Лев Поляков - История Антисемитизма. Эпоха Веры.
В одной французской сатире XIV века, написанной на народном языке, представлен некий парижский еврей, пользующийся высоким авторитетом среди своих единоверцев, который однажды упал в общественную отхожую яму. Другие евреи собрались, чтобы оказать ему помощь. «Остерегитесь, – воскликнул пострадавший,- ибо сегодня суббота. Подождите до завтра, чтобы не нарушать наш закон». Они согласились с ним и удалились. Присутствовавшие при этом христиане поспешили сообщить об этом происшествии королю Людовику. Тогда король приказал своим людям не позволять евреям вытащить своего единоверца из ямы в день Господа, сказав; «Он соблюдал субботу, пусть также соблюдет и наше воскресенье». Так и произошло, а когда в понедельник пришли, чтобы вытащить несчастного из его ужасной западни, он был уже мертв.
Та же история существует и в немецком варианте, возможно, в еще более характерной форме, поскольку здесь вместо Святого Людовика действует папа, духовный вождь христианского мира.
После эпидемии черной чумы в Нидерландах практически не осталось евреев, но им оказалось посвящено значительное количество литературных произведений. Некоторые поэмы затрагивали знаменитое дело о жертве Святой Гуцулы в 1370 году; другие описывали ритуальные убийства.
В Англии после изгнания 1290 года вообще не осталось евреев, но там еврейская тема продолжала пользоваться исключительной популярностью. Возникшая в 1255 году история о ритуальном убийстве породила в следующем столетии двадцать один различный вариант баллады, названной «Sir Hugh or the Jews' daughter» («Сэр Хью или еврейская дочь»). Джеффри Чосер в своем «Рассказе настоятельницы», написанном в 1386 году, явно использует ту же историю:
«В Азии, в одном большом городе
Среди христиан были евреи.
– ---------------------------------------------------
Когда там проходил ребенок,
Проклятый еврей схватил его и крепко стиснул,
Потом перерезал ему горло и бросил в яму.
Я говорю, что его бросили в уборную,
Куда эти евреи, наевшиеся до отвала, приходили облегчиться.
О проклятый народ, о новый Ирод!
– ----------------------------------------------------
Юный Хью из Линкольна, о ты, который также
был убит проклятыми убийцами, как хорошо известно,
Поскольку с этого момента прошло очень мало времени,
Молись же за нас…»
В эту эпоху Италия оставалась единственной европейской страной, где трактовка еврейской темы в литературе могла быть благоприятной: даже в религиозных театральных постановках иногда можно было встретить образы честных и добрых евреев. Однако именно в Италии вскоре после эпидемии черной чумы произошла характерная реадаптация одной из тех легенд, происхождение которых теряется во мраке времени. Была ли она заимствована на Востоке или возникла под влиянием жестоких римских законов XII таблиц, тема «платы за плоть» во всевозможных ее вариациях до сих пор представлялась на сцене в образе безжалостного заимодавца, который был то злопамятным рабом, а то и непосредственным воплощением дьявола. Но вот в 1378 году флорентийский автор Сер Джованни Фиорентине в своей новелле «Баран» («II Pecorone») надумал сделать этого персонажа евреем. Нам хорошо известна странная судьба этой трансформации, которая после многочисленных метаморфоз два века спустя вдохновила Шекспира и привела к рождению бессмертного образа венецианского купца.
Но в напряженной культуре антиеврейских эмоций первое место постоянно занимает религиозная драма, этот ни с чем несравнимый носитель движущих идей своего времени. Темы Нового Завета, воплощенные на народном (вульгарном) языке, всегда занимали главное место в репертуаре средневекового театра. Но после того, как театр освободился от церковной опеки, он стал позволять себе все большие вольности в трактовке священной истории для того, чтобы удовлетворять склонностям зрителя и одновременно воспитывать и образовывать его, поскольку морализаторские тенденции составляли основу этого театра. Чтобы соответствовать примитивным и грубым вкусам этого зрителя, умножают всевозможные изобретения и сценические эффекты, предназначенные для наилучшего показа «величия и святости Спасителя и Святой Девы» на фоне безмерного вероломства евреев. Бесчисленная гамма эпитетов, используемых для описания евреев, дает достаточно полное представление об общей тенденции: «лживые, неверные евреи», «лживые мошенники», «лживые безбожники», «дурные и вероломные евреи», «порочные евреи», «беззаконные евреи», «предатели-евреи», «лживый и проклятый народ» и т. п. («faulx Juifs; faulx larrons; faulx mécréans; mauvais et fêlions Juifs; pervers Juifs; des-leaulx Juifs; traistres Juifs; faulce et perverse nacion; fauce chenaille; fauce moignye mau-dicte».). Вряд ли есть необходимость добавлять, что евреи – это только противники Иисуса, а его апостолы и верные его последователи, естественно, могут быть только христианами.
Но этим дело не ограничивалось. Средневековый театр в целом отличался крайним динамизмом, и нужно иметь в виду, что обращение к откровенному садизму составляло один из важнейших его приемов. В нем изобиловали сцены крайней жестокости, пыток, распятий и насилия: некоторые сцены таковы, что крайне затруднительно описывать их теперь в пристойных выражениях. Так, в конце одного представления постановщик сказал:
«Вы видели, как девственниц лишают невинности
И как насилуют замужних женщин».
И это была еще не вся правда – на самом деле, в пьесе имелась крайне скабрезная сцена хирургической операции, которую Нерон приказал сделать своей матери, чтобы «узнать, как он появился на свет».
Таковы были нравы средневековья; но некоторые театральные приемы остаются неизменными. В частности, в тех случаях, когда развитие действия не предполагало наличия насильственных антиеврейских сцен, то иногда ухитрялись вставлять их искусственно, подобно тому, как в популярных современных «вестернах» в конце часто используется сцена грандиозной финальной драки, позволяющая вознаградить достойных, покарать негодяев и успокоить совесть зрителей. Напомним также, что в своем наивном реализме средневековый театр не обращал внимания на анахронизмы, представляя евреев (и других персонажей) в одеяниях и с именами, принятыми в данную эпоху.
Так, некоторые немецкие представления, посвященные успению Девы, включали добавленную в конце сцену, известную как «Представление о разрушении Иерусалима». В этой сцене, лишенной какой-либо органической связи с основным действием, показывалось, как император Тит, ставший христианским рыцарем, предает Иерусалим огню и мечу, чтобы отомстить евреям за богоматерь. К тому же действие вполне соответствует своей эпохе. Так, в «Мистерии святых даров» на сцену выводится еврейский ростовщик, который подкупает свою должницу-христианку и получает от нее кусочек освященной просфоры. Он немедленно начинает осквернять просфору – «Меня охватило желание распять ее, бросить в огонь, терзать, растоптать на земле, сварить в кипятке, бить и забросать камнями» – однако, чтобы он ни делал, просфора истекает кровью, но остается невредимой. На жену и детей этого еврея, ставших свидетелями чуда, снисходит благодать, и они выдают его, а сами немедленно принимают христианство. Когда прево приходит за ним, еврей также предлагает принять крещение:
«Я охотно крещусь
Потому что тогда я получу приговор
Который сохранит мне жизнь».
Но прево не поддается на уговоры:
«Это всего лишь уловка».
И еврея приговаривают к смерти на костре. Он умирает, прославляя «свою книгу» (разумеется, Талмуд) и выкрикивая ужасные проклятия:
«О дьявол, мне кажется, что я горю
Дьяволы, дьяволы, все горит и пылает.
У меня все тело в огне
Я погибаю в огне и пламени
Мое тело, мой ум и моя душа
Горят и пылают ярким пламенем
Дьяволы, приходите быстрее
И спасите меня от этой муки».
«O diable, il me semble que iarde
Diables, diables brusle et ars
le are je brusle de toutes pars
Je dépars en feu et en flamme
Mon corps mon esprit et mon ame
Bruslent et ardent trop en ardamment
Dyables venez hastivement
Et m'emportez à ce besoing.»
Что же касается его соучастницы, должницы-христианки, то ее тоже сожгли, но она умерла в вере и раскаянии.
В XIV веке впервые появляются «Мистерии страстей господних», которые получат огромную популярность в следующем столетии. Было вполне характерно для мрачной атмосферы позднего средневековья, что, в конце концов благодаря этим мистериям, основной акцент падал на наиболее патетические и кровавые страницы биографии Иисуса и оказались оттесненными на второй план истории его рождения, жизни и воскресения. Представления этих мистерий происходили в обстановке абсолютной религиозной общности и веры и не имели ничего общего с современными спектаклями. Отдаленное представление о потрясающей эмоциональной силе воздействия этих мистерий может дать сравнение с современными спортивными матчами, или, точнее, с политическими церемониями, столь любимыми тоталитарными партиями: жизнь в городе замирала, закрывались лавки и мастерские, пустели монастыри и суды; в течение нескольких дней все население покидало свои дома и собиралось на представление, так что приходилось назначать специальных стражников для наблюдения за опустевшими улицами и домами – а иногда также для защиты местных еврейских гетто; нам известно, что это делалось во Франкфурте, во Оренбурге и в Риме.
