(Бирюк) Петров - Перед лицом Родины
Официант принял заказ и принес все, расставив на столе.
Василий Петрович радушно угощал всех.
- Ты вот, племянничек, - сказал он Виктору, - должно думаешь про меня: дурак, мол, старый, из ума выживает... Нет, шалишь, дружок, у меня, брат, ума столько, что могу другому взаймы дать. Я тебе прямо скажу: когда была у нас гражданская война, то я ошибку большую понес - не в ту сторону притулиться хотел. По правде скажу, Константин дюже смущал, за него держался. Генералов поддерживал. А это был мой промах, не за них бы надоть держаться, а за вас - за Прохора, за Надюшу, за тебя, в общем, за Советскую власть... Зараз глянь, что делается, какую поблажку-то Советская власть народу сделала - новую экономическую политику ввела. Правильно! Весь народ кажет, что правильно. Купцы у нас свои, красные, стали, хозяева крепкие на ноги становятся. Власть-то наша учитывает, что на таких вот крепких хозяевах и она крепко будет держаться.
- Дядя, - тихо произнес Виктор, - я уже вам говорил, Советская власть не на нэпманах и кулаках будет держаться. Она крепка тем, что поддерживается рабочим классом и беднейшим крестьянством в союзе с середняком...
- Брось ты меня, Виктор, поучать...
- Политграмоте, - вставил механик.
- Вот-вот, - подхватил старик. - Этой самой политграмоте... Мы учимся грамоте у жизни. Понял? Вы там придумываете разные штуки, а жизнь-то, брат, она по-другому показывает... Ты вот говоришь мне, что я зря трактор купил, дескать, богатеть хочу. Ну и что? И буду богатеть. Сейчас, при нашей-то Советской власти, почему же мне не богатеть? За то ведь и воевали мои дети...
- Дядя, - хотел что-то сказать Виктор, но в это время на эстраде грянул оркестр. Между столиками, вихляясь, задвигались пары.
- Что это они?.. - удивился старик.
- Танцуют, папаша, чарльстон, - пояснил официант, принесший новый графинчик.
Несколько минут Василий Петрович с любопытством разглядывал танцующих.
- Живут-то, а?.. Жируют, - засмеялся он и, нагнувшись к механику, тихо спросил: - А когда же эти девки-то оголенные будут плясать?
- Не знаю, хозяин, может, еще и не будут. Спроси вон у своего племяша, он человек ученый, все знает.
Об этом, конечно, спрашивать племянника было неудобно. Но старика разбирало страшное любопытство и, не утерпев, он все же спросил как бы между прочим Виктора:
- А что, я так это ненароком слыхал, будто тут девки пляшут? Правда ай нет, Витя?
- Это вы, дядя, наверное, говорите про танцовщиц. Сегодня они, кажется, не будут выступать.
- Не будут? Ах, какая жалость! Интерес большой имел поглядеть...
Старику очень нравилось в ресторане. Чувствовал он себя здесь свободно, словно дома. Он сам много пил и ел, щедро угощал и других. Каждый раз, как только оркестр начинал играть что-нибудь модное, вроде танго или шимми, Василий Петрович, раскачиваясь на стуле в такт мелодии, дирижировал и подпевал:
- Тру-ла-ла... Тру-ла-ла...
- Дядя, - уговаривал Виктор, - пойдемте домой... так и попоем и потанцуем...
Василий Петрович возмущался:
- Да что ты меня уговариваешь? Что я те, жена али любовница? Уйди от меня! Уйди! Тру-ла-ла!.. Тру-ла-ла!..
Он встал и, обернувшись к танцующим, размахивая руками над ними, словно патриарх с пушистой седой бородой, благословлял всех. Публика посмеивалась. Какая-то раскрашенная блондинка подбежала к старику:
- Дедушка-казачок, давай потанцуем!
- Давай, милашка! - ликующе закричал старик, обнимая ее. Под бурные крики присутствующих он вприпрыжку начал с ней плясать.
- Браво!.. Браво!.. - беснуясь, аплодировали нэпманы.
Виктор, побагровев от досады, подбежал к Василию Петровичу.
- Дядя, прекратите сейчас же, - сказал он, хватая старика под руку. Как вам не стыдно! Вы же не клоун. Расплатитесь с официантом и пойдемте отсюда. А то я сейчас же дам телеграмму Прохору и Наде.
Старик притих.
- Ну, хватит, - сказал он своей партнерше. - Дай я тебя, голубушка, поцелую.
И он смачно расцеловал женщину в накрашенные губы. Все захохотали, увидев, что губы у старика после поцелуя стали пунцово-красными...
VII
У некоторых людей, порою даже и волевых, бывают минуты отчаяния, опустошенности. Мир для них теряет свою прелесть, жизнь кажется тусклой и безрадостной, их все гнетет. И если таким людям в минуту их тяжкого душевного недуга не прийти на помощь, не встряхнуть, не поднять их дух, то они гибнут, кончают самоубийством.
Вот такую-то помощь Константину и оказал Воробьев, на которого в былое время тот и внимания никакого не обращал.
Константин был признателен своему бывшему адъютанту. Как только произошла эта встреча на Елисейских полях с Воробьевым, Константин словно переродился. У него появился интерес к жизни, апатия его исчезла, он стал более энергичен, в душе заискрилась надежда на лучшие дни.
По натуре своей Воробьев был сердечным, добрым человеком. Он пожалел своего бывшего командира, хотя в прошлом, кроме грубостей, ничего от него не слышал. Он снял Константину маленькую комнатку на Монмартре, приобрел для него дешевый, но опрятный костюм, купил туфли и шляпу. Когда Константин побрился и переоделся - стал благообразным, похожим на человека, имеющего кое-какой достаток.
Сказав, чтобы Константин его ждал, Воробьев на несколько дней исчез.
Монмартр - это район парижской бедноты, населенный студентами, мелкими торговцами, ремесленниками, рабочими. Здесь узкие, кривые улочки, множество лавчонок и ларьков, торгующих разнообразной мелочью и овощами.
Местные жители очень гордятся своим районом. Ведь именно здесь, на Монмартре, 18 марта 1871 года вспыхнуло восстание парижских коммунаров. Но в последнее время Монмартр стал прежде всего известен своими ночными кабаре, в которых прокучивают деньги богатые иностранцы, приезжающие в Париж. Здесь всегда много богемы, проституток, сутенеров.
В предвечерние часы Константин любил ходить по этим мощенным камнем узеньким улочкам. Взбирался на вершину Монмартрского холма, где стояла старая церковь, и отсюда любовался величественной панорамой Парижа.
В церкви проходило богослужение, и около нее сновали дети, женщины, старики. Среди них мелькали черные сутаны молодых румяных аббатов и накрахмаленные белые капоры монашек.
На площадке перед церковью важно расхаживали в своих черных накидках и кепи ажаны...
...Как-то, бродя по Монмартру, Константин вышел на небольшую площадь, заполненную народом. Втиснувшись в толпу, Константин стал присматриваться, что там делалось. Под густыми купами платанов и каштанов длинноволосые художники в испачканных краской широких блузах писали на мольбертах этюды и портреты с натуры. А кое-кто из них под хохот любопытных наблюдателей подбрасывал порнографические сценки по просьбе какого-нибудь заказчика.
Посмотреть там, безусловно, было на что, и Константин с интересом расхаживал по площади, разглядывая работы молодых художников, которые здесь же и продавались. Константин плохо разбирался в живописи, но даже и он перед некоторыми полотнами стоял подолгу, любуясь ими.
Константин задержался около одного высокого молодого художника с всклокоченной каштановой шевелюрой, набрасывавшего вид вечернего Парижа с высоты. Константину показалось это очень знакомым, и он вспомнил, что только позавчера он видел вот эту панораму Парижа с Монмартрского холма. Но как все это замечательно перенес художник на полотно!.. Вот горит в лучах заката крыша Лувра; вот темнеет Нотр-Дам...
Около Константина кто-то вполголоса замурлыкал по-русски:
Плыви-и, моя гондо-ола-а,
Озаренная лу-уной,
Раздайся баркаро-олла-а
Над сонною реко-ой...
Константин оглянулся. Задумчиво покручивая светло-золотистый ус, около него стоял маленький человек с красивым лицом и внимательно следил за работой художника, рисовавшего вечерний Париж. Он был одет в добротный светло-серый костюм. Из-под полей летней шляпы на плечи спускались вьющиеся светлые волосы. Константин сразу узнал его. Это был граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский.
- Здравствуйте, граф! - сказал Константин.
Маленький человек вздрогнул и поднял на него свои голубые, изумленные глаза. Мгновение он смотрел молча, вспоминая.
- Ха-ха! - рассмеялся, протягивая руку. - Полковник... Пардон, генерал Ермаков.
Константин проворчал:
- Вы надо мной издеваться хотите? Какой я вам к черту генерал?
- Ну, виноват, простите, - успокаивающе сказал Сфорца. - Только давайте условимся: вы меня тоже графом не называйте. Это все в прошлом, в России. Я сейчас просто господин Понятовский... Простой смертный человек Понятовский и только. Если хотите, труженик и работяга...
- Прошу прощения, - сказал Константин. - Вас зовут, по-моему, Сергей...
- Венедиктович, - подсказал Понятовский. - Как русский человек, страшно люблю, чтобы меня по батюшке величали. Ведь мы, русские, тем и отличаемся от других народов, что у нас существует прекрасный, я бы сказал, обычай друг друга величать по батюшке. Не правда ли?..
