любовные утехи русских цариц
Любила за заслуги людей щедро награждать, наказывать не любила.
Заставить себя полюбить русских и все русское — это ли не исключительная черта в чужеземке! И она добилась, что никто не считал ее чужеземкой, это была своя, наша, справедливая матушка государыня. Полюбила и строго следовала русским обычаям: не только научилась хорошо писать по-русски, но полюбила русскую баню, носила платья, напоминающие крестьянский сарафан. В разговорах употребляла русские пословицы и поговорки.
Для достижения своих целей Екатерина, как мудрый стратег, старалась найти поддержку у многих, даже у тех слоев общества, которые не пользовались всеобщим вниманием, — у русских старух. Вот как об этом рассказывает она сама: «Дивятся все, каким образом я, бедная немецкая принцесса, так скоро обрусела. Приписывают это моему глубокому уму. Совсем нет! Я этим обязана русским старушкам. Не поверишь, Николай Петрович (адресат царицы. — Э. В.), какое влияние они имеют при всяком дворе. Я приехала в Россию, страну мне вовсе неизвестную, не зная, что меня там ожидает. Муж мой не терпел меня и сам не мог внушить мне ни любви, ни уважения. Тетка, Елизавета Петровна, обходилась со мной довольно ласково, но чуждалась сблизиться со мною и мало мне доверяла. Все глядели на меня с досадою и даже с презрением. На торжественных собраниях, на вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала о их здоровье, терпеливо слушала бесконечные их рассказы. Я знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дураков, когда они именинницы. В этот день являлся к старушке мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из оранжерей. Не прошло и двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разнеслась по всей России»[170].
Так поступает умный дипломат, хорошо знакомый с человеческой психологией. Но откуда у молодой принцессы такое знание жизни? Конечно, она почерпнула его из книг. Для своих лет она была необыкновенно образованна и начитанна. И когда удивленный ее умом и образованностью прусский посланник Мардфельд сказал ей по-французски, что «быть ей на престоле», она не запротестовала, приняла это как Должное и вполне разумно тоже по-французски ответила: «Принимаю предложение».
Предложение придет значительно позже, собственно, не предложение, а самая что ни на есть силовая атака, а сейчас до цели еще далеко и сперва надо подготовить почву.
«Русских надо очаровывать» — стало девизом Екатерины.
Ох, если бы ее примеру последовала последняя русская императрица Александра Федоровна, возмущающая и возбуждающая всеобщую ненависть своих подданных не только пристрастием к Григорию Распутину, но также своей холодностью и надменностью.
Все мы, простые смертные, любим вежливость, и не нужна нам так привитая в русском народе «правда-матка», которой до сих пор кичатся как национальным достоянием. Правда, одной вежливостью ход истории изменить трудно, явный тому пример — Николай II, мягкий, воспитанный и вежливый, корректный, которого по иронии судьбы почему-то назвали «кровавым». Он был настолько деликатен и изумительно воспитан, что никогда неугодному министру не сообщал об отставке лично. Наоборот, в день отставки обласкает министра, обедом накормит, комплиментов наговорит, и, только прилетев, как на крыльях, домой, министр узнает от посланца, что его с министерского поста, мягко говоря, вытурили, а на зеркальном столике лежит царский приказ об отставке.
Но вернемся к Екатерине. Чем отвратительнее, пьянее, разнузданнее становился ее муж Петр III, тем покорнее, вежливее, доброжелательнее становилась Екатерина. А Петр III, как только у него родился от Екатерины сын Павел, свою супружескую трудную миссию посчитал законченной и в спальню к жене, даже чтобы ее там в бок толкнуть, вообще перестал заглядывать, поместив рядом со своими апартаментами не очень приятную и непривлекательную женщину Елизавету Воронцову, которая была и толста, и ряба, и груба, как сапожник, и, как он, матом ругалась, и еще под горячую руку бивала Петра. А он ничего, не протестовал, только еще больше в Воронцову влюблялся, и даже ее отвратительный запах изо рта как амбре воспринимал и, что было неслыханно в истории России, на ее толстую шею орден Екатерины нацепил.
Во всяком случае, это никак не мог сделать (в смысле полюбить) английский король Георг IV, когда ему доставили, скажем мягко, грязноватую Каролину Брауншвейгскую с гнилыми зубами. Он, ринувшись для объятий и поцелуев в первом порыве, тут же отпрянул от своей невесты, ибо его испугал отвратительный запах из ее рта. И всю брачную ночь в стельку пьяный на кресле просидел, не решаясь утешить заливающуюся слезами молодую жену.
Но нам так и хочется воскликнуть словами итальянского ученого П. Мантечацца: «Как можно полюбить женщину, у которой воняет изо рта»[171]. «Ведь это примерно то же самое, что пепельницу целовать», — перефразируя Чехова, добавим.
Историк Ф. Яворский о Воронцовой определенно выразился: «Елизавета Воронцова положительно колола глаза своим уродством и безобразием, все лицо ее было исковеркано оспинками, толстая и малого роста, лишена ума и вообще всяких духовных качеств»[172]. А историк-современник Болотов еще резче ее охарактеризовал: «Была она непомерно толста, нескладна, широкорожа (слово-то какое! — Э. В.), дурна и обрюзгла совсем. Была она такая, что всякому даже смотреть на нее было отвратительно и гнусно»[173].
И вообще, дорогой читатель, не было ни одного человека, исключая Петра III, конечно, кто бы положительно о ней отозвался. Даже придворный ювелир Позье, склонный всегда все отшлифовывать, облагораживая и восхваляя, и тот о Воронцовой однозначно в двух словах выразился: «Дурна и жадна».
Вот ведь какую несовершенную фаворитку подобрал себе Петр III. Удивляться, однако, такому странному вкусу особо не приходится. История знает подобные примеры. Вспомните, как обожал юный наследник, будущий король Франции Людовик XV свою Эмилию Хоин, даже женился на ней тайно, только потому, что эта толстая и уродливая женщина имела самые большие в мире груди. «Он играл на них, как на барабане», — писал Гуи.
Да, великие короли и императоры, солнцами и богами себя объявляющие, влюблялись не в ахти каких куртизанок, не то что наш Петр III — дурковатый.
Вы посмотрите на этих индивидуумов, трясущих историей, как своим кошельком, как они пресмыкающимися червячками перед фаворитками предстают. Вот разведенная Поппея, на семь лет старше Нерона, что во времена Древнего Рима было совсем уж никудышной чертой у женщины. Смотрите, как она двадцатиоднолетнего императора обуздала. Ведь это он стоит перед дверью в ее спальню часами и умоляет ее отпереть, ибо, считаясь с приличиями, имел неосторожность фиктивный брак ей со своим другом Оттоном устроить. А тот, зверюга, сам в нее влюбился и не желает Нерону отдавать Поппею. Ну, Нерон крутился, вертелся, мучился, любовные издевки от куртизанки терпя, не выдержал, махнул рукой и официально на ней женился, чего та и добивалась.
А вот вам Роксалана, жена турецкого султана Сулеймана II, в которую он был влюблен, а у нее такой длинный нос, что сам Сирано де Бержерак себя красавцем бы посчитал. Король Генрих VIII развелся со своей женой Катериной Арагонской, с которой прожил 18 лет, ради Анны Болейн, у которой одна грудь была больше другой, на руке — шесть пальцев, а во рту рос один лишний зуб, налезая на другой, и при улыбке показывалась как бы двухэтажная челюсть. Уж лучше бы не улыбаться Анне Болейн!!!
Ни одна из многочисленных любовниц французского короля Людовика XV не была красавицей. Ни Мария Манчини, ни Монтеспан, ни Фонтанж, ни старая, семидесятилетняя Монтенон, ни самая значительная его любовь — Лавальер, которая была не только некрасива, но и хромая, а жена короля Мария Тереза, красивая и статная, недоумевала относительно любовницы своего мужа, ибо у той «ни кожи ни рожи», и такие вот вопросы задавала: «Ну чем эта чахоточная развратная девчонка могла привлечь моего мужа? Чем приворожила?»[174]
Чем приворожила, чем приворожила! Как будто эта проблема логике поддается! Почему, скажем, жена с первым мужем — ведьма ведьмой, а со вторым — ангел ангелом? Почему муж, скажем, с первой женой дрался вечно, хотя она и красавица-раскрасавица, а со второй, пигалицей невзрачной, лучезарной улыбкой сияет? Сие никому неизвестно, а остроумный народ, знающий все ответы на все жизненные вопросы, поговорками отделался: «Любовь, дескать, зла, полюбишь и козла» или «Полюбится сова лучше ясного сокола», а в общем, вывод один: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Но все же, дорогой читатель, задумаемся над вопросом несчастной французской королевы: не имеет ли здесь место некий мистический элемент, приворот, например? Тем более что одинаково — и русские, и те, из заморских стран иностранцы — верили в такую возможность: возбуждать любовь. У русских до сих пор существует растение, которое теперь, правда, только в соления кладут, — любисток, у иностранцев свои зелья, методы привораживания тоже различные. У нас все просто. Для присухи мужчины: «из светлого веника берется пруток, который кладут на пороге двери, в которую пройдет тот, для кого назначена присуха. Как только перешагнет через прут, то прут убирается в такое место, чтобы никто не мог его видеть. Потом прут берут и кладут в жарко натопленной бане на полок, приговаривая: „Как сохнет этот прут, пускай сохнет по мне раб божий такой-то“»[175].
