Артур Конан-Дойль - Сэр Найджел
Первым пришел в себя молодой сквайр. Встав на колени рядом с тяжело дышащим, измученным скакуном, он ласково провел ладонью по спутанной гриве и взмыленной морде. Налитый кровью глаз скосился на него, но с удивлением, а не с ненавистью, с мольбой, а не с угрозой. Он продолжал поглаживать мокрую шерсть, и конь с негромким ржанием ткнулся носом ему в ладонь. Этого было достаточно. Поединок кончился, и благородный противник принял условия благородного победителя.
- Ты мой конь, Бурелет, - прошептал Найджел, прижимаясь щекой к изогнутой шее. - Я узнал тебя, Бурелет, ты узнал меня, и с помощью святого Павла мы заставим многих других узнать нас. А теперь пойдем-ка вон к тому озерку. Ведь трудно сказать, кому сейчас вода нужнее, тебе или мне.
Вот так-то припоздавшие монахи Уэверли, возвращаясь в монастырь с дальнего поля, и узрели странное зрелище, столь их поразившее, что рассказ о нем в тот же вечер достиг ушей и аббата и ключаря. Проходя через деревню Тилфорд, они увидели, что по дорого к господскому дому идут бок о бок, голова к голове человек и лошадь. А когда они подняли фонари и посветили на них, то узнали молодого сквайра, который вел, как пастух ведет ягненка, страшного златого коня из Круксбери.
Глава IV
КАК В ТИЛФОРДСКИЙ ГОСПОДСКИЙ ДОМ ЯВИЛСЯ СТРЯПЧИЙ
Ко времени этой хроники суровая простота старых нормандских замков отошла в прошлое, и новые обиталища знати, хотя и не выглядели столь внушительно, были куда более удобными и комфортабельными. Строили их теперь для мирной жизни, а не для войны. Сравнение варварской угрюмости Певенси или Гилфорда с величественной изысканностью Бодмина или Виндзора дает наглядное представление о перемене нравов, воплощенной в них.
У первых замков было строгое назначение - они помогали завоевателям держать в повиновении завоеванную страну. Но когда нормандская знать утвердилась прочно, нужда в замках-крепостях отпала, за исключением тех случаев, когда владелец укрывался там от правосудия или в дни смут. У пределов Уэльса, или Шотландии, замок оставался стражем границ королевства, там они строились и укреплялись. Но во всех других местах замки таили угрозу для королевского могущества, а потому сравнивались с землей, новые же не возводились. И к тому времени, когда на престол взошел Эдуард III*, большую часть старинных замков-крепостей перестроили так, чтобы в них было удобно жить, или же они были разрушены в годы междоусобиц, и серые их остовы все еще можно видеть на вершинах многих наших холмов. На смену им пришли либо дворцы вельмож, приспособленные к обороне, но рассчитанные главным образом на спокойную жизнь в роскоши, либо помещичьи дома, не обладавшие никаким военным значением.
Таким был и тилфордский господский дом, где леди Эрминтруда и Найджел, последние в древнем и славном роду Лорингов, отдавали все гнои силы на то, чтобы поддерживать родовое достоинство и оберегать остатки своего надела от покушений монахов и законников. Дом был двухэтажный, с каркасом из толстых бревен и стенами из нетесаных камней. К опочивальням на втором этаже вела наружная лестница. Первый состоял всего из двух помещений - светлицы дряхлой леди Эрминтруды и обширной залы, служившей и гостиной и столовой, где трапезу разделяли с господами их слуги и челядь. Жилища этих последних, кухни, конюшни и другие службы располагались и постройках позади дома. Там обитали паж Чарлз, старый сокольник Питер, Рыжий Свайр, который сопровождал деда Найджела в войнах с шотландцами, Уэтеркот, состарившийся менестрель*, повар Джон и другие слуги, оставшиеся со времен преуспеяния и льнувшие к старому дому, точно ракушки к днищу разбитого и выброшенного на риф судна.
Как-то вечером, через педелю после скачки Найджела на золотистом коне, он и его бабушка сидели в этой зале по сторонам большого пустого очага. Ужин кончился, столы на козлах, за которыми ели, были убраны, и зала выглядела голой и унылой. Каменный пол устилали стебли камыша, уложенные в несколько слоев, - их каждую неделю выметали вместе со всем недельным мусором и заменяли свежими. Несколько собак, разлегшись на камыше, обгладывали и разгрызали кости, сброшенные со столов. У одной из стен стоял длинный деревянный буфет г оловянной и глиняной посудой, остальная обстановка залы исчерпывалась скамьями у стен, двумя плетеными стульями, столиком, уставленным шахматными фигурами, и железным сундуком. В одном углу на высокой плетеной подставке величаво восседали два сокола, застыв без движения, - только их желтые гордые глаза иногда поблескивали.
Но если обстановка залы показалась бы скудной тому, кто вдруг заглянул бы в нее из другого не столь спартанского века*, посмотрев вверх, он был бы поражен множеством предметов у себя над головой. Над очагом красовались гербы благородных домов, связанных с Лорингами кровным родством или через брак. Две плошки со смолой, пылавшие по их сторонам, отбрасывали блики на лазурного льва семейства Перси, на красных птиц де Валенса, на черный крест де Мохунов, на серебряную звезду де Виров и алые пояса Фиц-Аланов. Все эти гербы были сгруппированы вокруг знаменитых пяти красных роз на серебряном поле - гербе, который Лоринги покрыли славой во многих кровавых сечах. А с тяжелых дубовых балок, пересекавших потолок, свисало много всякой всячины: кольчатые доспехи старинного фасона, щиты, два-три заржавевших, сильно помятых шлема, луки без тетивы, копья, остроги для охоты на выдр, лошадиная сбруя, удочки и разные другие принадлежности для войны или охоты. А выше лих в черных тенях под самым потолком можно было различить ряды окороков, куски грудники, засоленных гусей и прочие мясные запасы, приготовление которых играло столь большую роль в средневековом домоводстве.
Благородная дама Эрминтруда Лоринг, дочь, жена и мать воинов, обладала достойной их внушительностью. Высокая, худая, с суровым, словно вырезанным из дерева, лицом и беспощадными черными глазами, она внушала почтительную боязнь всем, кто ее окружал, пусть голову ее и убелили седины, а спину согнула тяжесть прожитых лет. 1I мыслях и воспоминаниях она уносилась в более жестокие времена, и Англия, которую она видела теперь, казалась ей изнеженной, павшей страной, забывшей законы рыцарской учтивости и доблести.
Власть, которую начинал обретать парод, растущие богатства церкви, все большее вторжение роскоши в образ жизни благородных (и не только благородных) сословии и некоторое смягчение нравов равно возбуждали в ней глубочайшее отвращение, а потому се суровое лицо, не говоря уж о тяжелой дубовой клюке, опираться на которую се вынудила старость, наводили страх на всю округу.
Однако се не только боялись, но и уважали - ведь и дни, когда книг было мало, а умевших читать немногим больше, память, хранившая события долгих десятилетий, и умение поведать о них ценились очень высоко. От кого, как не от леди Эрминтруды, могли услышать юные неграмотные отпрыски благородных родов Суррея и Гемпшира о жизни и подвигах своих дедов, о битвах, в которых они сражались? Узнать законы геральдики и рыцарственности, изученные ею в более грубый, но и более воинственный век? Как ни была она бедна, к кому, как не к леди Эрмнптруде Лоринг, охотнее всего обращались за советом в запутанных вопросах о праве старшинства или правилах поведения?
Теперь она, сгорбившись, сидела возле пустого очага, глядя через него на Найджела, и жесткие черты ее лица смягчались любовью и гордостью. Молодой сквайр, тихонько насвистывая, умело вырезал птичьи стрелы для своего арбалета. Но вот он оторвался от этого занятия и, встретив устремленный на него взгляд темных глаз, наклонился через очаг, чтобы ласково погладить костлявую руку.
- Что тебя радует, милая бабушка? Я по твоим глазам вижу, что ты довольна.
- Нынче, Найджел, я узнала, как ты приобрел боевого коня, который бьет копытами в нашей конюшне.
- Как так, бабушка? Я ведь говорил тебе, что его мне подарили монахи.
- Говорил, милый внук, и ни слова больше не прибавил. Но думается мне, конь, которого ты привел сюда, совсем не похож на того, которого они тебе подарили. Почему ты не рассказал, как все было?
- Говорить о таком, по-моему, стыдно.
- Так бы ответил и твой отец. И его отец. Они хранили молчание на пиру, когда чаши ходили вкруговую, и слушали, как другие рыцари рассказывали о своих подвигах. Но если кто-то говорил громче остальных и словно бы искал, чтобы ему воздали хвалу, твой отец, когда пирующие вставали из-за стола, тихо дергал его за рукав и осведомлялся шепотом, не может ли он помочь ему в выполнении какого-нибудь обета? Или же не снизойдет ли он помериться с ним силой в поединке? Если человек этот оказывался хвастуном и прикусывал язык, твой отец никому ни словом об этом не упоминал. Если же он вел себя достойно, твой отец всюду его восхвалял, но о себе не говорил ничего.
Найджел смотрел на старуху сияющими глазами.
