Неизвестен Автор - Севастополь (сборник)
Он не ошибся.
События у ворот гавани отвлекли внимание противника от внутреннего рейда. Сосредоточив огонь на уходящих из порта шхунах, гитлеровцы дали возможность четырем сейнерам приблизиться к Северной стороне настолько, что с палубы головного суденышка уже было нетрудно различить контуры отлогих берегов бухты Матюшенко.
Тогда Кирюша и принял предупреждающий сигнал.
— Морзят! — приглушенно выкрикнул он, оповещая капитан-лейтенанта. — Морзят нам!
Действительно, слева от сейнера загорался, мерк, снова часто и коротко мигал рубиновый глаз карманного фонарика.
"Н-е п-о-д-х-о-д-и-т-е, — по буквам прочел капитан-лейтенант. — П-р-о-щ-а-й-т-е… Д-а з-д-р-а-в-с-т-в-у-е-т С-е-в-а-с-т-о-п-о-л-ь!.."
Голос командира вздрагивал.
— Спасибо, товарищи, за предупреждение, но кому в лицо глянем, если уйдем без вас? Держать к пристани! — отрывисто сказал он.
Головной сейнер свернул в глубь узкой бухты. Остальные суда без промедления повторили маневр.
Дружно рокоча моторами, флотилия направилась к берегу.
Черное продолговатое пятно причала все отчетливее выдвигалось из темноты перед взором Кирюши. Маленький моторист напряженно прислушивался. Подкрадывалась к сердцу и вползала в него необъяснимая тревога: что-то уж очень тихо было на берегу.
Пестрые ленты зажигательных и светящихся пуль опоясали пристань, едва Кирюша прыгнул на выщербленный настил и хотел набросить швартов на причальную тумбу.
В одно мгновение все стало ясно: врагу удалось оттеснить от пристани защитников Северной стороны. Фашистские автоматчики сидели в засаде вокруг причала и пропустили к нему сейнеры для того, чтобы перебить личный состав и захватить суда.
— Назад, Кирюша!
Возглас капитан-лейтенанта затерялся в грохоте: батарея, замаскированная на пригорке за бухтой, дала залп по крохотной пристани.
Два снаряда взвизгнули и зарылись в бухту, а третий разорвался на берегу, неподалеку от маленького моториста.
Кирюшу подбросило и сильно толкнуло.
Он упал, но тут же вскочив, метнулся с причала на палубу.
Сейнер, пятясь, развернулся и, провожаемый залпами вражеской батареи, тарахтеньем автоматов и пулеметов, занял свое место головного в колонне судов.
— Испугался? — мягко спросил капитан-лейтенант, склоняясь к лежащему на палубе у борта навеса Кирюше. — Да что с тобой? — забеспокоился он, не получая ответа, и, присев на корточки, включил карманный фонарик.
Тусклый тоненький луч пополз по недвижимой, распростертой навзничь фигурке Кирюши, по его закушенным губам, окровавленным пальцам. Сквозь пальцы, судорожно впившиеся в бок, вытекала на разорванный комбинезон темная струйка.
Капитан-лейтенант приложил ладонь к груди Кирюши и, ощутив трепетное биение сердца, распорядился перевязать раненого и перенести в кубрик.
— Положите поудобнее, — сказал он матросам и повел сейнер вдоль берега к тому месту, откуда неведомый друг только что сигналил об опасности.
Снова мигнул воспаленный зрачок фонарика, но шкиперы, повинуясь капитан-лейтенанту, вели суда к берегу.
"К-т-о м-о-ж-е-т п-л-а-в-а-т-ь, н-е ж-д-и-т-е, п-о-к-а п-о-д-о-й-д-е-м, — извещал командир отряда, — п-л-ы-в-и-т-е н-а-в-с-т-р-е-ч-у".
Всплески у берега дали понять, что сигнал разобран. В ту же минуту над бухтой вспыхнули ракеты-люстры, выпущенные фашистами, а с пригорков и холмов застрочили пулеметы и автоматы, гулко закашляли минометы.
Множество голов чернело на поверхности моря; некоторые исчезали, другие ненадолго скрывались и, спустя несколько секунд, опять всплывали, уже ближе к судам.
Усталые до изнеможения люди карабкались на борт сейнеров и ничком валились на палубу.
Несмотря на сплошную огневую завесу, отряд почти вплотную подошел к берегу.
Враг не ожидал такой смелости. Огонь всех батарей и танков, сосредоточенных в окрестностях бухты Матюшенко, был перенесен на клочок берегового пространства, удерживаемый подразделениями морской пехоты, на узкий водный коридор между берегом и флотилией, на уязвимые с такого незначительного расстояния сейнеры. Они дымились, во многих местах просверленные зажигательными пулями, но продолжали курсировать вдоль отмели, хотя фашистские танки уже сползали с холмов к взморью.
— Уходите! — крикнул кто-то с берега. — Еще пять минут будем прикрывать вас! Уходите немедленно.
Командир отряда снял фуражку:
— Прощайте, товарищи!
— Да здравствует Севастополь! — отозвались с берега. — Да здравствует Сталин!
Погасли и вновь загорелись над бухтой ракеты-люстры. Сопровождаемые свистом снарядов и гулом разрывов, сейнеры, маневрируя, уходили все дальше от Северной стороны, пока не достигли спасительного поворота у Николаевского мыса.
Только там капитан-лейтенант вытер потный лоб, надел фуражку и вспомнил о раненом подростке.
— Есть ли среди вас врач? — обратился он к лежащим на палубе пассажирам и, когда один из них откликнулся, попросил осмотреть Кирюшу.
Узнав, в чем дело, врач спустился в кубрик.
Сейнеры успели ошвартоваться у Минной пристани. Беспокоясь за маленького моториста и ругая себя за то, что позволил ему пойти в опасную операцию, командир отряда направился в кубрик, но задержался на трапе у входа, заслышав голос Кирюши.
— Не знаю, доктор, как правильно. Я еще не читал той книги, — говорил Кирюша. — Ее мне подарил наш командир. Его рукою написано.
Капитан-лейтенант повернул обратно к рубке.
— Что с мальчуганом? — сдержанно спросил он, когда врач появился наверху.
— Все благополучно. Молодец паренек. Правда, потерял много крови, но сам извлек из раны осколок еще до моего визита. Я сказал, что придется эвакуировать его, а он вдруг заявил: "Пепел Севастополя стучит в мое сердце". Это ведь перефразировано из "Тиля Уленшпигеля", но мальчуган настаивает, что правильнее так, как он говорит, и ссылается на вас.
— И он прав! — подхватил капитан-лейтенант. — Для того книги и создаются, чтобы помогать нам любить и ненавидеть. Вот в чем смысл клятвы, которую Кирюша произнес перед вами, товарищ военврач. Я подарил ему книгу в день рождения, потому что сегодня нашему Кирюше исполнилось пятнадцать лет. Только пятнадцать, а из них он уже год воюет! Так пусть же пепел Севастополя стучит в его сердце, как сейчас звучат залпы наших орудий. Вот, узнаете?
Он стал называть огневые точки по знакомым с первого дня осады голосам: Малахов курган, Сапун-гору, тридцать пятую батарею, кочующие зенитки, стреляющие прямой наводкой по наземным целям Северной стороны. Потрясая ночь, над гулом залпов изредка слышался мощный раскат выстрела двухсотдесятимиллиметровой пушки, бьющей с участка артиллерийского училища по скоплениям вражеских войск. Ее рык звучал басовой октавой в грохоте канонады. Все теснее сжималось вражеское кольцо, но Севастополь продолжал сопротивляться до последнего снаряда, до последнего патрона, верный традициям черноморцев, о железной стойкости которых пели в эту минуту краткого отдыха на стоянке матросы сейнера:
…Раскинулось Черное море
У крымских родных берегов.
Стоит Севастополь в дозоре,
Громя ненавистных врагов!
Евгений Петров
Прорыв блокады[4]
Лидер «Ташкент» совершил операцию, которая войдет в учебники военно-морского дела, как образец дерзкого прорыва блокады. Но не только в учебники войдет эта операция, — она навеки войдет в народную память о славных защитниках Севастополя, как один из удивительных примеров воинской доблести, величия и красоты человеческого духа.
Люди точно знали, на что они идут, и не строили себе никаких иллюзий. «Ташкент» должен был прорваться сквозь немецкую блокаду в Севастополь, выгрузить боеприпасы, принять на борт женщин, детей и раненых бойцов и, снова прорвав блокаду, вернуться на свою базу.
26 июня в два часа дня узкий и длинный голубоватый корабль вышел в поход. Погода была убийственная — совершенно гладкое, надраенное до глянца море, чистейшее небо, и на этом небе — занимающее полмира горячее солнце. Худшей погоды для прорыва блокады невозможно было и придумать.
Я услышал, как кто-то на мостике сказал: "Они будут заходить по солнцу".
Но еще долгое время была над нами тишина, ничто не нарушало ослепительно голубого спокойствия воды и неба.
"Ташкент" выглядел очень странно. Если бы год назад морякам, влюбленным в свой элегантный корабль, как бывает кавалерист влюблен в своего коня, сказали, что им предстоит подобный рейс, они, вероятно, очень удивились бы. Палубы, коридоры и кубрики были заставлены ящиками и мешками, как будто это был не лидер «Ташкент», красивейший, быстрейший корабль Черноморского флота, а какой-нибудь пыхтящий грузовой пароход. Повсюду сидели и лежали пассажиры. Пассажир на военном корабле. Что может быть более странного! Но люди уже давно перестали удивляться особенностям войны, которую они ведут на Черном море. Они знали, что ящики и мешки нужны сейчас защитникам Севастополя, а пассажиры, которых они везут, — красноармейцы, которые должны хоть немного облегчить положение защитников города.
