Лев Шильник - А был ли мальчик? Скептический анализ традиционной истории
Но странности на этом далеко не кончаются. Например, хорошо известно, что в составе войск Мамая на Куликовом поле находилась наемная генуэзская пехота. Историки этот удивительный факт обычно никак не комментируют, хотя он решительно противоречит всей монгольской военной доктрине. Дело в том, что монголы никогда не воевали пешими. Альфой и омегой их лукавой стратегии всегда были стремительные марши, внезапные атаки и ложные отступления. Сражение начинали конные лучники, порхающие как бабочка и жалящие как оса, а завершала атаку латная кавалерия в сомкнутом строю. По единодушному мнению современников, монгольские войска отличались поражающей воображение мобильностью и умением пробегать за сутки огромные расстояния, неожиданно появляясь там, где их совсем не ждали. Ни до, ни после Куликовской битвы они никогда не прибегали к услугам пеших бойцов. Сражение на Дону стало единственным исключением из этого правила. Двумя годами позже, в 1382 г., Тохтамыш, действуя вполне традиционно, без труда разорил многолюдную Москву. Скажите на милость, уважаемый читатель, почему именно на Куликовом поле монголы решили прибегнуть к услугам неповоротливой пехоты?
Хорошо, поладим на том, что чужая душа потемки. Мало ли для чего понадобилась Мамаю пехота? В конце концов, всегда можно предположить, что со своими собственными войсками дела у него обстояли далеко не блестяще, поэтому он и прибегнул к услугам наемников. Правда, не вполне понятно, почему бы в таком случае не завербовать кавалеристов, от которых в степной войне куда больше толку. Но не станем гадать на кофейной гуще – пехота так пехота. Гораздо интереснее другое: почему летописи ни слова не говорят о пленных? Если бы речь шла о безбожных диких татарах, мы даже не стали бы задаваться этим вопросом. С супостатом разговор короткий – перо в бок и мясо в речку. Но ведь за генуэзцев можно взять выкуп! Феодальные войны почти никогда не велись на истребление – благородного противника предпочитали взять в плен. И Древняя Русь в этом смысле мало чем отличалась от Западной Европы. Скажем, подводя итоги победоносного Ледового побоища в 1242 г., летописцы самым подробным образом сообщают о захваченных пленных. А здесь – полная тишина. На наш взгляд, ларчик открывается просто: о пленных не сообщается только лишь потому, что их было чрезвычайно мало. И в самом деле: если численность русских войск не превышала 5 тысяч конных и пеших бойцов, да и у татар воинов насчитывалось примерно столько же, то вряд ли число погибших было больше трех тысяч с обеих сторон. Три или четыре тысячи человек – это в данном случае теоретический максимум, а в реальности погибших могло быть еще меньше. Поэтому нас не должно удивлять отсутствие массовых захоронений на Куликовом поле – похоронить такое сравнительно небольшое число павших воинов могли и на окрестных погостах.
Остановимся и передохнем. Итак, авторы «Другой истории Руси» убедительно продемонстрировали очевидную несостоятельность письменных свидетельств, касающихся событий конца XIV в. Непротиворечиво истолковать это в рамках традиционной исторической парадигмы не представляется возможным. Что же Валянский с Калюжным могут нам предложить взамен? Вслед за Н. А. Морозовым они развивают идею об экспансии рыцарей ордена Святого Креста, который на Руси был больше известен под названием Золотого Ордена и обосновался в предгорьях Татр по среднему и нижнему течению Днестра и Прута (об этом мы уже писали). Будучи одним из самых влиятельных духовно-рыцарских орденов, он около середины XIII столетия организовал и осуществил несколько походов на русские княжества, в результате чего Древнерусское государство сделалось данником Ватикана (этот орден был в 1238 г. учрежден папой Григорием IX и находился в его личном подчинении). С течением времени в хрониках Золотой Орден постепенно трансформировался в Золотую Орду. Масштабные военные операции в южнорусских степях были невозможны без опоры на местное население, поэтому славяне и тюрки принимали в них самое активное участие. Не исключено, что тюркский элемент был даже определяющим, что и породило через какое-то время легенду о безбожных татарах, явившихся неведомо откуда. При этом гроссмейстеры и командоры ордена Святого Креста, равно как и рыцари, закованные с головы до пят в железо, составляли верхушку и костяк этого агрессивного образования. Впрочем, все подробности этой захватывающей истории читатель без труда отыщет в предыдущей главе.
По мнению С. Валянского и Д. Калюжного, исподволь нарастающие противоречия между Золотой Ордой (читай – Золотым Орденом) и усиливающимся Московским княжеством вылились в конце XIV в. в откровенное и неприкрытое противостояние. В этом плане весьма показательна история о десяти сурожских купцах, которые в летописях перечислены поименно и которых Дмитрий заранее взял с собой, отправляясь в поход. Сурожскими купцами, или куп-цами-сурожанами, называют тех, кто постоянно торговал с городом Сурожем в Крыму и имел там своего рода торговое представительство. Другими словами, это влиятельное московское купечество, получавшее немалый барыш с международной торговли.
Князь, разумеется, тоже не оставался в стороне и имел с этой торговли неплохой доход в виде налога. Между прочим, на роль куп-цов-сурожан первым обратил внимание все тот же В. Н. Татищев, рассматривавший их как финансистов военного предприятия москвичей.
Авторы полагают, что всю историю России следует переосмыслить с точки зрения развития международной торговли. Разделавшись с Мамаем, московиты прибирали к рукам важнейшие торговые пути. «...Волга была перекрыта ордой, Днепр контролировался Ягайлой. Теперь еще мамаевские военные эскапады перекрыли Дон» («Другая история Руси»). Мамай и не думал нанимать генуэзцев на военную службу. Наоборот, он сам пошел к ним в наемники, чтобы в их интересах «перекрыть Дон, единственно по которому осуществлялась тогда международная торговля Москвы» (там же). Если Мамай добивается успеха, то генуэзцы автоматически становятся монополистами на северном отрезке Великого шелкового пути, да и Мамай, заручившись их покровительством, тоже не останется внакладе. Налоговые поступления в виде звонкой монеты достанутся именно ему, а вот Сарай останется с носом. Таким образом, конфликт между Мамаем и Тохтамышем имел не только политическую, но и несомненную экономическую подоплеку: сепаратистские устремления мятежного темника самым непосредственным образом угрожали благосостоянию Орды (ордена).
Тогда получают естественное объяснение и загадочные маневры Мамая в низовьях Дона, и присутствие генуэзской пехоты в его войсках. Поскольку Генуя финансирует всю эту многоступенчатую аферу, то полагает совершенно необходимым присутствие в армии Мамая своих стратегов и военных формирований. Дожидаясь подхода генуэзской пехоты, Мамай мотается взад-вперед по Северному Причерноморью и теряет драгоценное время. И только соединившись с союзниками, выступает навстречу московскому князю. Но Дмитрий тоже не сидит сложа руки. Вынужденный защищать интересы купцов-сурожан, он ни в коем случае не может ограничиться оборонительной тактикой, а сам активно разыскивает Мамая. «Торговые» причины войны настоятельно требуют решительных действий с обеих сторон. Именно поэтому Дмитрий, не колеблясь, переходит на западный берег Дона, рискуя подвергнуться внезапной атаке неприятеля в момент форсирования реки. И наконец соперники встречаются лицом к лицу на Куликовом поле.
В заключение буквально несколько слов по поводу «Сказания о Мамаевом побоище». Это сочинение создавалось через 100150 лет после Куликовской битвы, поэтому современников событий среди авторов быть не могло. В другом месте мы уже отмечали, что «Сказание» несет на себе неизгладимую печать пропагандистского мифа, призванного подчеркнуть решающую роль православной церкви в разгроме безбожного Мамая. Его текст изобилует многочисленными монологами, отступлениями и авторскими размышлениями. Очевидно, что это позднейшие вставки, сделанные по идеологическим соображениям, потому что никто, разумеется, разговоров и мыслей участников Куликовской битвы не протоколировал. Одно из названий «Сказания» звучит следующим образом: «О брани благоверного князя Димитрия Ивановича с нечестивым Мамаем еллинским». А в тексте мы находим такое: «Попущением божиим за грехи наша, от наваждениа диавола въздвижется князь от въесточныа страны, имянем Мамай еллинъ верою, идоложрец и иконоборец, злый хрестьянский укоритель» (С. Валянский и Д. Калюжный, «Другая история Руси»). Комментаторы обычно поясняют, что «еллин» здесь означает «язычник», «не православный». С другой стороны, язычников на Руси испокон веков звали погаными (от латинского paganus), а слово «еллин» (эллин), по некоторым данным, буквально переводится с греческого как «прославляющий бога». В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера читаем, что «еллин» (древнерусское елинъ) также означает «варвар, язычник, татарин», причем ссылка дается одна-единственная – на «Сказание о Мамаевом побоище». Таким образом, мы вправе предположить, что слово «еллин» вполне могло иметь некий дополнительный смысл, особенно в свете крайне любопытных фактов, которые приводят авторы «Другой истории Руси». Так, например, в грузинском православном монастыре Ге-лати хранится серебряный диск, на котором изображен св. Мамай с крестом в руке и нимбом над головой. Более того, оказывается мусульманин Мамай почитался как православный святой, а Иоанн Дука Ватац, православный император никейский, почитается как святой в мусульманской Турции. Как истолковать эти факты, мы понятия не имеем, а приводим их исключительно для того, чтобы читатель воочию убедился, насколько все не просто.
