Юрий Никулин - Почти серьезно
Кто-то вспомнил о "Вечерах смеха". В цирках была такая практика: когда не тянет программа, устраивают "Вечера смеха".
По городу развешивают афиши с объявлением, что в цирке будут "Вечера смеха". В программу включают старинные клоунады: "Комната привидений", "Печенье", "Вода", "Парикмахерская", придумывают специальный клоунский пролог.
Зрители любят посмеяться. И поэтому в Казани мы решили объявить не просто "Вечера смеха", а написать в афише: "Веселые клоунские представления - "Приходите посмеяться!". В программу включили и нашу "Сценку на лошади". А во втором отделении показывали "Воду", где два клоуна, пытаясь облить водой третьего, невольно обливаются сами и под хохот зала, промокшие до нитки, покидают манеж. В Москве это антре не разрешали показывать. В специальном приказе главка о запрещении исполнять пошлые произведения "Вода" стояла первой. Но вдалеке от Москвы мы ее исполняли, и старая клоунада нас выручала.
Кроме "Воды", на вечерах "Приходите посмеяться!" исполнялись и другие старинные репризы. Так, в клоунском прологе Миша несколько раз пробегал через манеж. Расталкивая всех клоунов, он бежал сначала со стаканом воды, потом с кружкой и наконец с ведром, Заинтригованные клоуны задерживали его и спрашивали:
- Куда ты бежишь?
- Пожа... пожа... - срывающимся голосом, задыхаясь от бега, говорил Миша.
- Где пожар?! - кричали испуганные клоуны.
- Да не пожар, - успокаивал всех Миша, - пожарник селедки объелся, пить хочет.
Публика принимала и эту примитивную шутку. Забытыми репризами для "Вечеров смеха" нас снабжал старый и опытный артист - музыкальный эксцентрик Николай Иванович Тамарин.
Сорок лет из своих шестидесяти он отдал цирку. Коренастый, среднего роста, с шапкой взъерошенных седых волос, он, несмотря на свой возраст, оставался подвижным и на манеже и в жизни. В двадцатые годы, играя на различных музыкальных инструментах, он в паузах вставлял словесные репризы, подавая их так, будто только что придумал.
- Голос у меня теперь не тот, - жаловался он. - Бывало, рядом оркестр играет. А мне хоть бы хны. Публика все слышит. Теперь не могу. Слабый стал голос.
За кулисами Николай Иванович постоянно развлекал всех различными историями. Рассказывал красочно, увлекательно, легко меняя интонацию, здорово изображая в лицах того или иного человека. Мы эти рассказы слушали с упоением.
Публика хорошо принимала номер Николая Ивановича. Он играл на губных гармошках. Начинал с огромной, а заканчивал крошечной. На "бис" Тамарин давал "Старого скрипача".
Еще до революции Николай Иванович пародировал известного в то время скрипача-виртуоза Яна Кубелика. В пятидесятых годах Кубелика все забыли, и поэтому Николай Иванович объявлял публике: "Соловей" Алябьева - и скрывался за кулисами. Через несколько секунд появлялся на манеже в зеленом фраке, в парике со всклокоченными волосами, со старомодными железными очками на крючковатом носу. В руках артист держал скрипку. Он долго ее "настраивал", а затем, кивнув пианисту, начинал играть. Звук скрипки Николай Иванович имитировал специальным пищиком, спрятанным во рту. Создавалось полное впечатление, будто артист играет на скрипке. А когда смычок отрывался от скрипки, все слышали трели соловья. Они. тоже воспроизводились пищиком. В конце же скрипка разваливалась - рвался смычок, но мелодия все равно звучала. После бурных аплодисментов Тамарин, сняв маску, свистел дойну или попурри из модных песен.
Миша, как человек запасливый, попросил Тамарина открыть нам секрет свиста и изготовления пищика. (В свое время Миша с такой же просьбой обратился к одному коверному клоуну, но тот, посмотрев на него как на сумасшедшего, сказал: "Милый мой, я за это деньги заплатил...") Николай Иванович был добрым человеком и охотно начал нас обучать свисту. Но это оказалось делом сложным, и после второго урока, чуть не подавившись свистком, я от занятий отказался.
Тук-тук, тук-тук... - часто раздавалось из гардеробной Татарина. Это артист изготовлял и настраивал пищики. Специальные заготовки из твердой жести особым способом складывались. В них запрессовывался кусочек шкурки от колбасы, причём сорт колбасы имел значение.
Изготовление пищиков и технику свиста Миша довольно быстро освоил, и это позволило нам позже использовать свист в репризе "Насос": публика никак не могла понять, каким же образом у нас свистит насос.
По выходным дням Николай Иванович любил посидеть в кругу друзей. Конечно, не обходилось без шуток. И тосты он произносил с юмором. Один из его любимых - "За своего врага".
- А я пью, - говорил Тамарин, - за своего врага. Я желаю моему врагу персональный оклад и отдельный дом из пяти комнат. Я желаю, чтобы в доме у него стояла только импортная мебель. Еще желаю, чтобы у врага было в доме три телефона: красный, белый и зеленый. Я желаю, чтобы мой враг по этим телефонам звонил только - 01,02, 03. - И после смеха присутствующих добавлял: - Чтобы всегда там было "занято".
Насколько я помню, Тамарин никогда не унывал. Он всегда улыбался. Оптимист по натуре, он даже в трудные минуты шутил. Если заходил разговор о сложностях, неурядицах, Тамарин похлопывал собеседника по плечу и говорил:
- Да не унывай, могло быть и хуже.
И рассказывал о том, как во время службы во флоте он однажды заснул в жерле орудия и им чуть было не выстреляли.
Позже, когда наш коллектив распался, Николая Ивановича вызвали в отдел кадров и предложили пойти на пенсию. (Мне было непонятно, почему в главке настаивали на этом. Тамарин вполне еще мог работать.)
- А может быть, я еще поработаю, - попросил старый артист.
Но на его уходе настояли.
После получения трудовой книжки старый артист пришел к нам в цирк сникший и постаревший. Он сидел у нас в гардеробной на ящике и плакал. Так, к сожалению, бывает, когда руководители бездушно относятся к судьбам талантливых людей.
В системе Союзгосцирка есть номер "Комические жокеи", с которым выступают сыновья Николая Ивановича - Юрий и Николай Тамарины. Глядя на них, я всегда вспоминаю их отца - доброго человека, талантливого артиста.
Через полтора года после начала нашей работы в коллективе нас вызвали в Москву на курсы повышения квалификации. Там мы подготовили клоунаду-пантомиму "Черный Том". К сожалению, она получилась слабей "Маленького Пьера", хотя мы и показывали ее в некоторых городах.
Так и разъезжали мы с филатовским коллективом по разным городам. Иногда происходили любопытные встречи. Когда мы работали в Киеве, один из артистов за кулисами подвел меня к занавесу и показал на сидящего в четвертом ряду мужчину с бородой, в шляпе, надвинутой на глаза.
- Смотри-ка, Иванов пришел.
- Какой Иванов? - удивился я.
- Да коверный бывший. Теперь он священником работает.
- Как "священником"?
Подумать только - клоун стал священником! Какой же психологический сдвиг должен произойти у человека и что могло заставить его сменить клоунский костюм на рясу?
Я с любопытством наблюдал за Ивановым. Он сидел понуро и, казалось, никак на представление не реагировал. Во втором отделении он исчез. Никто мне о нем тогда толком не рассказал. А я нередко вспоминал Иванова, думая, хорошо бы с ним встретиться и поговорить.
Позже от старых артистов узнал некоторые подробности жизни этого человека. Оказывается, Иванов в молодости под псевдонимом Вассо выступал с номером "Сольная джигитовка". В одном из цирков его жена сбежала с барабанщиком из оркестра. В тот день, как потом рассказывали, оркестр на выход Вассо вместо лезгинки заиграл "Карие глазки, куда вы скрылись". Взбешенный Вассо бегал вокруг цирка за дирижером, пытаясь зарезать его бутафорским деревянным кинжалом. Потом артист успокоился, продолжал работать, подготовил несколько реприз и стал коверным. Успех имел средний. В годы войны он ушел из цирка. Пристроился при церкви. После войны приходил в цирк и сообщал друзьям-артистам:
- Репетирую на священника.
Впоследствии он рассказывал, как однажды в Киев приехал высокий духовный чин, а священник, который должен был проводить службу, внезапно заболел. Иванов вызвался заменить заболевшего и с успехом это сделал. Духовное лицо осталось довольно, и Иванова возвели в сан священника.
Одно время бывший коверный служил в Белой Церкви. Потом его перевели в небольшой приход в деревню под Киевом. Летом он нередко наведывался в Киев и приходил в цирк. Артисты спрашивали его:
- Не скучаешь по цирку-то?
Иванов говорил, что не скучает, но временами, когда на душе становится особенно тоскливо, он запирается в пустой церкви, делает стойки на руках или крутит сальто-мортале. Больше всего Иванов боялся, что прихожане случайно узнают, что их священник раньше работал клоуном.
В первые послевоенные годы, когда в цирке возникали перебои с сеном, дирекция Киевского цирка обраща. лась за помощью к Иванову. Тот собирал мужичков и быстро организовывал сбор сена для цирковых лошадей.
