История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Многие теперь полагали, что король уже возвратил все выгоды, утраченные им из-за прежних ошибок, промахов и упущений, и что, разгромив деблокировавшую Глостер армию, он в полной мере вознаградит себя за неудачную осаду. Казалось, он обладал всеми мыслимыми преимуществами: его солдаты могли отдохнуть в большом городе, тогда как неприятель стоял в поле; за спиной короля лежали верные ему земли, на чью помощь он мог рассчитывать, совсем рядом был гарнизон Уоллингфорда, и сам Оксфорд, откуда можно было получить любые недостающие припасы, находился не так уж далеко. Неприятель же был изнурен долгими маршами ничуть не меньше, чем королевские войска, и с того времени, как третьего дня его атаковал принц, вынужден был стоять в полной боевой готовности, притом в краю, где не мог раздобыть провианта. По этим причинам все пришли к заключению, что теперь в полной власти самого короля выбирать, драться ему или нет, а значит, неприятеля, которому не оставалось ничего другого, как пробиваться с боем или умирать с голоду, он может принудить к сражению в весьма неблагоприятных условиях. Это было настолько очевидно, что накануне вечером решено было не начинать битву иначе, как на такой позиции, которая обещала бы верный успех. Но, вопреки этому плану, когда граф Эссекс искусно построил армию в боевой порядок на холме менее чем в миле от города, всюду расположив своих людей наилучшим образом, из-за безрассудной отваги молодых офицеров, занимавших важные посты и, к несчастью, всегда недооценивавших мужество противника, сильные отряды королевских войск один за другим ввязались в дело — и настолько, что король принужден был теперь поставить все на карту сражения, позволив неприятелю вести свою игру по меньшей мере с равными шансами на успех.

На всех пунктах противники дрались с необыкновенной храбростью и упорством. Неприятель стоял твердо, пытаясь скорее удержать занятые позиции, нежели продвинуться вперед, и таким образом не давал нападающей стороне тех преимуществ, которые могла бы она получить при малейшем его движении. Королевская кавалерия, как бы показывая свое презрение к врагу, атаковала с изумительной дерзостью и отвагой на самых невыгодных для себя позициях; она вновь оказалась слишком сильным противником для неприятельских эскадронов, и те почти всюду обратились в бегство, так что большая часть парламентской пехоты осталась без всякого кавалерийского прикрытия. Но тут замечательную доблесть проявила вражеская пехота; в любую минуту готовая поддержать и выручить свою рассеянную неприятелем кавалерию, она позволила ее собрать и привести в порядок. Лондонская милиция и вспомогательные полки (которых прежде никто и в грош не ставил, ведь они ни разу не нюхали пороху и не были знакомы с иной службой, кроме не слишком утомительной муштры в Артиллерийском парке) показали чудеса храбрости и, по существу, спасли в тот день всю парламентскую армию. Подобно неприступному бастиону, эти полки служили оплотом и защитой для остальных; а когда конница на их флангах была разбита и рассеяна, они продолжали держаться так стойко, что хотя принц Руперт лично водил на них в атаку свою отборную кавалерию и даже пробился сквозь град картечи, он так и не смог прорвать ряды неприятельских пикинеров и вынужден был повернуть назад свои эскадроны.

Битва продолжалась весь день, однако решительного перелома, который позволил бы одной из сторон счесть, что она берет верх, так и не наступило. Ибо, хотя кавалерия короля не раз обращала в бегство неприятельскую, вражеская пехота стояла непоколебимо, и королевские пехотинцы добились немногого. Сражение началось столь внезапно и в такой суматохе, что за весь день артиллерия короля так и не была пущена в ход, тогда как неприятельские пушки, к несчастью для противной стороны, весьма искусно размещенные, причинили чувствительный урон и пехоте, и коннице Его Величества. Когда уже ничто другое не могло развести противников, это сделала ночь, и теперь каждая из сторон смогла поразмыслить об ошибках, допущенных ею днем. Для неприятеля дело кончилось, по крайней мере, не хуже, чем он рассчитывал, и уже рано утром армия графа приготовилась к выступлению, ведь ей было совершенно необходимо поскорее пробиться туда, где она могла бы найти провиант и ночлег. В королевском же лагере вели себя теперь с той благоразумной осмотрительностью, какую следовало бы проявить накануне, и хотя число убитых оказалось не таким большим, как это можно было ожидать после столь жаркого боя, однако, поскольку многие офицеры и джентльмены были ранены, решено было не возобновлять сражения на прежнем месте, но воспользоваться теми преимуществами, которые предоставит отход неприятеля. Граф Эссекс, убедившись, что путь свободен, продолжил осуществление главного своего замысла — вернуться в Лондон — и через Ньюбери двинулся к Ридингу. Обнаружив это, принц Руперт позволил ему беспрепятственно совершать свой марш до тех пор, пока вся парламентская армия не растянулась на узких полевых дорогах, и тогда во главе сильного отряда кавалерии и тысячи мушкетеров атаковал арьергард Эссекса, да так успешно, что привел его в страшное расстройство, перебив и захватив в плен многих неприятелей. Тем не менее граф с большей частью армии и всей артиллерией благополучно прибыл в Ридинг и, задержавшись там на один или два дня, чтобы его солдаты могли передохнуть и восстановить силы, неспешно и в полном порядке продолжил движение к Лондону, позволив королевским войскам занять Ридинг, куда сэр Джеймс Астли тотчас же ввел гарнизон из трех тысяч человек пехоты и пятисот кавалеристов. Его Величество и принц Руперт с главными силами отошли в Оксфорд, но прежде поставили гарнизон, под начальством полковника Бойза, в Доннингтон-касле, в миле от Ньюбери, перерезав таким образом большую дорогу, по которой возили в Лондон товары из западных графств.

Между тем сэр Уильям Уоллер, имея свыше двух тысяч человек кавалерии и столько же пехоты, преспокойно стоял в Виндзоре, а то, что могло приключиться в это время с графом Эссексом, тревожило его так же мало, как несколько ранее самого графа — судьба его, сэра Уоллера, армии при Раундуэй-Дауне; в противном случае, если бы он двинулся навстречу королю к Ньюбери (до которого от Виндзора было каких-то двадцать миль), а граф в это время ударил с другой стороны, то Его Величеству угрожал бы полный разгром. Подобные опасения стали причиной — или выдавались за таковую впоследствии — поспешного и преждевременного вступления в бой королевской армии.

В Лондоне графа Эссекса встретили всеми мыслимыми знаками уважения и любви, в честь его победы (ибо там нисколько не затруднились объявить его победителем) приказано было служить благодарственные молебны. Без сомнения, граф проявил изумительное мужество и полководческий талант в этом деле, от начала до конца которого многое решали его личные качества, и битву при Ньюбери мы вправе счесть одним из самых славных эпизодов этой злосчастной войны. Ведь он достиг своей цели, а после снятия осады Глостера, когда следующей его задачей стало отступление с армией к Лондону, выполнил ее с меньшими потерями, чем это можно было ожидать, принимая в расчет длину пути и те препятствия, которые пришлось ему преодолеть. С другой стороны, известные основания приписывать себе победу были и у короля. Он пустился в погоню за неприятелем, настиг его и принудил к сражению, когда тот желал уклониться от боя. За ним осталось поле битвы, а уже на следующий день он продолжил преследование врага и причинил ему немалый урон, сам не понеся ни малейших потерь. Наконец — и это казалось вершиной его успехов — король вновь водворил свой гарнизон в Ридинге, отодвинув таким образом неприятельские квартиры на ту линию, которую занимали они еще в начале года, тогда как подвластная ему территория расширилась благодаря почти полному подчинению западных графств, а его армия, как в пехоте, так и в кавалерии, была теперь гораздо сильнее, чем при открытии кампании. Но на чьей бы стороне ни усмотрели мы более явные признаки и очевидные свидетельства победы, несомненно, что урон короля — а таков был печальный удел его армии во всех стычках и сражениях с подобным противником — оказался куда более серьезным и чувствительным по своим последствиям, ибо если неприятель потерял какого-нибудь безвестного полковника или офицера, о котором никто прежде и не слыхивал, а жены лондонских граждан оплакивали гибель своих мужей, то в королевском войске легло на месте свыше двадцати старших офицеров — знатных людей с именем и репутацией; а еще больше особ столь же высокого звания было ранено.