Аркадий Первенцев - Секретный фронт
Найдя в Ткаченко своего единомышленника, Дудник не раз говорил ему:
- С тобой, Павел Иванович, душой отдыхаешь. По-хорошему размягчаешь ты меня, Ткаченко. Видать, легко было Якубовскому воевать с такими, как ты. Переписываешься с ним?
- Ну, как сказать. У нас не такие отношения, чтобы переписываться. Поздравления с праздниками посылаю ему...
- Отвечает?
- Бывает, и опередит.
- Похвально. А я не наладил четкости. Получу поздравление, думаю, отвечу, но забуду. Вспомнишь, уже поздно, махнешь рукой: ладно, мол... А человек-то ждет, разное думает. Забурел, видно, Дудник. Особенно больно, если таким образом обидишь кого-нибудь из соратников, да еще из тех, кто пониже тебя... Начальство, конечно, не забываем, сам вовремя не вспомнишь, адъютант напомнит... У адъютанта даже списочек заведен - имя, отчество, сам напечатает, только подписывайся. Теплота-то и пропадает, одна формальность остается... - Дудник улыбнулся, звякнул ложечкой о пустой стакан. - Распорядись-ка грузинского, да покрепче.
Дудник пил чай аппетитно, из блюдечка, вприкуску, живо играл темными глазами, говорил смачно, баском:
- Поздравления еще куда ни шло, а вот коли обещанное не выполнил, посулил и забыл, тут дело хуже. К примеру, пообещал я рядовому Горчишину направить его в военное училище, сам на заметку не взял, адъютант мимо ушей пропустил, а ведь Горчишин-то помнит... Приезжаю я в ту часть - ты знаешь, Пантикова, - Горчишин из взвода Строгова, которому за Луня посмертно дали орден Красного Знамени, увидел Горчишина, на лица память у меня будь здоров: увижу - на всю жизнь запомню. Так вот, смотрит он на меня этакими черными, прямо скажем, жутковатыми, вопрошающими глазами; и сразу вспомнились лес, табор оуновский, могилы и он, Горчишин... Поедет Горчишин в училище, Ткаченко! И сын мой пошел-таки по пути отца, в военное училище приняли.
- Как же мы все распланируем, товарищ генерал? - Ткаченко перешел на деловой тон. - Откровенно хочу заявить, мне надоело жить в прифронтовой зоне, таскать наган в кармане, я предпочитаю созидательную деятельность, мирную. Пахать, лес валить, товары производить, и потому прошу ознакомиться с нашими планами. Предъявляю тебе, Семен Титович, нашу мирную карту, откуда давайте совместными усилиями изведем осиные гнезда... Ткаченко посмотрел генералу в глаза, увидел, как сразу сошла с лица того добродушная улыбка, уступив место суровому вниманию. Да, не удалось генералу и здесь рассеяться, передохнуть, вновь впрягают в ярмо, а что поделаешь... И они занялись планами.
Глава девятая
Забрудский ехал в село Буки без всякого шика: на двух грузовиках везли для колхоза имени Басецкого удобрения и железные бороны. В одной из машин, рядом с шофером, бывшим фронтовиком, он и устроился с полевой сумкой и пистолетом, в ватнике и ватных штанах.
- Знаю Ухналя, знаю, - говорил шофер, внимательно следивший за дорогой. - В хату к Басецкому его поселили. Не знаю, кто дал такую команду, а я бы послал его мимо...
- Почему же мимо?
- Мало он наших положил! А то вы не знаете?
- Ты-то сам из глухого лесхоза выделен, откуда знаешь Ухналя?
- Все знают. У нас так: ежели ты свой, так на тебе кататься можно, уверены, что терпеть будешь, повезешь. А вот ежели кого для исправления присылают, кого перевоспитывать надо, так не знают, как ублаготворить.
- Своим умом дошел или кто надоумил?
- Чего уж тут доходить, практика такая. Гнева долго не держим, милостью тешимся...
- Ты откуда, парень?
- Из России.
- А точнее?
Шофер полуобернулся, сверкнул белками, засмеялся.
- Мы не руцкие, мы калуцкие! - Он осилил крутой, разъезженный глубокими колеями подъем, переключил скорость и вернулся к затронутой теме: - Говорят, они обманутые... Легко идут на обман, товарищ из райкома. А своя голова для чего на плечах? Да если ты тверд, кто тебя обманет?
- Ты партийный?
- Партийный. Только без книжицы. За Родину, за партию три пулевых принял. - Шофер подкрутил усики.
Добрались до села быстро, за разговором не заметили дороги. И семи часов не набежало, а вот и околица села, покатые горы с голыми лиственными деревьями у подошвы и темными, хвойными, повыше к макушкам гор, уже засахаренных снегом.
- Вас куда доставить? - спросил шофер. - Если к сельсовету, то как раз по пути. Нам-то в эмтээс, там свалим свой товар. Так в сельраду?
- Туда еще рановато.
- Узнают, прибегут.
- Воскресенье, забыл разве?
- Как забыть... Да дежурство-то в сельсовете круглосуточное. Бандоопасная зона... - Шофер осмотрел баллоны, груз, попрощался. - С "обманутыми" не очень тетешкайтесь, товарищ из райкома. Поберегите ласку для своих...
- Так, значит, мы не руцкие, мы калуцкие!
- А что? - Шофер ухмыльнулся в усики, подмигнул шустрым серым глазом, умостился в кабине. - В эмтээс не заглянете?
- Передай, буду... Хорошо, напомнил...
- Как же вас назвать им?
- Забрудский, скажи.
- Я калуцкий, ты Забрудский, ишь ты, как обернулось. Бывайте!
Забрудский подождал, пока тронется и вторая машина, и пошел по-над заборами по улице к домику Басецкого, куда поместили Ухналя и Ганну с их согласия. Никто из местных селян не хотел занимать дом, окропленный кровью, и стоял он заколоченный и осиротевший. Растаскивали постепенно: тот штакетину, тот столб вытащит, за черепицу даже было принялись, петли с ворот повыдирали...
"Интересно будет узнать, как обжились в доме молодые..." Вдоль улицы тесно, один возле другого стояли дома, либо деревянные, либо саманные и турлучные. Улочка производила унылое впечатление: в воскресное утро на ней ни души. Встретились лишь двое подростков и то, увидев Забрудского, испуганно махнули через забор. В ватной куртке и штанах, в грубых сапогах, Забрудский скорее походил на одного из "лесных братьев", вышедшего в одиночку из схрона для пополнения продовольственных запасов, чем на ответственного работника.
Село просыпалось вместе с солнцем, с мычанием коров, отчетливыми звуками тугой молочной струи о жестяной подойник, с перекличкой молодых петушков, отмечавших птичью зорьку.
Наслаждаясь утренним воздухом, с удовольствием прислушиваясь к похрустыванию под подошвами подмороженной и заиндевевшей травы, Забрудский подошел к дому Басецкого, окинул хозяйским глазом знакомую усадьбу. Двор был прибран, забор подправлен свежими штакетинами, на воротах петли с недавними следами кузнечной ковки. Забрудский отбросил щеколду и прошел к дому по усыпанной золой дорожке.
Крылечко было подновлено и выкрашено голубой краской, ставни и резные наличники тоже празднично голубели.
На стук открыли только после того, как Ганна, выглянув в окно, узнала Забрудского, привозившего их сюда на новоселье и обещавшего навестить.
Она выбежала ему навстречу, всплеснув испачканными мукой и тестом руками.
- Ой, як же так! И не подали звистки, товарищ Забрудский! Заходьте, прошу вас... - Она смущенно улыбалась, сияла глазами, радости не скрывала.
- Здравствуйте, хозяюшка! - Забрудский вошел в горницу, снял шапку, осмотрелся. Плита была недавно растоплена. Дрова еще не успели разгореться, и через кружки просачивался дым. На столе, возле раскатанного теста, лежала скалка и стояла глиняная макитра.
- Надумала пирожки с картоплею, - сказала Ганна. - Замесила тесто, чую, хтось иде, злякалась... - Она запнулась, присела на лавку, подождала, пока гость снимет ватник. - Вы его на той гачок! Помочь не можу, руки в муке. Дывлюсь в окно, очам не верю, вы...
- Прошу извинения, негаданно, - сказал Забрудский, присев возле плиты, - где же ваш?
- Спит.
- Доси спит? Так вин царство небесное проспит, Ганна!
- На дежурстве був, в конюшне. Всю ночь очей не сомкнув. Коней свели разных, нияк не звыкнут, кусаются, задки бьют... А потим Петро и на ремонте, в кузне, и коваль, и конюх... Я зараз его... - Ганна пошла в светелку, откуда послышались ее прерывистый шепот, сонный голос Ухналя, покашливание, и через несколько минут он вышел к гостю с растрепанными волосами, в нательной рубахе и в калошах на босу ногу.
- В сельраде булы? - спросил, обрадовавшись гостю, Ухналь.
- Да там ще никого нема.
- Прислали нового голову сельрады, товарища Марчука, - сказала Ганна. - Строгий... вин такий...
- Що ты, строгий, строгий, - остановил ее Ухналь. - С нашим народом иначе нельзя. Ось коли буде несправедливый, друге дило...
Ганна неодобрительно восприняла его замечание, сказала:
- Иди одягнись, Петро. Що ты як... бандит.
- Так кто я? Бандит и есть.
Вскоре он появился приодетый, в сапогах, с начесанным на кривой глаз чубчиком.
- А зараз принеси горилки, огирки и квашеной капусты. Куды ж ты пишов? Возьми макитерку.
Ганна выдворила мужа из комнаты, чтобы в его отсутствие рассказать о том, как трудно тому, и все из-за недоверия; и активисты и сам председатель Марчук приглядываются, допытываются, милиционер вызывал дважды, заставлял заполнять анкету... А со стороны бандеровцев были тайные угрозы.
