Теодор Моммзен - История Рима
После реформ в финансовом управлении роль наместников в провинциях свелась только к административному надзору и к начальствованию войсками, распределял наместничество всегда сам Цезарь. Командование войсками он никогда не поручал своим личным слугам, и потому на должности наместников назначались по-прежнему бывшие консулы, преторы или квесторы. Магистраты города Рима Цезарь сохранил: должности консулов, преторов, эдилов, трибунов, квесторов, почтенные от древности и столь тесно связанные со славным прошлым Рима, не были отменены, но значение этих чиновников было уже не прежнее. По основному принципу республики признавалось, что она воплощалась в городе Риме, и потому эти должностные лица, имевшие первоначально отношение только к управлению городом, стали затем государственными чиновниками. Теперь они превращены были снова в чиновников городского управления столицы. Избирались они по-прежнему народом, что, конечно, не мешало Цезарю отстранять тех из них, которых он находил непригодными.
Цезарь снова признал за собою и то право, которое в древности принадлежало римским царям, именно право лично творить безапелляционный суд, когда царь найдет это нужным. Для обыкновенных дел были, в общем, сохранены прежние порядки: дела решались, под общим руководством претора, разными комиссиями присяжных. В эти комиссии Цезарь назначал одинаково лиц и сенаторского, и всаднического сословия, но только из числа обладавших довольно высоким имущественным цензом. Римское судопроизводство давно пришло в полный упадок: смуты и дикие насилия последних лет превратили судебный процесс из серьезного юридического акта в орудие борьбы партий. Тут пускалось в ход все – деньги, угрозы и прямые насилия. Не только уголовные, но и гражданские дела часто решались очевидно неправильно. Много стараний приложил Цезарь, чтобы устранить в этой области различные злоупотребления, но особенно заметных результатов он тут не достиг: нелегко потрясти в умах массы уважение к закону и справедливости, но восстановлять его еще труднее.
Римская военная сила ко времени Цезаря находилась почти в таком же упадке, как карфагенская ко времени Ганнибала. По закону существовала всеобщая воинская повинность, но наборы производились самым несправедливым образом, и всякий сколько-нибудь состоятельный человек избегал службы в солдатах. Только в кавалерии служили и в низших чинах знатные молодые люди, и потому она давно стала лишь украшением столичных празднеств и совершенно никуда не годилась в военном отношении. Высшие классы доставляли офицеров – и офицеры, храбрые и годные к военному делу, считались единицами. Повышения покупались обыкновенно прямо за деньги, вся армия была совершенно дезорганизована, от прежней дисциплины не осталось и следа, боевые качества пали чрезвычайно. Цезарь подтянул вожжи дисциплины. Чтоб заставить и высшие классы нести службу, он ввел закон, что получить какую-либо должность в общине и заседать в общинном совете может лишь тот, кто прослужил три года офицером или шесть лет солдатом. Набор начали производить с большею правильностью, а срок службы в солдатах был сокращен. Конницу Цезарь стал пополнять наемниками из германцев.
Существенные перемены были проведены и в организации высшего управления армиею. Император стал высшим начальником всех военных сил государства, ему непосредственно были подчинены наместники, командовавшие по-прежнему военными отрядами в провинциях, а на первые после наместников места в армии назначались люди, от наместников не зависящие, прямо императором. Возродить и усилить армию Цезарь стремился для борьбы с внешними врагами – гетами и особенно с парфянами, план войны с которыми он тщательно обдумывал. Новых завоеваний Цезарь не искал и меньше всего ставил себе целью управлять государством, опираясь на преданность войска.
Ясным доказательством, что Цезарь стремился поставить выше военной силы гражданскую власть, служит то, что он прежде всего распустил свои галльские легионы, справедливо прославленные за храбрость и подвиги и безусловно преданные своему императору. Он щедро наградил их, как и обещал, но распустил на общих основаниях, а не поселил их, как сделал Сулла, в особых общинах, которые удерживали бы до известной степени воинскую организацию. Войска Цезарь размещал не в Риме, и даже не в Италии, а по границам, не обнаруживал он ни малейшего предпочтения и образованию гвардейских войск. Бесспорно, Цезарь имел в виду сохранить могущественную армию, по он, конечно, хотел держать ее в стороне от политической жизни и от управления страною. После бунта собственных легионов он понимал, что даже его влияние не наверно сдержит войска и что если тысячи мечей обнажаются по его приказу, то в ножны они по его приказу не вкладываются. Сила обстоятельств, однако, оказалась сильнее гения Цезаря: основанная им монархия все-таки быстро превратилась в военную. Цезарь ниспроверг олигархию знати и банкиров и думал управлять страною на основании закона и права, а вместо того водворилось господство солдатчины, и снова привилегированное меньшинство угнетало и эксплуатировало народ.
Устранение прежних партий, реформа финансов, судопроизводства и армии, как ни были они крупны и замечательны сами по себе, для Цезаря являлись средством, или, лучше сказать, были лишь первым шагом к тому обновлению родины, к которому он стремился постоянно. Ряд мер, принятых Цезарем непосредственно для того, чтобы обновить латинскую народность в столице и Италии и в провинциях, высоко замечателен.
Крупные центры, особенно столицы, всегда быстрее всего утрачивают национальный отпечаток: здесь раньше, чем где-либо, выделяется круг богатых и знатных людей, которые начинают считать поприщем своей деятельности не один город, а все государство. Сюда идет вечно сменяющийся поток путешественников, масса людей праздных, преступных, экономически и нравственно обанкротившихся и потому космополитических, сюда стекаются люди и для увеселений, и для преступлений, и для того, чтобы скрываться от преследования закона. В течение многих десятилетий создавалось именно такое население Рима, истинной столицы мира того времени. Особые, специальные условия содействовали тому, что явления, общие всем большим городам, в Риме выступили с особою силою. Здесь особенно ярко сказывался весь ужасный вред невольничества, потому что нигде не скоплялось столько рабов, как в домах римской знати. Нигде не смешивались так народности Европы, Азии и Африки – египтяне, сирийцы, фракийцы, эллины и полуэллины с ливийцами, маврами, иберийцами, готами, германцами,- и все ужасающее противоречие формального и нравственного права особенно чувствовалось именно в среде столичных рабов, между которыми были люди не только наполовину, но и действительно образованные. Огромная масса вольноотпущенников, иногда страшно богатых, с притязаниями самыми широкими, уже не рабов, но и не граждан еще, вносила и свои черты в столичное население и нередко оказывала решающее влияние при голосовании.
Развитие класса свободных ремесленников было в Риме издавна парализовано массою рабов в каждом сколько-нибудь богатом доме, а так как столица была совершенно лишена собственных средств пропитания, то городской пролетариат оказывался в положении действительно весьма трудном, правительство же не только не изыскивало сколько-нибудь пригодных мер для улучшения его быта, но хлебными раздачами прямо содействовало развитию пролетариата. За последнее время по настоянию демагогов, объявлявших самые благоразумные полицейские меры стеснением свободы, всякий полицейский надзор в Риме был уничтожен – ив конце концов в столице, особенно по окраинам города, господствовала настоящая анархия, и нигде жизнь не была менее в безопасности, чем именно в столице. Организованное убийство из-за угла стало здесь своего рода промыслом.
Внутреннему состоянию населения соответствовал внешний вид столицы: она лишена была всякого благоустройства и соединяла в себе все крайности: улицы были узки, кривы, проходили по крутым подъемам, были плохо вымощены. Жилые дома возводились ужасающей высоты и часто строились крайне плохо, что вело к разным несчастным случаям. Рядом с хижинами раскидывались роскошнейшие дворцы, и в то же время ни о каких санитарных и противопожарных мерах не было и помину. В настоящее время даже в разных концах мира нельзя найти те уродства общественной жизни, какие соединялись в тогдашнем Риме, ибо если мы представим себе город с населением Лондона, с полицией Константинополя, с отсутствием ремесел, каким отличается теперешний Рим, то теперь нигде уже нет рабов и лишь редко развивается такая же суетливая и пустая революционная суматоха, какая господствовала в Риме много десятилетий. Соединение этих-то ненормальностей оплакивал Цицерон, изливая в своих письмах печаль о гибели «республиканского величия»…
