Игорь Симбирцев - Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору
Всю осень Николай Ежов еще мечется между попытками спасти себе если не должность, то жизнь и депрессией на фоне личной трагедии. У него умерла любимая жена Евгения, то ли от болезни, то ли убив себя большой дозой снотворного из опасений скорого краха карьеры и ареста. Эта роковая и красивая женщина Евгения Ежова (до замужества с кровавым наркомом Евгения Гладун) была редактором большого журнала и организатором редкого тогда московского салона для советской партийной элиты. К ней был неравнодушен даже сам Сталин, а о любовных загулах Евгении то с писателем Бабелем, то с его коллегой Шолоховым главе НКВД периодически докладывали его подчиненные из наружного наблюдения. В следственном деле Ежова затем, естественно, будет версия, что он сам отравил супругу, дабы избежать разоблачения ею своей шпионской деятельности, да и сама она с ним тоже была завербована французской разведкой. Ежов под пытками признает отравление жены, якобы тоже с 1926 года шпионившей с ним на англичан и французов. На самом же деле Евгения Гладун-Ежова, скорее всего, действительно ушла из жизни добровольно, напившись таблеток люминала по согласию с мужем или без него, во избежание мучительной смерти в руках ведомства, которое тот пока еще возглавлял. В то же время у Ежова открылся сильный туберкулез, начались проблемы с алкоголем, депрессия после ухода из жизни действительно любимой и роковой в его жизни женщины была очень глубокой, но он еще несколько раз на личных аудиенциях пытался оправдаться перед Сталиным и вернуть себе доверие.
24 ноября 1938 года после такой беседы Сталин снял Ежова с поста главы НКВД, отправив по традиции перед смертью руководить водным транспортом. Многих ежовских подручных к тому времени уже арестовали и выбивали из них на Лубянке показания на бывшего шефа для процесса над всей «ежовской командой». Его первого зама Михаила Фриновского тоже отправили руководить флотом, но уже военным. Ежов с Фриновским не имели никакого отношения к морскому делу, в свое время Петр I освоившего флотскую науку Петра Толстого сделал вместо флотоводца начальником своей спецслужбы Тайной канцелярии, а Сталин, напротив, с черным юмором отправил своих шефов тайного сыска во флотские начальники. Другой зам Ежова Лев Бельский по той же логике отправлен из НКВД в первые заместители наркома путей сообщения, арестован уже на этой должности. Фриновского из видных ежовцев возьмут одним из последних уже весной 1939 года, когда он и в ВМФ успеет навести чекистский террор, расстреливая офицеров и адмиралов по привычной упрощенной схеме. Чуть раньше арестуют отправленного вслед за Ежовым «налаживать работу водного транспорта» Евдокимова.
Сам бывший нарком НКВД Ежов арестован вчерашними подчиненными 10 апреля 1939 года прямо в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова и увезен в Сухановскую тюрьму (ее в НКВД зарезервировали за особо значимыми политическими заключенными) с целью выбить из него показания для предрешенного смертного приговора. Полагают, что при его аресте в кабинете Маленкова кроме арестной команды НКВД присутствовал и сам сменивший Ежова на посту наркома Берия, а есть предположение, что и сам Иосиф Виссарионович явился и лицезрел арест своего недавно «верного Николая». По другой версии, Ежова вообще буднично взяли обычные оперативники НКВД прямо в его кабинете в Наркомате водного транспорта, и при этом будто бы издерганный страшным ожиданием Ежов сказал им: «Наконец-то вы пришли, я вас ждал».
На следствии с Ежовым и его людьми повторилась та же картина, что и с командой Ягоды и другими группами репрессированных ранее ежовцами чекистов. Кроме работы на массу разных разведок от Великобритании до Японии и антисоветской деятельности Ежова и его окружение обвиняли также в составлении заговора для захвата власти в стране и убийства Сталина (как они сами в 1937 году обвинили в этом «заговорщиков Тухачевского» из руководства Красной армии). Сам Ежов под пытками признал и свое главенство в этом заговоре верхушки НКВД, и план застрелить Сталина на банкете и после этого в праздник 7 ноября 1938 года силами НКВД устроить фашистский путч в Советском Союзе, и свою вербовку германской разведкой, и деятельность по прикрытию врагов из других групп заговорщиков, и личное моральное разложение с пьянством, и даже скрываемую приверженность к гомосексуализму. Из приговора суда гомосексуальное обвинение убрали, видимо сочтя его по советской морали слишком пикантным и ненужным в деле столь матерого шпиона и заговорщика.
При этом страшный и беспощадный «кровавый нарком» успел проявить и неожиданную для него сентиментальность, умоляя своих следователей об одном: сохранить жизнь его маленькой приемной дочери Наташе, родных детей у него от двух жен не было. Наталью Ежову отправили в детдом, недавно она, уже седая пенсионерка, по телевидению сказала, что помнит его лишь в образе любимого отца и ходатайствует о реабилитации его, в чем ей прокуратура отказала. Наверное, она одна имеет право на теплые воспоминания об этом ненавистном миллионам наших сограждан человеке, которого называет отцом. В конце концов, лично в ее отношении Николай Ежов действительно дважды повел себя благородно: взяв ее из подмосковного приюта в семью, а на пороге расстрельной камеры затем выпрашивая для нее жизнь у своих палачей.
Даже у таких палачей и садистов, как Ежов, можно в биографии найти редкие моменты хотя бы предсмертного очеловечивания. Ежов же проявил их только стоя одной ногой в могиле на суде, когда кроме дочери попросил не репрессировать двух своих племянников и родного брата Ивана Ежова, не имевшего никакого отношения к большой политике запойного рабочего, который со старшим братом связи практически не поддерживал. Впрочем, этот предсмертный красивый жест Ежова был бессмысленным, и брат, и племянники уже были к тому времени НКВД расстреляны как члены семьи «врага народа», о чем самому обреченному Николаю Ежову не сказали. На суде, отказавшись от части данных под пытками следствию признаний, он вдруг еще походатайствовал за своего подчиненного по НКВД Журбенко, которого оговорил как шпиона на очной ставке под давлением следователей, – и тоже впустую, Журбенко уже расстреляли.
Все остальные главные участники процесса над ежовцами тоже все признали. Кроме этого, на них же попытались списать многие грехи вакханалии террора 1937–1938 годов, обвинив и в пыточном следствии, и в злоупотреблении положением в НКВД для собственной карьеры, и даже в репрессиях невиновных лиц, принужденных ими пытками к самооговору. Не случайно вместе с ежовцами расстреляли и главного военного прокурора Красной армии Розовского, на которого возлагалась обязанность надзора за законностью работы НКВД и который, по мнению следствия, от этого надзора преступно самоустранился.
Расстреляли и многих слишком отличившихся в ежовских расстрелах палачей и следователей-колольщиков. Как известно, с наступлением 1937 года НКВД была дана команда добить и тех троцкистов или эсеров, кто ранее уже был осужден к лишению свободы и находился в лагерях. По приказу Ежова по северным лагерям ГУЛАГа ездила специальная команда НКВД во главе с чекистом Кашкетиным, в 1936 году изгнанным из госбезопасности в связи с явным психическим заболеванием и Ежовым вновь восстановленным, которая сотнями расстреливала заключенных по заранее привезенным спискам. Об этих мрачных «кашкетинских расстрелах» впервые написал еще Василий Гроссман в своей запрещенной в СССР книге «Жизнь и судьба». Ясно, что психически нездорового чекиста Кашкетина назначили исполнителем такой миссии заранее, и его обрекая затем на смерть и на объявление «виновником перегибов», здесь и его медицинский диагноз пригодился бы. Кашкетин действительно в числе других ежовцев расстрелян сразу после возвращения из своей страшной поездки по лагерям.
Эта версия о «вышедшей из-под контроля партии банде Ежова в НКВД» была очень удобна в попытке скинуть ответственность за самый массовый период репрессий с плеч власти и партийной верхушки на исполнителей из спецслужб, ею и после смерти Сталина будут пользоваться адвокаты советской власти и социалистического выбора. Она же была властью Сталина официально оформлена в ноябре 1938 года постановлением ЦК партии и Совнаркома «Об извращениях в работе НКВД», в котором именно на команду Ежова по партийной традиции списали «отдельные перегибы». Подписавшие эту бумагу Сталин и Молотов всего за считаные дни до этого своими подписями скрепляли длиннющие списки НКВД на приговоренных к расстрелу лиц, как спокойно делали это всю ежовщину. Неудивительно, что сейчас в скроенную советским агитпропом легенду о сорвавшемся с цепи нарушителе законов Ежове и его подручных, действовавших якобы без разрешения власти и ЦК, практически никто не верит.
До сих пор вызывает удивление, на что надеялись эти люди. Ведь на первых обреченных в 1937 году из команды Ягоды или из плеяды первых чекистов-латышей весь этот абсурд с обвинениями в смертных грехах и выбитых пытками признаниями свалился относительно внезапно. Они не знали целиком природы наступивших процессов, пытались выжить за счет признательных показаний или стойкости на следствии, плыли по течению этой страшной реки, обезумев от невероятности случившегося. Но вот ежовцы, сами зачистившие в несколько приемов тысячи вчерашних коллег, должны были точно понимать собственную участь. А их брали поодиночке в течение целого года, с конца 1938 до конца 1939-го, и почти никто не попытался активно бороться, а на следствии просто быстро признавались, зная по своему опыту бессмысленность упорства при применении тех же методов допросов, которыми недавно пользовались сами. Очень часто арестованные ежовцы в попытке спастись от пыток или даже заслужить сохранение жизни в застенках собственного ведомства добровольно описывали «заговоры» в своей конторе и называли для следствия «сообщников» в таком количестве, в каком вообще могли припомнить пофамильно бывших коллег. Как поступил арестованный бывший начальник НКВД по Воронежской области ежовского периода Куркин, когда его сначала перевели на должность главы Днепропетровского НКВД и здесь же в Днепропетровске арестовали: Куркин на допросах записал в шпионы и вредители практически всех подчиненных по Воронежу, кого вспомнил пофамильно.
