Сергей Переслегин - Статьи 2
– А в других странах?
– Посмотрим на ситуацию в России: мы тоже готовы оставить все как есть, но наш президент не хочет оставаться из самых разных соображений. Путину не хочется делать выбор, потому что следующие четыре года будут очень тяжелыми для страны, и кого бы он ни выбрал, все равно будет ощущение, что он ошибся. Он бы предпочел, чтобы у нас была настоящая демократия, и этот вопрос решился бы без него, поскольку в 2012 году народ скорее всего позовет его снова. Путину придется искать преемника – такого, который не нарушил бы созданную систему сдержек и противовесов, осознавая при этом, что контролировать ситуацию ему не под силу.
– Но преемник может попытаться перехватить реальные рычаги власти.
– Нынешняя вертикаль выстроена Путиным, и места для политической борьбы в ней нет: преемнику не за что будет уцепиться. И выстроена, заметьте, из лучших побуждений. Из соображений стабильности. Но при этом Путин, как и лидеры «восьмерки», упускает из виду, что нестабильность развития есть его имманентное свойство. И придуманные термины вроде пресловутого «устойчивого развития» – абсолютно бессмысленны.
– Каковы варианты развития событий в России после 2008 года?
– В «оранжевую версию», несмотря на то что она активно обсуждается, я не верю по целому ряду причин, в основном технического характера. У нас другая страна. Во-первых, очень большая. Во-вторых, не настолько сильно влияние флеш-молодежи. На Украине по сути были использованы флеш-технологии, мы же к этому просто не готовы. Молодежи-то много, но она гораздо менее политизирована. Есть вариант неуправляемого политического кризиса, вызванного ренессансом левого движения, но это может случиться не на выборах 2008-2012 годов, а позже. К столетию Октябрьской революции, например, – у нас в стране любят круглые даты.
– А самый вероятный сценарий каков, на ваш взгляд? Преемник сидит тихо, а рядом с ним Путин в роли Дэн Сяопина, который через четыре года возвращается к власти?
– И, заметьте, при этом опять-таки ничего не делается. В этом-то и кризисность правления Путина. Вообще-то я к нему отношусь с большим уважением, для меня он – великий закрыватель Америк. Россию, которая до него была подвержена всем ветрам, он снова сделал самостоятельным государством, со своим представлением о собственных интересах. Он зачеркнул все чужие стратегии, которые нам пытались прислать отовсюду, иногда даже с добрыми намерениями. Но собственной, российской стратегии он так и не открыл.
– А как же наши национальные проекты?
– Увы. Все наши национальные проекты таковыми не являются. Потому что любой проект имеет начало и конец; и не может быть, например, проектом доступное жилье: получается, когда мы его завершим, нам доступное жилье больше не будет нужно? Ясно ведь, что строительство жилья – это процесс, который не решается в проектной форме. Я уже не говорю о том, что наши проекты делятся на две категории, и первая – это те, которые в принципе неразрешимы на уровне индустриальной фазы развития цивилизации. То есть те, которые связаны с фазовым кризисом, поразившим все цивилизованные страны. Взять хотя бы образование: ни увеличением ассигнований, ни модернизацией технической базы не решишь той проблемы, что дети не хотят учиться. Очевидно, что современная школа получает намного больше, чем в двадцатые годы – в пересчете на любые сопоставимые цифры. Но тогда дети учиться хотели, и школа работала. Поэтому первая категория – это задачи, которые неразрешимы в принципе. Вторая категория – это задачи, которые просто не нужно решать. Медицина, например. В конце шестидесятых – начале семидесятых на Западе произошло то, что условно называется «фитнес-революция»: переход к здоровому образу жизни. А медицинская индустрия в мире по объему своему сопоставима с нефтяной, и, как всякая индустрия, она стремится к развитию. Иными словами, этот бизнес заставляет людей болеть. Люди в значительной мере нездоровы потому, что создана огромная индустрия, которой выгодно, чтобы человек болел. А это означает, что самым лучшим способом реформы здравоохранения является полное его уничтожение.
– Смелое утверждение.
– Вовсе нет. Естественно, останутся всякого рода частные предприятия по решению конкретных задач: травматическая хирургия, военная медицина, педиатрия. Но огромное количество, я думаю, до 95 процентов медицины просто уйдет. Ну, вот вы, заболевши гриппом, можете пойти к врачу. Он вам, наверное, выпишет больничный. А если вы самостоятельный бизнесмен или работаете не на зарплате, вам больничный зачем? Или вы не знаете, чем лечиться от гриппа?
– Но у нас эта фитнес-революция несколько запоздала.
– У нас она прошла в другой логике. В ходе перестройки появилось довольно большое поколение людей – процентов сорок, наверное, – которое оказалось в ситуации, что им больничный все равно никто не оплатит. Вот, скажем, я, странствующий эксперт: я могу болеть, могу не болеть, но зарабатывать мне приходится в любом случае. В таком же положении предприниматель. Возникла категория людей, для которых болезнь – это удар по собственному карману. И как только эта категория возникла, сразу же выяснилось, что здоровый образ жизни в России – система людям вполне понятная. Они стали вкладываться в здоровье, а лечатся в основном пенсионеры.
– Вернемся к демократии: что же будет после нее, на ваш взгляд?
– Повторюсь: мы переживаем кризис не демократии, а управления вообще – всех его форм. Более того, это еще и кризис того представления о социосистеме, которое сейчас главенствует в мире в форме national state. Отсюда и вывод: за пределами фазы у нас, возможно, возникнет нечто иное. Хотя, я думаю, называться оно все равно будет государством и объединяться наверняка будет в структуру имперского типа. А вне государства возможна другая структура, типа той, что предлагают американцы – комьюнити на произвольной идентичности.
– Например?
– Ну, например, партия филателистов.
– Она уже есть.
– Я говорю о другом – о том, что сообщество филателистов возьмет на себя реальную часть управления. При отсутствии компьютерной сети это сообщество разобщено и не может занимать управленческую позицию в принципе. Не случайно же все управление в мире завязано на территорию: люди голосуют по городам, областям, штатам, республикам и так далее. Потому что место жительства фиксировано – оно видно. Но при наличии компьютерной сети вы можете рассматривать нахождение людей не в физическом пространстве, а в любом из сетевых подпространств. И вот тогда у вас вместо географических общностей могут возникнуть совершенно другие: государство филателистов, государство любителей зеленого чая, государство специалистов по военной истории и так далее. Эти конфигурации крайне нестабильны – в каждый момент времени они переходят одна в другую, другая в третью. Это не просто комьюнити, это комьюнити на произвольных идентичностях. Американцы – те, кто занимается постдемократией, – сейчас пытаются создать такую модель, понять, как она в принципе может работать. Они эту задачу, разумеется, не решили, но по крайней мере ее поставили, за что им большое спасибо. Заметьте к тому же, что общество возникает очень демократичное, каждый в нем может высказаться по любому вопросу. Здесь же рассматривается и идея электронной демократии, кстати, частично реализованная в Малайзии: все управление страной или комьюнити происходит в электронном режиме – через сеть. И каждый гражданин участвует в этом управлении, в пределах своей компетенции. Правда, там все проще: решения выдаются в жесткой электронной форме и подвержены критике со стороны любых внешних структур. И поскольку это государство исламское, а там, как известно, существует обратная связь между населением и управлением, в самой структуре она задана: власти к конструктивной критике прислушиваются. Есть и другие схемы – управление без управления. В логике Суньцзы, если угодно. Ведь любая угроза – война или спад производства – в конечном счете отражается отдельными людьми, и считается, что согласованные действия этих людей в критической ситуации требуют координации извне. Но в сущности это не обязательно. Андрей Лазарчук написал знаменитый роман «Солдаты Вавилона», где приводится легенда, смысл которой таков: когда в Вавилоне произошло смешение языков, варвары осадили город, считая, что уж теперь-то они легко его возьмут. В Вавилоне, и правда, никто из солдат не понимал приказов командира и даже слов соседа, но зато каждый знал свое место в строю.
– Откуда?
– Из предыдущих воинских тренировок. И когда начался штурм, каждый из них делал то, что нужно. Атака была отбита. Вот это совершенно особая структура управления, которая означает: в каждой проблеме, которая возникает передо мной, я принимаю решение сам. И мне не важно, в Москве или в Нью-Йорке находится мой император.
