Н Кальма - Заколдованная рубашка
— Неправда! — крикнул вдруг Александр. Кровь бросилась ему в лицо. Неправда это! У меня… У меня сегодня был человек из деревни. Русский человек, бурмистр. Слышали бы вы, как он говорил, что говорил… Какая сила у нашего народа!
Все обернулись на этот задыхающийся, взволнованный голос. Александр увидел студеные глаза девушки и удивленно-доброжелательное лицо Мечникова.
— Вот было бы замечательно, если бы у нас в России явился свой Гарибальди! — сказал Лев, приветливо глядя на Александра. — Пожалуйста, расскажите же нам, что говорил ваш бурмистр.
Александр сразу сделался центром общего внимания. Михаил коротко представил его гостям. Девушка-монашек не спешила подавать ему руку.
— Генерал Есипов, каратель солдат, вам не родственник? — сурово спросила она, осматривая его с головы до ног.
Александр залился краской.
— Отец, — пробормотал он еле слышно.
— Кажется, мой батюшка знаком с вашим, — сказал своим приятным голосом Мечников. — Во всяком случае, я от него слышал не однажды вашу фамилию.
— Ну, на этот раз яблоко от яблоньки далеко упало, — вмешался Михаил, подмигивая Есипову. — Можете не беспокоиться, Лев, и вы, Наталья Андреевна, — обратился он к девушке. — Есипов — наш, совершенно наш. — Он кивнул Александру: — Рассказывай, рассказывай, брат, не мешкай.
Александр, донельзя смущенный тем, что приходится говорить при этой удивительной девушке (Мечникова он уже нисколько не стеснялся, наоборот ему было приятно при нем рассказывать), передал свой разговор с Никифором. Слова Никифора о том, что «народ ждет, ждет, да и устанет ждать», вызвали шумный восторг. Сергей Тривратский и Павел Дремин закричали «ура» и полезли обнимать Александра. Мечников весело потер руки, и даже Михаил проворчал: «Ага, вот это уже на дело похоже». Одна только девушка-монашек оставалась молчаливой и как будто безучастной.
— А вы что же, Натали, никак не откликаетесь? — наклонился к ней Мечников. — Неужто вас не радует такое пробуждение народа? А ведь недавно только говорили, что дали бы себя сжечь на костре, лишь бы добиться раскрепощения для крестьянства.
Девушка угрюмо отстранилась:
— «Говорила, говорила»! Мало ли что я говорила. Это все глупости, детские мечты! А дойдет до настоящего дела, так нам, женщинам, и сунуться не дадут! Наше дело — вязать, салфеточки вышивать…
Она метнула горький и сердитый взгляд на тех, кто стоял кругом, как будто все были виноваты.
Мечников покровительственно похлопал по ее сжатому кулачку.
— Ну полно, полно, не огорчайтесь слишком. К тому времени, как у нас произойдет революция, русские женщины добьются многих прав.
Он обратился к Александру:
— Моя родственница Наталья Андреевна Осмоловская принимает очень близко к сердцу все, что происходит сейчас у нас в России. Быть простой зрительницей ей невыносимо. Она мечтала изучать медицину, чтоб помогать народу, но тут вмешался ее отец. Он, видите ли, и слышать не желает о женской эмансипации. Когда Натали остригла косу, это вызвало целый взрыв в семье. До сей поры отец с ней не разговаривает.
Александр с еще большей симпатией посмотрел на склоненную темную головку в пышной шапочке волос: так и ее отец — деспот? О, как он понимал Натали!
Мечников между тем горячо толковал о чем-то с Михаилом. Михаил хмурился, но кивал.
— Теперь вы видите, господа, как нам необходима серьезная подготовка, — обратился Мечников к остальным. — Моя идея коммуны вовсе уж не такая утопия, поверьте.
— Да кто говорит про утопию! — еще больше нахмурился Михаил. — Были бы мы свободны, тотчас отправились бы с вами. За себя, например, ручаюсь. И за брата тоже.
— Эге, на таком, как ты, вся коммуна могла бы пахать, — засмеялся Тривратский. — Стало быть, Лев, дело только за охотниками?
Сердце вдруг забилось, затрепыхалось в Александре где-то возле самого горла. Он облизнул вмиг высохшие губы. Вот когда можно сделать что-то настоящее! Если он упустит минуту — грош ему цена.
— Я… я поехал бы. Если, конечно, вы сочли бы возможным… Если бы сочли, что я вам пригожусь, — сказал он задохнувшись. — Я… я мог бы вложить все, что имею, что получу после покойной моей матери. Правда, это очень мало, сущие пустяки, но я мог бы… хотел бы работать…
Александр страшно волновался, почти не слышал самого себя. Ему казалось, что он несет какую-то чушь.
— Ага, вот уже и волонтер нашелся! — закричал Сергей Тривратский. Ай да молодчина, Александр!
Мечников, улыбаясь, смотрел на «волонтера». Принимать ли всерьез слова этого юнца? Совсем еще зеленый мальчишка. Но взгляд упорный, и чувствуется в нем огонь. А мальчишка, торопясь, задыхаясь, боясь, что ему не поверят, перечислял, что он может вложить в общий «котел». Через два года у него будут собственные деньги — наследство от матери, на них можно приобрести инвентарь и скот, да и сейчас у него уже есть немного денег. А потом, у него здоровые мышцы, он фехтует, он ездит верхом, не побоится и тяжелой работы…
— Это правда. Александр вовсе не белоручка, — подал голос Павел Дремин. — Третьего дня на пожаре он один целые балки носил. Мы даже удивлялись, какой он силач… И товарищ он хороший, вот хоть их спросите, — указал он на Тривратского и Михаила.
— Постой, а как же папенька-генерал? — перебил брата Михаил. — Ведь он небось, как узнает, что сынок вошел за границей в коммуну, все Третье отделение пошлет на розыски, ничего не пожалеет.
— Не беспокойтесь, — сказал вдруг Мечников. — На господина Есипова мы моего отца напустим. Уж он сумеет его уговорить. Пускай на первый случай скажет, что мы просто хотим вместе путешествовать по Италии. Так? — Теперь он уже ласково и серьезно смотрел на Александра.
— Да он порвал с отцом. Больше не вернется домой, — снова вмешался Павел Дремин. — Александр будет жить у нас, Михаил, — повернулся он к брату.
— Вот чудачина! — засмеялся тот. — Ты что, оглох? Ведь слышишь же: он собирается жить не у нас, а в настоящей, итальянской коммуне. Это будет получше, чем наша общая кухарка!
Александр еще не мог поверить нежданному счастью. Он оглядывался на всех ошалелыми и восторженными глазами. И вдруг увидел Наташу Осмоловскую. Она смотрела с такой безмерной любовью, так скорбно! «А я? Неужто ты не возьмешь меня с собой?» — спрашивал-молил этот взгляд, обращенный к Мечникову.
Но Мечников либо не замечал этой мольбы, либо не хотел ее заметить. Он обратился к Александру:
— Гарибальди всегда говорит своим новичкам-волонтерам: «Я не могу обещать тебе ни почестей, ни богатой добычи. Тебя ждут голод и жажда, холод и зной». Те же слова я могу повторить и вам. Не испугаетесь?
— Не испугаюсь, — твердо отвечал Александр.
— Не отступите перед трудностями? — Мечников уже не шутил, смотрел серьезно.
— Не отступлю. Вот вам моя рука, Мечников! — И Александр протянул свою узкую мальчишескую руку.
— Ура! Да здравствует русская коммуна — форпост свободы! оглушительно завопил Тривратский. — Выпьем братцы, скрепим договор!
— Выпьем! За свободу! — подхватили «мухи». — Ура членам коммуны!
— За Новый год! За новые свершения! — надрывался Тривратский.
— За свободу в России! — перекрыл всех бас Михаила Дремина.
Он вытащил откуда-то бутылку, выбил пробку. Пенистое вино плеснулось в стаканы. «Мухи» стучали изо всей силы стаканами по столу и выкрикивали тосты. Все чокались, все беспорядочно и весело галдели. Александр целовался то с братьями Дремиными, то с «мухами». Его заставили выпить с Мечниковым на «наменшафт», и теперь он уже называл его Львом, а тот его Александром. В низенькие окна смотрела морозная седая петербургская ночь. А в углу «студии» стояла позабытая хрупкая фигурка в черном — девушка, похожая на послушника.
Рим
7. Римский пастушок
Уже несколько дней, как перестал дуть ледяной ветер, словно перерезающий людей пополам. С моря потянуло теплом, ленивые облака поплыли по разомлевшему небу, и жаворонки высоко завели свои песни. И сразу в мертвых до того лесах выскочили из шоколадной земли мохнатые лиловые анемоны и асфодели, похожие на канделябры розовых свечей.
На холме у каменной изгороди виноградника удобно расположились Александр и Лев, уже успевшие загореть и потерять петербургскую чопорность манер. Александр улегся на клочок свежей травы, даже не подстелив пледа. Шла уже третья неделя с тех пор, как юноши приехали в Италию, а молодой Есипов все еще ходил, как в тумане, все еще не мог привыкнуть к мысли, что он на римской земле и видит воочию пробуждение удивительной итальянской весны.
А весна и впрямь была удивительна! В еще голых розоватых каштановых лесах просыпались птицы и цветы, сухие прошлогодние стебли шелестели среди острых язычков новой травы. Начинали серебриться оливковые деревья, а вода в ручьях и в Тибре была рыжей и мутной по-весеннему. В лилово-голубых горах пятнами лежал снег. И в легкой дымке вдали проступал огромный даже на расстоянии купол собора Святого Петра.
