Чарльз Тилли - Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг
доминирующее положение в армии одной этнической группы;
высокие военные расходы при одновременных частых санкциях в отношении оппонентов правительства;
отсутствие политического плюрализма;
низкая избирательная активность до получения страной независимости;
низкий процент населения занят в сельском хозяйстве;
быстрый рост населения в столице;
медленный рост занятости в промышленности и ВВП;
невысокий уровень экспорта относительно ВВП;
нарастающая диверсификация экспорта товаров (Johnson, Slater, McGowan 1984: 635).
Несмотря на неоднородность источников, что, к сожалению, подрывает достоверность сведений таких статистических выкладок, мы можем и здесь заметить возвращающиеся темы. Вмешательству военных способствует связь автономии военных с экономическим кризисом. Сами авторы делают вывод, что «общественная мобилизация» способствует вмешательству военных, а «политическое участие» направлено против него. «Оказывается, — замечают некоторые ученые, — что государства, где влиятельные лица усвоили правила мировой капиталистической экономики и таким образом довольно хорошо справляются с исключительно суровым международным экономическим окружением последних 10 лет, они настолько перестали быть периферийными, что даже несколько укрепили свои гражданские структуры. Здесь меньше вмешательство военных, чем в тех государствах, где влиятельные лица не так хорошо с этим справляются» (Johnson, Slater, McGowan 1984: 636). Хотя каждый из упомянутых факторов заслуживает отдельного рассмотрения, ни один из них не проливает света на исторический процесс, в результате которого государства становятся более или менее подвержены захвату власти военными.
Отметим следующий факт. Характерные расколы внутри государств существенно различаются по регионам мира, соответственно различаются и складывающиеся союзы амбициозных военных с группами гражданского населения. Громадное значение имеют в современных африканских и южноазиатских государствах разделения по признаку национальности, этот фактор имеет существенно меньше значения в современных латиноамериканских государствах. На Ближнем Востоке главные противоречия — религиозные, как внутри ислама, так и вне его. Там, где военное правление уже установилось, разгорается соперничество внутри самих вооруженных сил в борьбе за власть в государстве. Попытка государственного переворота в Аргентине (15 апреля 1987 г. и позже) представляла собой вариант сопротивления армии преследованиям борцов против нарушения прав человека при военной диктатуре (Bigo и соавт., 1988: 56–57). Государственный переворот на Фиджи (14 мая 1987 г.) «случился в защиту интересов туземцев Фиджи» против избирательных преимуществ той части населения острова, которое было ближе к Индии (Kelly, 1988: 399). Государственный переворот в Бурунди (3 сентября 1987 г.) стравливал одну армейскую фракцию с другой (Bigo и соавт., 1988: 65). На этом уровне всякий военный режим и всякая попытка захвата государственной власти зависят от структуры местного общества и предшествующей истории этого общества. А если мы не может объяснить развитие конкретных военных режимов особенностями истории (соответствующего общества), мы все же можем с достаточными основаниями задаться вопросом: не способствовали ли некоторые изменения в мире после 1945 г. осуществимости и привлекательности притязаниям военных на власть, что поможет нам объяснить рост количества военных режимов в мире.
До сих пор нам неизвестно, какой именно один из трех возможных процессов — несостоятельность гражданских институтов, поддержка военных извне, недостаточность переговоров между государством и гражданами — в действительности протекает в современном мире. Нам придется это выяснить. Однако резкое отличие того, что происходит в государствах третьего мира, от тех условий, при которых власть перешла к гражданским лицам в Европе, позволяет предположить, что же именно могло бы происходить в Африке, на Ближнем Востоке и в Азии. Вот что мы думаем: сложившаяся после Второй мировой войны биполярная мировая система государств (и постепенный переход к триполярной) обострила соперничество между великими державами за государства третьего мира и общую тенденцию не оставлять нейтральным ни одного государства третьего мира. Это соревнование побуждало великие державы, в особенности, Соединенные Штаты и Советский Союз поставлять вооружения, обучать военных и консультировать многие государства по военным вопросам.
Взамен великие державы (или наиболее влиятельные группы в них) получают товары, такие как нефть, политическую поддержку на мировой арене и иногда доходы от продажи вооружения. В государствах, идущих таким путем, военные организации растут в размерах, силе и эффективности, а другие организации не меняются или даже сокращаются. Относительной жизнеспособностью военных организаций объясняется их привлекательностью для амбициозных, но не имеющих денег молодых людей. В результате таланты, привлеченные военной карьерой, отвлекаются от бизнеса, образования и гражданского государственного управления. Военным становится все легче захватить контроль над государством, а гражданским правителям становится все труднее и труднее их сдерживать. Складывается преторианизм в той или иной форме: олигархический, радикальный или массовый, в формулировке Самюэля Хантингтона. Побеждает милитаризация.
Можно ли считать это предположение верным? Данные относительно послевоенной политической истории тех стран, о которых мы имеем подробные сведения, подтверждают наши предположения. Крайние формы принял этот путь развития на Тайване и в двух Кореях, где широкая поддержка иностранными державами местных военных привела к жесткому контролю над национальными экономиками, пока даже самый успех экономического развития не начал подрывать гегемонию военных (Amsden, 1985; Cumings, 1984, 1988; Deyo, Haggard, Koo, 1987; Hamilton, 1986). Например, в Южной Корее генерал Пак Чон Хи, бывший офицер японской оккупационной армии, в 1961 г. захватил власть. Пак начал сознательно вводить «японский стиль» (богатая страна и могучие военные» (Launius, 1985: 2). Он мог с этим справиться по двум, главным образом, причинам: потому что в 1907–1945 гг. Корея жила как японская колония, под плотным контролем Японии, и корейские должностные лица без труда заняли властные позиции при новом режиме. А также потому что американская оккупационная армия, остающаяся в Корее и по сегодняшний день, поддержала этот план и помогала сдерживать оппозиционных рабочих и студентов.
Революционное перераспределение земли, после того как Северная Корея оккупировала Южную Корею летом 1950 г., покончило с землевладельцами как еще одним источником оппозиции гегемонии военных (Cumings, 1989: 12). Хотя Южная Корея прошла несколько кратких периодов номинальной демократии при содействии американцев, государственный переворот 1961 г. привел к власти военных. В условиях военного контроля и американской помощи в Южной Корее была создана ориентированная на экспорт с низкими зарплатами экономика, призванная обслуживать в особенности японский и американский рынки. Подобным же образом, хотя и с меньшим экономическим успехом, Советский Союз долгое время осуществлял военное присутствие и контроль в таких странах–сателлитах, как ГДР, Венгрия и Чехословакия.
За исключением, возможно, Панамы, Кубы и Гондураса, прямой иностранный контроль национального корпуса военных (и, таким образом, всего государства) в Латинской Америке не принимал таких крайних форм, как в Восточной Азии. У латиноамериканских государств была собственная устойчивая традиция военного вмешательства в политику, восходящая к тому времени, когда 200 лет назад они освободились от испанского и португальского владычества. В 1960–1970–е гг. здесь устанавливаются довольно устойчивые политические режимы. Эти режимы принимают две формы: личное клиентелистское правление некоего Стреснера в Парагвае или некоего Сомосы в Никарагуа, и «институциональный» контроль военных, установившийся в Аргентине после Перрона и в Бразилии после Варгаса.
В течение некоторого времени до 1960–х гг. Соединенные Штаты держали под своей «военной опекой» многие государства Центральной Америки и Карибского бассейна, так что даже американцы не задумываясь посылали морпехов для поддержки или восстановления угодных им режимов (Rouquie, 1987: 117–128). И все–таки до этого времени ни американский капитал, ни американская военная помощь не проникали глубоко в Латинскую Америку вообще. Бесконечные государственные перевороты в Южной Америке не вызывали прямого вмешательства США. Однако после Кубинской революции, в эпоху последующего советско–кубинского сотрудничества администрация Кеннеди начала пересматривать свою латиноамериканскую политику. С 1962 г. американская военная помощь «усиливается и принимает более определенные институциональные формы. Получает структурное оформление американское военное планирование, теснее становятся связи латиноамериканских армий с армией метрополии. Армия США имеет военные миссии (разного значения) в 19 странах этого субконтинента, и их присутствие часто бывало условием соглашений по продаже или предоставлению в долг вооружения» (Rouquie, 1987: 132).
