Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть вторая
Так в чём же дело? – Можно предположить, что большую роль здесь играли новые внутриармейские диспропорции, восприятие которых на фронте было тем острее, чем ближе к смертной передовой.
С 1874 года евреи были уравнены в правах с остальными российскими подданными относительно всеобщей воинской повинности, но и во время Первой Мировой, вплоть до Февральской революции, ещё действовал александровский закон, по которому евреи не могли получить чин выше унтер-офицерского (закон не распространялся на военных врачей). При большевиках положение изменилось кардинально, и ко Второй Мировой, обобщает израильская Энциклопедия, «по сравнению с другими национальностями СССР, евреи составляли непропорционально большую часть старших офицеров, главным образом потому, что среди них был гораздо более высокий процент людей с высшим образованием»[1066]. – Вот оценивает И. Арад: «количество евреев – комиссаров и политруков в различных подразделениях во время войны было относительно большим, чем на других армейских должностях»: «по крайней мере, процент евреев в политическом руководстве армии» был «в три раза больше, чем процент евреев среди населения СССР в тот период»[1067]. – Кроме того, само собой, евреи были «среди главных специалистов военной медицины… среди начальников санитарных управлений ряда фронтов… среди генералов Красной Армии было 26 евреев-генералов медицинской службы и 9 – генералов ветеринарной службы»; 33 генерала-еврея служили в инженерных войсках[1068]. Конечно, евреи-врачи и военные инженеры занимали не только высокие посты: «среди военных медиков… было множество евреев (врачей, медсестёр, санитаров)»[1069]; напомним, что в 1926 среди военных врачей было 18,6% евреев при доле в мужском населении – 1,7%[1070], а во время войны этот процент мог только увеличиться за счёт большого числа еврейских женщин-военврачей; «традиционно высокий процент евреев в советской медицине и в инженерных специальностях естественным образом способствовал их многочисленности в армейских подразделениях»[1071].
Но как бы неоспоримо важны и необходимы ни были все эти службы дляобщей конечной победы, а доживёт до неё не всякий. Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что участниками войны считались и 2-й и 3-й эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и ещё вся машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, – и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой. – Вот пишут: «среди „ленинградских писателей-фронтовиков“ евреев о „по самой осторожной и скорее заниженной оценке… 31%“[1072], а то, значит, и выше. Но из этого неясно: а сколькие из них были – при редакциях? а это как правило – 10-15 километров от передовой, а если приехал на передовую и попал в переделку, так никто тебя не заставляет «держать рубеж», можно тут же и уехать, это совсем другая психология. Под слово «фронтовик» кто только не самоподгонялся, и среди писателей и журналистов – более всего. О видных – пристало писать в разборах специально литературных. А не видных и не поименованных – сколько таких фронтовиков осело в многотиражках – фронтовых, армейских, корпусных, дивизионных. – Вот эпизод. По окончании пулемётного училища младший лейтенант Александр Гершкович послан на фронт. Но после госпиталя, «догоняя свою часть, на каком-то полустанке услышал знакомый запах типографской краски, пошёл на него – и пришёл в редакцию дивизионной газеты, которая как раз нуждалась в корреспонденте на передовой». И судьба его – перерешилась. (И как же – его догоняемая пехотная часть?) «В этой должности он прошёл по дорогам войны тысячи километров»[1073]. Ну, разумеется, доставалось погибнуть и военным журналистам. – А вот музыкант Михаил Гольдштейн, белобилетник по зрению, пишет о себе: «… стремился быть на фронте, где я дал тысячи концертов, где написал ряд армейских песен и где приходилось мне часто рыть окопы, помогая в этом солдатам»[1074], – часто? приезжий музыкант – и лопату в руки? Глазом фронтовика уверенно отмечу: совсем невероятная картинка. – Или встречаем такую поразительную биографию: Евгений Гершуни «летом 1941 г. добровольцем вступил в народное ополчение, где вскоре организовал небольшой эстрадный ансамбль», – озноб по спине у того, кто знает об этих невооружённых, даже необмундированных, обречённо гонимых на смерть колоннах, – какой там ансамбль?? С сентября 1941 «Гершуни с группой артистов-ополченцев прикомандирован к Ленинградскому Дому Красной Армии, на базе которого организовал фронтовой цирк и стал его начальником». А кончилось тем, что «9.5.1945 цирк под управлением Гершуни выступал на лестничных маршах рейхстага в Берлине»[1075].
Конечно, евреи воевали и в пехоте, и на передовой. Советский источник середины 70-х приводит данные о национальном составе двухсот стрелковых дивизий с 1 января 1943 по 1 января 1944 в соотнесении с долей каждой национальности в общем населении СССР в «старых» границах. В этих дивизиях на указанные даты евреи составляли соответственно – 1,50% и 1,28%, при доле в населении 1,78% (на 1939 г.)[1076], – и лишь к середине 1944, когда армия стала пополняться за счёт населения освобождённых областей, доля евреев упала до 1,14%: почти все евреи там были уничтожены.
Тут уместно отметить, что некоторые отчаянные евреи принимали в войне участие ещё острей и плодотворней, чем бы на фронте. Такова была известная «Красная Капелла» Треппера и Гуревича – вела разведку под Гитлером вплоть до осени 1942 и передавала сведения, важнейшие для советских стратегических и тактических решений. (Оба разведчика отсидели в Гестапо, а после войны – в СССР, первый– 10, второй– 15 лет.)[1077] – Или, вот, советский разведчик Лев Маневич, командир ЧОНовского отряда в Гражданскую войну, потом многолетний разведчик в Германии, Австрии, Италии. В 1936 арестован в Италии, но и из заключения умудрялся передавать информацию для советского центра; в 1943 в нацистских лагерях, под именем полковника Старостина, участник антифашистского подполья. В 1945 освобождён американцами, но умер прежде возврата в СССР, а то вполне мог бы и схватить срок. Только через 20 лет, в 1965, ему присвоили посмертно Героя Советского Союза[1078]. (Бывали и странные биографии, например у Михаила Шейнмана. С 20-х годов – уездный секретарь комсомола, в разгарные годы Союза воинствующих безбожников – сотрудник его Центра, потом выпускник Института Красной Профессуры и сотрудник отдела печати ЦК ВКПб – в 1941 попадает в немецкий плен, всю войну до конца – еврей и высокий политрук! – пересиживает у немцев. И несмотря на полный же для СМЕРШа «криминал» – как, мол, мог уцелеть? других сажали надолго, – уже с 1946 благополучно в Музее истории религии, затем – в Институте истории Академии Наук[1079].)
Но на отдельных примерах – ни в ту, ни в другую сторону – ничего не строится. А надёжной статистики, и, главное, более дробной, – нет; и вряд ли всплывёт когда-нибудь.
А вот недавно в израильской периодике притекло интересное свидетельство. Когда в начале войны Иона Деген захотел идти добровольцем в комсомольский взвод, то другой еврейский юноша, Шулим Дайн, которого Иона звал с собой, ответил, – «что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за схваткой со стороны, что это не их война, хотя, быть может, именно она принесёт им прозрение и поможет восстановить Израиль. «Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае»[1080]. И можно охватить, что не один же Дайн так думал, а особенно среди евреев постарше и с большим жизненным опытом. И такое настроение у евреев, особенно тех, что были преданы всевечной идее Израиля, можно вполне понять. Но всё же с недоуменной оговоркой: враг шёл – главный враг евреев, на уничтожение прежде всего евреев, – и как же мог Дайн и сходно мыслящие остаться нейтральными? а русским, мол, так и так защищать свою землю?
Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания», как у Шулима Дайна (потом погибшего под Сталинградом): «сцепились насмерть два фашистских чудовища», и что нам в том участвовать?[1081]
Да, сталинский режим не лучше гитлеровского. Но для евреев военного времени не могли эти чудовища быть равны! И если бы победило чудовище то – что б тогда, всё-таки, случилось с советскими евреями? Разве эта война не была для евреев и своей кровной, собственной Отечественной: скрестить оружие с самым страшным врагом всей еврейской истории? И те евреи, кто вот так воспринял войну, и ещё те, кто уже не отделял свою судьбу от русской, как Фрейлих, как Лазарев и Файнерман, кто в 1941 мыслил прямо напротив Шулиму Даину, – те и сражались беззаветно.
