Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Ознобишин даже как будто испугался. Свежих красок лицо его поблекло, он немного вскинул руки, осторожно потер ушибленный локоть, но тут же устремился всем корпусом к Рагозину, освобожденно дохнув на него:
- Поздравляю, поздравляю ото всей души! Неужели возможно? Сын с вами? Тот, который...
- Вот так-то, - прервал Рагозин. - А из каких соображений вы, собственно, стараетесь? Можно спросить?
- То есть... Исключительно из доброго намерения быть вам полезным. Отблагодарить.
- Благодарить меня не за что.
- Я был бы счастлив вам просто услужить.
- Услужить мне не просто. Я услуг не принимаю.
Рагозин приложил руку к виску, откланиваясь, и пошел к подъезду, но на ходу обернулся, сказал с усмешкой:
- Поскользнулись... на корочке!
Он взбегал по лестнице, когда был остановлен одним из сотрудников своего отдела:
- Вы заходили в комитет? За вами присылали.
Не подымаясь к себе в кабинет, он направился коридорами в конец первого этажа.
Тот член бюро комитета, с которым он спорил, разбираясь в толковании письма Ленина, встретил его легким кивком и сказал:
- Ну, твое желание исполнено. Есть решение направить тебя на военную работу. Ты назначен в Волжскую флотилию комиссаром дивизиона. Обстановка на судах тебе немножко знакома.
- Немножко знакома, - ответил Рагозин, опускаясь на стул. - Когда я должен направиться?
- Позвони сейчас военкому. В дивизионе заболел комиссар, ты его заменишь. Выступление, наверно, завтра.
- Завтра?
Рагозин помедлил немного и отвел взгляд в сторону.
- Как же с моим отделом?
- Что тебя заботит? Сдашь дела заместителю.
- За несколько часов?
- Не знаю. Может - за несколько минут. Белые у Лесного Карамыша.
- Ну, счастливо оставаться, - сказал Рагозин, тяжело поднявшись.
- Ты будто недоволен?
- С чего ты взял?
- Тогда желаю тебе... Благополучно...
Они пожали друг другу руки.
Рагозин позвонил военному комиссару, узнал, что должен немедленно прибыть к нему для получения бумаг, и послал за своей пролеткой.
Он велел ехать домой.
Входя к себе в комнату, он растворил дверь нарочно шумнее, чтобы разбудить Ваню. Одеяло, которым он перед уходом занавесил окно, было опущено и висело на одном гвозде. Матрас был пуст, скомканная простыня откинута на пол.
Рагозин обернулся к хозяйке. Она в смущении развела руками. Она слышала, как Ваня вставал, пил воду, и она хотела согреть ему чайку, но когда заглянула в комнату, мальчика уже не было. Ушел ли он или выпрыгнул через окно, она не заметила. Она только боялась - не пропало ли, избави бог, что-нибудь из вещей?
Петр Петрович метнул на нее осуждающим взором, но невольно осмотрелся - все ли на своих местах. Но все было цело.
Он на минуту задержался в комнате. Странно пустынной и отчужденной она ему представилась, будто он никогда не был в ней наедине с собой. Ему ясно стало, что все его поведение было ошибочным: следовало с первой встречи открыть Ване истину. Догадался ли мальчик, что обрел своего отца? И что же будет с ним дальше? Неужели так все и кончится навсегда? Рагозин тщательно сложил помятую простыню и спрятал ее под подушку на своей постели.
- Я, наверно, должен буду экстренно уехать, - сказал он, волнуясь, хозяйке, - на некоторое время. У меня к вам будет просьба: если заявится этот парнишка, вы его, пожалуйста, не выгоняйте, а приютите. В моей комнате. Он того стоит. Я с вами рассчитаюсь, не беспокойтесь на этот счет. Прощайте.
Он выбежал на улицу и потребовал от кучера, чтобы он гнал по-боевому, как никогда еще не гнал.
У военного комиссара его ожидало направление в штаб Северного отряда Волжской флотилии. Там он получил приказание назавтра в шесть утра явиться на канонерку "Октябрь", которая, в голове дивизиона, стояла на якоре за песками.
Весь вечер и всю ночь Рагозин сдавал дела финансового отдела и прямо со службы, которая в этот момент делалась его бывшей работой и о которой он мог теперь не думать, так же как не думал о всех своих прежних службах и прошлых работах, поехал на берег.
Военный бот доставил его на коренную Волгу. Он поднялся на борт "Октября", встреченный вахтенными судна. Спустя час он начал, с командиром дивизиона, осмотр четырех судов, выстроенных колонной вдоль линии островных песков. Последним судном была канонерская лодка "Рискованный". С укороченной трубой и узким фальшбортом, свежевыкрашенный в зеленовато-серый оттенок воды, буксир казался очень воинственным. Хотя команда его состояла почти сплошь из военных моряков, Рагозин встретил на нем нескольких волжан, с которыми работал в Затоне, и эта встреча знакомцев на знакомом судне не только обрадовала Рагозина, но дала ему среди матросов первое молчаливое признание "своим": стало известно, что в составе дивизиона есть корабль, который перевооружался комиссаром, и что комиссар этот умеет взять в руки какой угодно рабочий инструмент.
С полудня в рубке открылось заседание штаба дивизиона, и Петр Петрович Рагозин впервые в жизни увидел, как читают военную карту, и сам взял в пальцы легкий циркуль. Потом ему сделали доклады комиссары судов.
Оглушенный усталостью, он вышел к вечеру на палубу и, хотя провел на воде уже больше полусуток, только сейчас увидел Волгу.
Она была гладкой и розовой, и слева, к луговому берегу, розовое постепенно переходило в золото, а еще дальше, над золотом, точно горбы и головы верблюжьего каравана, неровно высились желтые от солнца хлебные амбары Покровска.
Вдруг Рагозин отчетливо вспомнил розовую пустыню с желтым верблюдом на рисунке, который его так взволновал. Значит, правда, это бывает в жизни, - подумал он, - такие краски, такая пустыня и - неужели? - такая безнадежность. Он услышал неожиданные толчки сердца. Надо было отдохнуть: он не сомкнул глаз подряд две ночи. Воспоминание о сыне, выраженное этим розово-желтым тоном, благодаря необъяснимой способности мысли - видеть одновременно несколько картин, сопутствовалось другим воспоминанием: в неаполитанской желтизне песков и в розовой глади воды Рагозин обнаружил повторение того закатного часа, когда, на рыбной ловле, он заметил мчавшийся к острову моторный катер. Он и сейчас ясно увидел этот катер и крепко протер кулаками глаза, решив, что галлюцинирует от переутомления. Но, открыв глаза, он еще явственнее увидел катер, словно двумя лемехами отваливавший на стороны золотые клинья волн.
- Это что, катер? - спросил он у вахтенного.
- Катер, товарищ комиссар.
Лодка быстро приближалась, все больше вырастая, все громче шумя. Она описала разбежистый круг и подвалила против течения к борту "Октября". С кормы канонерки спустили трап, и Рагозин разглядел ловко подымавшегося на судно человека.
- Кирилл! - крикнул он и побежал.
Они встретились на нижней палубе около машинного отделения. В горячем дыхании нефти и пригорелого масла, наполнявшем тесный проход, они обнялись. Рагозин повел Кирилла в свою каюту. Там они взглянули друг другу в глаза и, обрадованные, негромко посмеялись. Сон сняло с Рагозина как рукой.
- Что это у тебя? - спросил он.
Кирилл держал камышовый кошель, с какими хозяйки ходят на базар. Он ответил застенчиво:
- Это мама. С утра пекла. Я вчера сказал ей, что ты уходишь.
- Словно в больницу, - сказал Рагозин.
- Какая больница?
Кирилл порылся в кошеле, достал со дна бутылку, и они опять рассмеялись. Разложив на газете разрумяненные пирожки и разлив вино, они уселись плечом к плечу на неширокой койке. Выпили молча, только кивнув друг другу, и потом, прожевывая закуску, долго глядели через открытый иллюминатор на подожженное зарей водное зеркало, которое отсюда казалось лежащим выше уровня глаза, а движение речной массы - будто в сто крат сильнее своей мощи.
- Нынче снимаетесь? - спросил Кирилл.
- Ровно в полночь.
- Я торопился, думал - опоздаю.
- Не из тех, которые опаздывают, - сказал Рагозин и положил на колено Извекова ладонь.
- Но, видишь, ты - не военный, а меня обогнал.
- Не спеши. Хватит и на твою долю. Тебя берегут на самое важное.
- А что самое важное? Каждый час со своей задачей - самое важное.
- Да. Со своей главной задачей и со своими второстепенными. И главную надо немедленно решать, а второстепенные... их можно отложить.
Рагозин выговорил это в сосредоточенном раздумье, и Кирилл сторожко посмотрел на него.
- Ты о чем?
Рагозин вскочил, потянулся, по своей домашней привычке, но в каюте было ниже, чем дома, - он стукнул кулаками в потолок.
- Эх, черт! - воскликнул он, опять взяв и сжимая колено Извекова. - У меня есть задача, ты меня извини, может, она... может, ее надо отложить, но... Я тебе не успел сказать. Я нашел, видишь ли, своего сына.
Кирилл рассматривал его все удивленнее.
- Да, сына. Моего и Ксении Афанасьевны. Она родила его тогда в тюрьме. Я узнал недавно.
- Где он?
- Он... Я его нашел, видишь ли, не совсем... Его еще надо искать. Но это легко, легко! (Рагозин заторопился, всем телом поворачиваясь к Кириллу.) Если ты согласишься... Я не успел его устроить. Ну, не до того! Понимаешь? Я только его нашел, и тут как раз...
