Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Нетрудно заметить, что в тексте начисто отсутствуют энклитики, в то время как в предыдущей и последующей строфах – их целая россыпь: по три энклитики в девятистрочных строфах. Что бы это значило? Выскажем версию, что данный фрагмент о Всеславе Полоцком внесен в текст «Слова» в процессе его «затемнения», то есть графом А. Н. Мусиным-Пушкиным, совершенно не владеющими техникой энклитик. Понятно, что и текст самого фрагмента откуда-то ими заимствован, возможно, даже из другого сочинения В. К. Тредиаковского, протограф которого был уничтожен («сгорел» в Московском пожаре 1812 года)
Тредиаковский не раз в своих сочинениях указывает на открытые им правила стихосложения и подчеркивает свое первенство в этом деле. Так, например, в статье «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» он говорит: «… видя, что наши стихи все прозаичны и на стихи не походят: того ради неусыпным моим прилежанием и всегдашним о том рассуждением старался я всячески, чтобы нашим стихам недаром называться стихами, да уже и льщу себя, что я нашел в них силу. Итак, – продолжает он, – дерзаю надеяться, что благороднейшая, преславнейшая, величайшая и цветущая Россия удостоит меня за прежние мои[466] прощения в тот образ, что и первой я, как мне кажется, привел в порядок наши стихи, да и первой же обещаюсь переправить… все мои стихи»[467],[468].
Некоторые исследователи предполагают, как указывает С. М. Бонди, что Тредиаковский только узаконил тот процесс, который и без того совершался или даже уже совершился в русском стихе. Такое предположение С. М. Бонди считает неправильным. По его мнению, здесь была не постепенная эволюция, закончившаяся ко времени Тредиаковского, который фиксировал ее результаты, а подлинное открытие Тредиаковского, оказавшее громадное влияние на всю дальнейшую историю русского стиха[469].
Значительное место в поэтическом творчестве Тредиаковского занимает церковно-славянская тематика (написание целой серии псалмов, упоминаемый выше перевод библейской Псалтири на современный церковно-славянский язык), что не могло не отразиться на лексике и фразеологии «Слова о полку Игореве», хотя прямых упоминаний Господа, Христа, Богородицы в его тексте не встречается. Как уже упоминалось ранее, на это противоречие впервые обратил внимание В. Н. Перетц, который писал: «Теперь для меня ясно, что кроме библейской лексики, кроме отдельных случайных художественных образов, кроме отражения библейских воззрений, верований, в «Слове» нашли себе место и другие библейские мотивы, которые по своему содержанию были в том или ином отношении близки творчеству автора «Слова». Ряд словесных формул, употребленных в «Слове» наподобие библейских … не оставляют места сомнению в том, что автор «Слова» творил в пределах стиля, данного определенной литературной традицией, притом традицией, коренящейся в библейской письменности[470]. Перетц замечает, что целый ряд образов «Слова», возводимых многими исследователями к народно-поэтическим корням, «находят себе объяснение в древнем переводе библейских книг, то есть имеют книжное происхождение»[471]. Приведем несколько таких совпадений текстов «Слова» и Псалтири, переведенной В. К. Тредиаковским, а также из Библии:
«истягну умь крѣпостiю своею» – «истяжи мя и разумеи пути моя»
(Псалтирь);«луци… напряжени» – «лук напряжен»
(в Библии);«сабли изъострени» – «стрелы сильнаго изострены»
(Псалтирь);«взмути рѣки и озеры, иссуши потоки и болота» – «ты разверже источникы и потокы, ты исуши рекы Афамля»
(Псалтирь);«въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже» —
«удовлил есть пустыню въ жажю зноя», «въ безводнѣ»,
«заблудиша в пустыне безводне»
(Псалтирь);«поостри сердца своего мужествомъ» – «поостриша язык свой»
(Псалтырь)Кроме этих цитат из Псалтири и Библии, свидетельствующих о том, что многие поэтические фрагменты «Слова» имеют книжное происхождение, в своих ранних работах В. Н. Перетц рассматривал и противоположную задачу – о цитатах из «Слова» в древнерусских памятниках, в частности, в «Апостоле 1307» и в «Молнии Даниила Заточника»: «Поведаху ми, яко той ести суд Божий надо мною, и суда де Божия ни хитру уму ни горазду ни минути»[472]. Сравним с соответствующим фрагментом «Слова о полку Игореве»: «Тому вѣщей Боянъ и пръвое припевку смысленный речѣ: «Ни хитру, ни горазду, ни птицю горазду, суда Божiа ни минути». На основании этих работ Перетц делает вывод, что «Слово о полку Игореве» было создано не позже конца XII века, а мусин-пушкинский список «Слова» он датирует началом XVI века. Соглашаясь с тем, что факты совпадения отдельных стилистических элементов «Слова» с живой народной песнью бесспорны, Перетц считает, что это следует объяснять воздействием памятников письменности на народную песню. Он решительно выступает против гипотезы об устном происхождении «Слова», считая, что произведение книжно-литературное.
Не обошел Перетц и вопрос о засилии языческих богов в «Слове», о чем он писал, что едва ли можно допустить, будто бы в конце XII века, спустя два столетия после принятия христианства, высший класс общества сохранял еще веру в древних богов. К этому времени языческое прошлое стало уже достоянием истории: боги не бесы и не чудища. Языческие боги в «Слове» – это всего лишь поэтическая метафора, но никак не отражение двоеверия автора «Слова»[473].
Как мы уже отмечали выше, В. Н. Перетц не только не признавал новаторского влияния В. К. Тредиаковского на литературные процессы, происходившие во второй половине XVII века, но и высказывал по отношению к нему свою личную неприязнь. Это и способствовало тому, что В. Н. Перетц в своих рассуждениях о древнем происхождении «Слова о полку Игореве» попал, по существу, в логическую ловушку.
Одно дело – использовать языческих богов в качестве «поэтической метафоры», не упомянув при этом ни разу Иисуса Христа, Богородицу и т. п. в XVIII веке, что и сделал В. К. Тредиаковский, однако в конце XII века подобная игра с языческими богами в качестве «поэтической метафоры» дорого обошлась бы автору, не говоря уже о том, что свободное «продвижение» поэмы с пантеоном языческих богов через 6 веков было бы просто фантастикой.
Судя по неполным биографическим данным, автор «Слова о полку Игореве» в момент написания повести очень сильно страдал от физических и душевных недугов, практически впал в нищету, что никак не могло способствовать творческому подъему при создании шедевра, венчающего литературоведческий и поэтический памятник гения, оставленного потомкам. Как же все-таки ему удалось совершить этот литературный подвиг, написав в течение 2—3 лет (1766—1768 годы) «Слово о полку Игореве». Без посторонней помощи это произойти никак не могло. На помощь пришел архимандрит Черниговского Троицкого-Ильинского монастыря Иоиль Быковский.
Заочное знакомство Ивана Быковского с В. К. Тредиаковским состоялась во время его учебы, а затем преподавания в Киевской духовной академии (1741—1758 годы). Один из выдающихся церковных деятелей XVIII века Георгий Конисский в это время преподавал в Академии, читая слушателям лекции по пиитике и экловенции. Опираясь в основном на учебники Феофана Прокоповича, Конисский активно использовал труды М. В. Ломоносова и В. К. Тредиаковского по основам русского стихосложения. Запомнив имя последнего, Быковский стал самостоятельно знакомиться с его трудами, а по прибытии в 1758 году в Петербург, будучи назначенным преподавателем в сухопутном шляхетском корпусе, он впервые лично познакомился с В. К. Тредиаковским. Несмотря на разницу в возрасте и высокое академическое положение Тредиаковского, между этими двумя незаурядными людьми сложились довольно теплые отношения, переросшие со временем в дружбу. Иоиль как мог поддерживал Тредиаковского, попавшего с 1759 года в нужду, а с переводом его на должность архимандрита Черниговского Троицко-Ильинского монастыря в 1765 году пригласил его в монастырь в качестве послушника (а возможно, и свершившего монашеский постриг).
Таким образом все проблемы материального порядка были разрешены, и в тиши монастырской кельи Тредиаковский приступил к главному делу своей жизни. В его распоряжении были книжные и летописные богатства всех Черниговских монастырей и храмов, а также Новгородских храмов и монастырей, поскольку архиепископом Новгородским был Феодосий (Яновский) – большой друг как Тредиаковского, так и Иоиля Быковского. При необходимости различные рукописные и книжные источники запрашивались из других городов, в том числе и из Ярославля, куда уже после смерти В. К. Тредиаковского в 1776 году будет направлен Иоиль Быковский в качестве архимандрита Спасо-Ярославского монастыря.
