Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
«Прекратите издевательство!
<…>
Ровно шесть м-ц мы ходили во все организации и жаловались но каждая наша жалоба встречалась сочуствия, сожаления, возмушение <…> но надо сказать до сегодня я семой с маленьким ребенком с прошлого года не могу попасть в свою комнату и вынужден мытарствовать по городу»{883}.
Сомнительно, что ему принес облегчение ответ городского бюро жалоб, согласно которому задержки в производстве работ связаны с «недостаточностью стройматериалов», а в целом ремонт должен быть завершен в «строительный сезон 1933 года». Учитывая, что ответ датирован октябрем, этот прогноз представляется весьма оптимистичным!
Влияние обращений на политику властей крайне ограниченно. Мария Ульянова стремится такого влияния добиться{884}. Предполагается, что резолюции и многочисленные сводки жалоб, которые она пишет, информируют руководителей самого высокого уровня и тем самым способствуют улучшению участи советских людей. Успех этой деятельности оценить трудно. Сама Ульянова, как мы видели{885} связывает целый ряд резолюций Комиссии советского контроля с желанием исправить недостатки, на которые указывают авторы писем, например, такие как увольнения на основании «секретных характеристик»[292]. На деле она, по-видимому, преувеличивала степень эффективности этой деятельности. Решения, которые принимались в бюро жалоб, органами РКИ или КСК никогда не ставят под сомнение государственную политику. Они никогда и ни в чем эту политику не меняют. Мы видели, что письма — и анонимные, и подписанные в том случае, когда в них содержались слишком резкие нападки на власть, передавались политической полиции. Можно себе представить, хотя и нельзя документально подтвердить, какие кары и санкции за этим следовали. А.И. Капустин, возглавлявший отдел писем «Правды» так описывает эти репрессии:
«И, однажды, весной этого года, когда эти письма стали поступать, к нам приехал один человек из Ново-Александровского района нач. НКВД Светличный (или Алексеевского) с шестью такими письмами, подписанными одними и теми же лицами коллективно. И когда я довел об этом тов. Ровинского, Ушеренко и Мануильского, мне предложили передать его вместе с письмами в органы НКВД и я это сделал. В секретном отделе редакции имеется расписка работника НКВД об из'ятии этого человека»[293].[294]
Точно так же, когда события, о которых сообщается, слишком открыто ставят под вопрос проводимую политику, решения всегда принимаются в пользу власти. Когда несколько рабочих с завода им. Землячки решают начать забастовку, протестуя против принятия новых норм выработки, их выгоняют за это с работы. Они пишут о своих трудностях в «Правду», но ответ только подтверждает это увольнение{886}.
Так, в частности, происходит с письмами «приехавших погостить»: когда они выступают против местных властей, чаще всего их обращения остаются без удовлетворения. Как правило, ответы свидетельствуют о бесцеремонности, которую с трудом можно себе представить. Длинное подробное письмо отставного солдата Красной армии о непорядках, которые ему случилось увидеть недалеко от Котельников, в основной своей части не принимается во внимание районным комитетом, проводившим расследование: только один председатель сельского совета смещен со своего поста за пьянство. Все остальные нарушения — не более чем «исключения», клевета и преувеличения. Власти отвечают так общо, что можно усомниться, читали ли они вообще письмо{887}. Такие «посторонние», как правило, воспринимаются как надоедливая помеха.
«Беда вся в том, что тов. М. приезжая в деревню не заявился в волком ВКП(б) и в ВИК и не узнал истинного положения вещей, кроме этого мне удалось выяснить, что тов. М. писал письмо во ВЦИК о том, что не верно учитывают кулаков, явно поддерживая сторону последних. Проще говоря приезжая в деревню попал под влияние кулаков, послушал их разговоры и представил себе все в другом свете “поплыл по течению” его неверное представление о деревне заставило написать письмо Секретарю Губкома партии»{888}.
Крестьянин из Работниковского района[295] обращается к Сталину и пытается вместе с ним рассуждать о последнем лозунге, сформулированном хозяином страны: «Наша ближайшая задача сделать каждого колхозника зажиточным и колхозы сделать большевистскими»[296].{889} Он даже предлагает Сталину ряд мер, которые следует принять. Ответ не заставил себя ждать:
«В колхозе “Возрождение” порядочное время классовый враг сумел проводить свою работу и письмо К. является результат этого»{890}.
На общем собрании колхозников приняли резолюцию, в которой «осудили взгляды К. с указанием, что советская власть дала все возможности, чтобы быть колхознику зажиточному».
Наказание, санкции, насилие
Когда накладываются санкции, они чаще всего имеют символический характер: предупреждение или выговор. Это неприятное, но не очень серьезное наказание, содержится в абсолютном большинстве решений городских бюро жалоб, таких как Горьковское бюро. Меньшая часть дел заканчивается принятием более суровых мер. Самая распространенная из них (не считая кризисных периодов) — это исключение: увольнение с работы, исключение из учебного учреждения или из колхоза. Такое наказание встречается относительно редко: на 268 публикаций в газетах, с которыми работала городская КК-РКИ в первом полугодии 1933 года, есть только один случай увольнения и один случай передачи дела в суд{891}. Точно так же подобные суровые меры составляют всего лишь 1% от мер, принятых в 1933 году областным бюро жалоб Горького (32 случая на 3178{892}).
Санкции могут быть показательными — как в случае заведующего дезинфекционной станцией, обвиненного в сексуальных домогательствах. Расследование не устанавливает факты, но в сентябре 1936 года, в самый разгар сталинской кампании борьбы за мораль, подчеркивает, что «Н., член партии, заведующий дезстанции, отец пятерых детей и муж беременной женщины допустил половую связь еще с двумя женщинами, своими подчиненными, устраивая “свидания” на территории дезстанции». Он получает выговор как член партии, но главное: его лишают поста и переводят на менее важную должность{893}. Многочисленные управленцы колхозов или сельских советов, уличенные в хищениях или имеющие «неправильное» социальное происхождение, были уволены или подверглись преследованиям: в 1933 году из 95 дел, касавшихся колхозов Горьковской области, 13 заканчиваются строгими наказаниями{894}.
Но санкции особенно суровы в кризисные периоды: в Ленинграде в первые три месяца кампании самокритики можно насчитать 230 предупреждений и выговоров, 11 случаев передачи дела в суд, 61 увольнение{895}. Наказания постепенно ужесточаются, ибо в 1937–1938 году речь уже идет о жизни тех, чьи действия разоблачают. Именно в эти страшные годы сотрудничество в проведении репрессий между «общественными» органами по работе с обращениями и политической полицией является наиболее тесным. Количество расследованных дел, которые передаются в ОГПУ, превышает обычное.
Представляется, что ответственные работники получают своего рода свободу рук: трудно определить точные правила, по которым передаются в «органы» расследованные дела. Раздражение Р. Землячки, которую вывел из себя слишком настойчивый автор, является, например, причиной передачи его дела в ОГПУ с пометкой «секретно». Речь идет о человеке, который жаловался на незаконное увольнение и получил отказ из многих инстанций, включая Центральное бюро жалоб; тогда он принялся «изводить» сотрудников H К РКИ и даже обзывал их «белыми бандитами». Землячка полагает, что его «поведение <…> весьма подозрительно и необычно для посетителя-жалобщика». Она передает в ОГПУ более точные сведения и просит принять «соответствующие меры»{896}. Случай, несомненно, исключительный, но показательный. В другом случае передача дела в ОГПУ, а не в суд, по-видимому, продиктована необходимостью быстро подать пример. Получив информацию о «члене ВКП(б)», который якобы присвоил себе кулацкое имущество во время коллективизации в Тульской области, РКИ проводит расследование и приходит к выводу о его виновности. Дело передают в ОГПУ для «принятия мер», так как, по мнению начальника Центрального бюро жалоб, подписавшего передачу, деятельность этого человека носит «открыто контрреволюционный характер». «Член ВКП(б)» арестован{897}
Когда обращения являются реакцией на компании чисток, систематически сотрясавшие жизнь государства и партии, отношение к ним особое. Принимающие заявления инстанции выступают не только как приемная НКВД. Часто специальная комиссия ограничивается тем, что по образцу ждановской комиссии в газете «Правда», собирает письма и заявления, дабы использовать их в зависимости от своих потребностей. Но в 1937 году связь между двумя инстанциями может быть особенно эффективной. Мы помним, как секретарь партийного комитета одной из мебельных фабрики в Химках, пригороде Москвы, позвонил в НКВД прямо с собрания, чтобы потребовать ареста комсомольца, обвиненного в распространении троцкистских идей. По-видимому, во всех случаях именно репрессивная функция НКВД или ГПУ является причиной передачи дел в «органы».
