Евгений Кутузов - Варяги. Славяне. Русские
Здесь нет прямого указания, что для поэмы взяты тексты существующих к тому времени песен, но косвенно на это намекается, как часто делается в поэтических произведениях. Слова «начаться на старинный лад» можно понимать в двух смыслах: либо подражание предшествующей поэтической традиции, либо использование старинных песен как материала для построения текста песни на современную тему. И в том, и в другом случае создатель заявляет о несамостоятельности своего произведения. Неясно, где грань между подражанием и прямым использованием строчек, образов, идей, взятых у поэтических предшественников. Слушатель здесь с самого начала предупреждается, что все знакомое, услышанное в «Слове», подается интерпретированным к современным событиям.
Далее упоминается Боян — певец-поэт прошедшего времени. В свое время Пушкин высказал мнение, что в поэме присутствует тонкая ирония автора над Бояном. С мнением великого поэта спорить не принято, но я все же решусь возразить. Дальнейший текст показывает абсолютное уважение и даже восторженное отношение создателя «Слова…» к Бояну. Он даже прямо цитирует его с указанием источника:
О Боян, соловей старого времени!
Кабы ты своею песнью эти битвы воспел,
Так бы песнь про Игоря петь Велесову внуку:
«Не буря соколов занесла чрез поля широкие…»
Любая ирония предполагает хоть в какой-то степени взгляд сверху вниз, она же обязательно должна проявляться в цитировании того, над кем иронизируют. В этих же строках явственно виден взгляд снизу — вверх. Мысль такая: как об этом событии можно сказать подходящими строками из Бояна, ибо мне (т. е. создателю) не по силам выразиться лучше, нежели великий певец-поэт старых времен. Поэтому упоминание имени Бояна в начале запева следует понимать (вместе со смыслом предыдущих строк) как использование материала песен певца для того, чтобы отразить новые события и проблемы. Если первые три строчки начала могут быть взяты с какого-нибудь запева Бояновой песни, то строчки: «Начаться же той песни по былям нашего времени, а не по замышлению Боянову», — скорее всего, сочинены создателем поэмы для информирования слушателей.
Современные авторы работ о «Слове…», пишущие в сугубо комплиментарном духе, часто указывают на гражданскую смелость создателя поэмы. В XII в. он смеет упрекать князей за усобицы, смеет предлагать им программу действий на общее благо страны. Из этого делается вывод, что он сам принадлежал к высшим кругам тогдашнего русского общества — был князем-Рюриковичем или на худой конец киевским боярином. Но если в поэме цитируются фрагменты широко известных в XII в. песен, то слушатели, узнавая знакомые строки и призывы, не будут связывать негатив, касающийся князей, с личностью создателя поэмы. Так поется в старинных песнях, которые слушали из поколения в поколение, и создатель здесь «виновен» только в том, что эти призывы и упреки обращает к конкретным князьям своего времени. Но выступает как охранитель святоотеческих устоев. Не он сочинил такие строки, а всего лишь вставил новые имена в старинный текст:
Ярослав и все внуки Всеславовы.
Долу склоните стяги свои,
Вложите в ножны мечи свои пощербленные —
Вы отбились от дедовой славы!
Вы крамолами своими стали наводить поганых
На землю Русскую…
Пожалуй, это наиболее дерзкие строчки поэмы. В других ее местах чувствуется пиетет к князьям. Но! Предлагаю обратить внимание: князья обвиняются в том, что с них начался процесс наведения поганых на землю Русскую. Хотя князья эпохи «Слова…» реально всего лишь продолжали то, что начали деды и прадеды. Стало быть, здесь использованы строки, сочиненные на рубеже XI–XII вв.
Ярослав Всеволодович Черниговский, младший брат Святослава Киевского, ничем особенным себя не проявил. В княжеских усобицах активного участия не принимал. С половцами не воевал, но и ничего не известно о наведении им на Русь половцев. За что же его так пригвождать к позорному столбу? Такой недоуменный вопрос возник уже давно. В 1950 г. Д.С. Лихачев предположил, что все дело в неверном прочтении текста. Следует читать «Ярославли» — не имя конкретного князя, а как определение всех князей, потомков Ярослава Мудрого [153, с. 86]. Вполне возможно, что это правильная мысль, но в таком случае, опять же, надо предположить, что процитированный фрагмент относится к рубежу XI–XII вв. В конце XII в. выражение «князья-Ярославичи» было слишком неопределенным. Эти строки вполне могли быть сочинены Бояном, время жизни и творчества которого ориентировочно определяются: конец XI — начало XII вв.
Если же никакой конкретный князь конца XII в. приведенный отрывок к себе не относил, то создателю поэмы нечего было опасаться власть имущих. Кто из князей откажется признать, что усобицы и наведение половцев на Русь — дело неблаговидное? Просто каждый, кто в этом участвовал, считал, что его действия вынужденные, а виноваты другие. А если к тому же процитированный отрывок сочинил Боян, то слушали эти слова несколько поколений русов еще до создания поэмы. Не нужно особого гражданского мужества, чтобы осуждать то, что всем обществом издавна и так осуждается.
В связи с этим напрашивается одно соображение. В 20-х гг. XVI в. белорус Николай Гуссовский сочинил поэму «Охота на зубра». Посвящена она, разумеется, охоте, но в конце автор помещает строки, отношения к охоте не имеющие:
Нет у князей ни заботы, ни боли о мире.
Только и знают — острят друг на друга оружье,
В междоусобных боях истощают отчизну [49, с. 70].
Конечно, князья Великого княжества Литовского друг к другу нежных чувств не испытывали, но ведь никаких серьезных феодальных войн в означенное время между ними не было. Полагаю, что фраза о раздорах князей здесь носит ритуальный характер. Поэты в течение веков осуждали усобицы, и писать об этом стало считаться долгом поэтов, поэтому в «Охоте на зубра» поэт посчитал своим долгом посетовать о том, о чем сетовали его предшественники, хотя в ту эпоху серьезных причин для этого не было. Ну, а если в конце XII в. уже от Бояна шла традиция осуждения княжеской розни, то какой же уважающий себя поэт эту тему обойдет, тем более что поводы для осуждения есть, и серьезные.
Теперь перейду к анахронизмам в тексте «Слова…», которые выше уже упоминались. Один из них — «шлемы аварские». Авары появились в Европе в VI в., в 602 г. совершили большой поход против антов, в 626 г. чуть не взяли Константинополь, в последующие времена их каганат медленно приходил в упадок, пока в 808 г. не был окончательно разгромлен Карлом Великим. Но восточноевропейцев это уже не касалось. То есть от исчезновения авар до создания «Слова…» прошло почти 400 лет. Ни в одном комментарии к «Слову…» мне не встретилось объяснения, откуда в него попали «шлемы аварские». Выдвигаю свою версию: в «Слове…» использован фрагмент песни о битве с аварами, сочиненной еще в VII в. и не забытой к XII в. Сочинили песню либо в среде антов, либо в среде росомонов.
Другой анахронизм — «готские красные девы», которые «въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом…». Тут придется поспорить с академиком Б.А. Рыбаковым, который утверждал, что готское население в районе г. Мариуполя было известно и позже XII в., так что упоминание готских дев в поэме правомерно [153, с. 237]. Во-первых, он не указал ни одного источника, где бы говорилось о готах на северном берегу Азовского моря в те времена. Во-вторых, Северное Приазовье находилось во власти половцев, если бы там жили готы-земледельцы, их поселения были бы разграблены и уничтожены кочевниками. Для спасения от кочевников нужны крепости на берегу моря, но таковые в Приазовье неизвестны. И вообще, никто не представил археологических данных о пребывании готов возле Азовского моря в XII в. В-третьих, если допустить «готских дев» в Приазовье в конце XII в., то откуда у них русское золото?
Допустим маловероятное: какие-то готские деревенские поселения по договоренности с неким половецким ханом существовали на условиях уплаты дани продуктами земледелия. Но почему в таком случае готы мечтают об отмщении за половецкого хана Шаруканя, если половцы были их поработителями, с чуждой земледельцам кочевой культурой? И откуда создатель «Слова…» может знать, о чем поют девы готские в каких-то далеких от Руси деревнях в земле половецкой? Нет, это все-таки анахронизм. Готская держава пала в 375 г. под ударом гуннов, т. е. более чем за 800 лет до событий «Слова…», а «времена Бусовы» были еще раньше. Можно представить готских дев, поющих в V–VI вв. о славных временах готского величия, но едва ли позже. Видимо, тогда же была по какому-то случаю сложена в среде росомонов песня, которая впоследствии была переведена на славянский язык и пелась еще в конце XII в. Слушатели, да и исполнители, не понимали, что золото у готских дев не русское, а росомонское, да и готов считали какими-то родственниками половцев. Очень ограниченный круг людей того времени, знакомых с византийской культурой, кое-что знал о готах, а про Буса (Божа) и они не знали.
