Ева Кюри - Мария Кюри
Мари Кюри - Еве, 13 июля 1923 года:
Милочка, я предполагаю оперироваться в среду 18-го, утром. Достаточно, если ты приедешь накануне. Ужасная жара, и я боюсь, что ты сильно устанешь.
Нашим друзям по Ларкуесту скажи, что я не в состоянии одна справиться с корректурой, которую мы делали с тобой, и что ты нужна мне, так как от меня требуют срочно закончить эту работу.
Целую, Мэ.
P.S. Говори им как можно меньше!
В клинике страшно жарко, Ева с чайной ложечки кормит неподвижную, ничего не видящую мадам Кюри с забинтованным лицом и головой. Подавленное настроение от неожиданных осложнений, от кровотечений, длившихся несколько недель и заставлявших терять надежду на выздоровление. Еще две операции в марте 1924 года. Четвертая операция в 1930 году... Едва освободившись от повязок, Мари учится смотреть своими оперированными глазами, лишенными хрусталиков и неспособными к аккомодации.
Через несколько месяцев после первой операции она пишет Еве из Кавальера:
Я привыкаю передвигаться без очков и сделала успехи. Участвовала в двух прогулках по горным тропинкам, каменистым и не очень удобным для ходьбы. Все обошлось благополучно, и я могу ходить быстро, без нериятных эксцессов. Больше всего мешает мне раздвоенность зрения, от этого мне трудно различать встречных людей. Каждый день я упражняюсь в чтении и письме. Пока это дается труднее, чем ходьба. Конечно, тебе придется помочь мне в составлении статьи для Британской энциклопедии...
Мало-помалу Мари одерживает победу над злой судьбой. Благодаря сильным очкам она приобретает почти нормальное зрение, выходит из дому одна, сама водит автомобиль, а в лаборатории ей снова удаются тонкие измерения... Последнее чудо чудесной жизни: Мари воскресает из мрака, вновь обретает столько света, сколько нужно, чтобы работать до конца.
Коротенькое письмо мадам Кюри к Броне в сентябре 1927 года открывает тайну этой победы:
Временами я теряю мужество и говорю себе, что мне надо бросать работу, ехать в деревню и заниматься садоводством. Но множество забот держит меня здесь, и я не знаю, когда смогу поступить таким образом. Не знаю и того, смогу ли жить без лаборатории, даже если буду писать научные книги...
* * *
"Не знаю, смогу ли жить без лаборатории..."
Чтобы понять это признание, надо видеть Мари у приборов в то время, когда, закончив свои дневные дела, она может наконец отдаться своей страсти. Независимо от важности той или другой операции осунувшееся лицо Мари выражает высшее увлечение работой.
Трудная работа стеклодува, которой Мари владеет артистически, или точно проведенное измерение способны вызвать у нее огромную радость. Одна из сотрудниц Мари - мадемуазель Шамье впоследствии опишет эту будничную мадам Кюри с ее пленительными чертами, не увековеченными ни одной фотографией.
...Она сидит у аппарата и делает измерения в полутемной комнате, нарочно нетопленной, чтобы избежать колебаний температуры. Последовательность действий в данной операции - пуск аппарата, включение хронометра, взвешивание и тому подобное - осуществляются мадам Кюри поразительно точно и гармонично. Ни одному пианисту не сделать с большей виртуозностью того, что делают руки мадам Кюри. Это совершенная техника, стремящаяся свести к нулю коэффициент личной ошибки.
Если мадам Кюри, быстро закончив вычисления для проверки сделанной ею операции, убедится, что отклонения меньше допустимого предела и подтверждают точность взвешиваний, лицо ее выражает искреннюю, нескрываемую радость.
Когда мадам Кюри садилась за какую-нибудь научную работу, весь остальной мир переставал существовать. В 1927 году, когда Ирен тяжело болела, что очень беспокоило и приводило в уныние Мари, кто-то из друзей зашел к ней в лабораторию справиться о здоровье дочери. Его встретил леденящий взгляд и лаконичный ответ. Едва он вышел из лаборатории, как Мари в негодовании сказала ассистенту: "Не дают даже спокойно поработать!"
Та же мадемуазель Шамье описывает мадам Кюри, всецело занятую очень важным опытом: получением актиния Х для исследования спектра альфа-частиц последней работы Мари перед смертью:
Требуется получить чистый актиний Х в таком химическом состоянии, чтобы он не давал эманации. Дня не хватало для этой операции. Мадам Кюри, не обедая, остается в лаборатории и по вечерам. Но выделение этого элемента идет медленно: значит, придется работать ночью, чтобы получаемый источник радиоактивности не успел потерять часть своей силы.
Два часа ночи, остается произвести последнюю операцию: в течение часа центрифугировать жидкость на специальной установке. Вращение центрифуги создает утомительный шум, но Мари сидит рядом с ней и не желает уходить из помещения. Она смотрит на машину так, как будто страстное желание получить удачный результат может путем внушения ускорить осаждение актиния Х. Для Мари в этот момент не существует ничего, кроме центрифуги: ни ее завтрашний день, ни ее усталость. Это полный отказ от своей личности, сосредоточение всех мыслей на выполняемой работе.
Если опыт не дает желаемого результата, у Мари вид человека, сраженного неожиданным несчастьем. Она сидит на стуле, скрестив руки, сгорбившись, с пустым взглядом, и в это время похожа на старую, очень старую крестьянку, молчаливую, убитую горестной утратой. Сотрудники, глядя на нее, предполагают какой-нибудь несчастный случай, драму, спрашивают в чем дело. Мари мрачным тоном дает исчерпывающее пояснение: "Не удалось осадить актиний Х", - а то и прямо обвинит врага: "На меня сердит полоний!"
Но при каждом успехе она становится трепетной, живой, веселой. Счастливая, она мирится с Наукой, готова смеяться и приходить в восхищение.
Если кто-нибудь из коллег, воспользовавшись ее хорошим настроением, попросит показать какой-нибудь опыт, она с готовностью подведет его к счетчику частиц и сама будет восхищаться свечением минерала виллемита под действием радия.
При этом серые глаза ее блестят от удовольствия. Можно подумать, что Мари созерцает произведения Боттичелли или Вермера.
- Ах какое красивое явление! - шепчет Мари.
КОНЕЦ МИССИИ
Мадам Кюри нередко заговаривает о своей смерти. Внешне спокойно обсуждает это непреложное событие и представляет себе реальные его последствия. Не смущаясь, произносит фразы: "Ясно, что долго я не проживу", или "Меня беспокоит судьба Института радия после того, как меня уже не будет".
Но на самом деле в ней не было ни истинной безмятежности, ни примирения. Всем своим существом она отталкивает от себя мысль о конце. Те, кто ею восхищается издалека, воображают прожитую ею жизнь бесподобной. С точки же зрения Мари, ее прошлая жизнь пустяки по сравнению с предпринятым ею делом.
Тридцать лет тому назад Пьер Кюри, предвидя смерть, ускоренную несчастным случаем, с трагическим пылом уходит весь в научную работу. Мари в свой черед принимает вызов смерти. Для защиты от ее наступления Мари лихорадочно воздвигает вокруг себя укрепления из проектов и необходимости выполнения долга. Не обращает внимания на возрастающую с каждым днем слабость, на угнетающе действующие постоянные недомогания: плохое зрение, ревматизм в одном плече, раздражающий шум в ушах.
Разве в этом дело? Есть вещи поважнее. Мари только что построила в Аркейе завод для массовой переработки радиоактивных минералов. Она с увлечением проводит в нем первые опыты. Она занята работой над своей книгой - научным памятником, какого после ее смерти не сможет создать никто. А вот исследования по семейству актинидов идут недостаточно успешно! А не надо ли ей заняться изучением "тончайшей структуры" альфа-частиц? Мари встает рано, бежит в лабораторию, возвращается домой вечером, после обеда...
Она работает с большой поспешностью и с присущей ей неосторожностью. В отношении себя самой она не соблюдает мер безопасности, которые строго предписывает своим ученикам: трогать пробирки с радиоактивными веществами только пинцетом, не прикасаться к неизолированным пробиркам, пользоваться свинцовыми щитами во избежание вредных облучений. Она, конечно, позволяет исследовать кровь и у себя, так как это общее правило в Институте радия. Формула состава ее крови отклоняется от нормы. Неудивительно! Уже тридцать лет Мари Кюри имеет дело с радием, вдыхает его эманацию. На протяжении четырех военных лет она, кроме того, подвергалась опасным излучениям рентгеновских аппаратов. Небольшое изменение состава крови, неприятная болезненность в кистях рук, обожженных радием, то сохнущих, то мокнущих, в конце концов уж не такое жестокое наказание за столь рискованные действия!
В декабре 1933 года приступ какой-то болезни одолевает Мари еще больше. Рентгеновский снимок обнаруживает довольно крупный желчный камень. Та же болезнь, что унесла и старика Склодовского! Мари боится операции и во избежание ее устанавливает для себя определенный режим и лечится.
