Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович
А дальше следователь получил настолько удобное для следствия показание, что поневоле задумаешься – а случайно ли оно было получено.
Когда мы (я – Азбель, Андрей Свердлов, Дмитрий Осинский и Виктор Белов) вышли из квартиры Слепкова и шли по улице Грановского, Андрей Свердлов под прямым впечатлением разговоров Бухарина о Сталине заявил следующее: “Кобу надо кокнуть”. Эта мысль Андрея Свердлова встретила общее наше сочувствие [559].
Каким же образом было получено это показание? Есть два варианта: 1) следователю просто повезло найти “жемчужное зерно” в груде “словесной руды”; 2) этот случай был заранее известен чекистам по донесению сексота (возможно, этим сексотом был сам Азбель или Виктор Белов). Понятно, что точного ответа на этот вопрос в обозримом будущем получить не удастся. В любом случае мысль об убийстве Сталина настолько захватила юного Давида, что с тех пор он только об этом и думал и свои мысли готов был обсуждать со всеми знакомыми, например, с тем же Беловым:
Был… один разговор в 1933 году, в начале года, у него на квартире. Были мы вдвоем, разговор начался с моего вопроса, как живет Андрей Свердлов, затем перешли на воспоминания, припомнили заявление Свердлова о необходимости убийства Сталина и вместе с Беловым констатировали необходимость его проведения [560].
А уж когда Азбель в том же 1933 году познакомился с женой ссыльного троцкиста-журналиста Сосновского, то с ней‐то сам бог велел обсуждать террор:
Мы с ней близко сошлись, так как она являлась троцкисткой. В дальнейшем мои террористические намерения в отношении Сталина усиливались под влиянием О. Д. Сосновской… Об этом я с Сосновской говорил два раза в 1933 году осенью. После того, как О. Д. Сосновская неоднократно в разговорах со мной давала крайне враждебную оценку положению в партии и стране, сопровождая ее злобными выпадами по адресу Сталина, я под влиянием этих разговоров прямо поставил перед ней вопрос, что Сталина надо убить. К моему предложению она отнеслась сочувственно и заявила, что хорошо бы сделать это не руками троцкистов, так как политически это троцкистам будет невыгодно [561].
Вдохновленный поучениями опытной троцкистки, Азбель, по его показаниям, вел аналогичные беседы и с Львом Нехамкиным:
Зимой 1933 года я зашел к моему старому товарищу Нехамкину Л. Я., которого я знал как злобно настроенного троцкиста. Вместе с Нехамкиным мы вышли из его квартиры и пошли на Тверской бульвар. На бульваре Нехамкин повел разговор о роли личности в истории, затем перешел к троцкистской контрреволюционной оценке существующего положения в стране и роли в этом Сталина, заявив, что убийство Сталина резко изменит существующее положение. Я эту мысль Нехамкина поддержал и развил перед ним мои террористические установки, изложенные в начале настоящих показаний. Я подчеркнул, что убийство именно Сталина расчистит дорогу для Троцкого… Кроме этого случая у меня с Нехамкиным об убийстве Сталина было еще два разговора. Последний разговор был в феврале 1935 года, опять на Тверском бульваре, когда Нехамкин снова поставил вопрос об убийстве Сталина [562].
Нехамкин вообще казался перспективным кандидатом в “террористы”. Виктор Белов на допросе показал, что Азбель характеризовал Нехамкина как “эксцентричного человека с повышенной нервозностью” [563], и тут же добавил:
Припоминаю, что в году 1932‐м или 1933‐м Азбель рассказывал мне, что Нехамкин пытался покончить жизнь самоубийством. Тогда же Азбель говорил мне, что Нехамкин является человеком, способным совершить террористический акт [564].
Сам же Давид Азбель, подтвердив, что вел “пропаганду террора, направленного против Сталина”, отказался, как и многие другие подследственные, признать свою вину в практической подготовке террористического акта.
Это, впрочем, не имело особого значения. Открытый процесс над “террористами” устраивать никто не собирался, а начальству можно было доложить, что обвиняемый “изобличается” показаниями других обвиняемых. Ни Сталин, ни Ежов не имели ни времени, ни желания подробно вникать в дело и дотошно изучать несколько сотен протоколов допросов, поэтому они во многом полагались на доклады чекистов. К тому же им обоим нужен был всего лишь определенный результат, и этот результат чекисты обеспечили.
71
Теперь можно было смело арестовывать Андрея Свердлова и Вадима Осинского, что и было сделано. За Андреем пришли поздно вечером 19 марта, Вадима взяли 25‐го. В промежутке между этими двумя арестами 22 марта состоялся допрос Виктора Белова, который, впрочем, мало что дал для развития сюжета о “молодежной террористической группе”. Зато Белов показал о своих беседах со Слепковым: он уверял, что Слепков
принципиально считал убийство Сталина выгодным для… правой оппозиции, если оно будет проведено не руками правых. Однако он заявил мне, чтобы я бросил думать в этом направлении, т. к. убийство Сталина правыми окончится физическим уничтожением всей… правой оппозиции, ибо она не сумеет сразу же в результате убийства захватить власть. Этот же вопрос в разговоре со Слепковым я поднимал еще раз в Москве в 1930 году после моих разговоров с некоторыми моими товарищами на эту тему, причем Слепков заявил мне следующее: “Идиоты, нам оторвут за это голову” [565].
Это, кстати, перекликается с показаниями Давида Азбеля о том, как он поставил перед женой Сосновского вопрос об убийстве Сталина:
К моему предложению она отнеслась сочувственно и заявила, что хорошо бы сделать это не руками троцкистов, так как политически это троцкистам будет невыгодно [566].
На допросе Белов даже не соизволил подробно припомнить обстановку разговора между молодыми людьми об убийстве Сталина:
Мне трудно сейчас восстановить обстановку, в которой происходили разговоры на эту тему. Отчетливо помню, что они имели место, высказывалось одобрительное отношение к убийству Сталина, о чем я информировал Слепкова [567].
На вопрос о том, с кем еще он говорил о необходимости убить Сталина, Виктор начал вспоминать беседы с харьковскими троцкистами в 1932 году, а затем в 1933 году с какими‐то московскими газетными работниками. Эти работники (некие Б. Б. Вахтин и И. М. Покатиловский) были в 1935 году арестованы (из доступных данных не совсем понятно, когда и по какой причине) и в июне того же года (то есть раньше, чем другие фигуранты “кремлевского дела”) осуждены к пяти годам лагерей, а впоследствии, в 1938 году, осуждены вторично – к расстрелу.
Подтвердив показание Азбеля о “террористическом” разговоре, Белов, конечно же, тоже отрицал какое‐либо свое участие в практической подготовке к убийству Сталина:
Ни в какой практической работе по осуществлению убийства Сталина я не участвовал. В январе месяце 1935 года у меня на квартире был Азбель. Вместе с ним вдвоем мы в связи с убийством Кирова обсуждали создавшееся в стране положение. Я делал вывод о неизбежности усиления репрессий в отношении всех оппозиционных групп. Азбель заявил, что после убийства Кирова осуществление чьих бы то ни было попыток убить Сталина затрудняется, т. к. будет усилена его охрана. Я на это ответил, что убийство Сталина даже при усилении охраны возможно. При этом я указал Азбелю, что убийство Сталина можно осуществить в театре или по дороге на дачу в Зубалове. На этом я с Азбелем закончил разговор. Допускаю, что Азбель мог истолковать этот разговор как обсуждение возможности практического осуществления убийства Сталина [568].
