Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова
Его высокопреосвященство митрополит Анастасий произнес молитву, благословляя трапезу. Никоарэ поклонился гостям и движением руки пригласил их сесть.
Когда в кухнях стало известно, что почтенные гости сели за стол, явилась целая вереница стольников, принесших закрытые крышками медные посудины, которые по обычаю подносили сперва господарю, сняв с них крышку.
Если господарь изъявлял желание откушать, то главный стольник Алекса Лиса первым отведывал блюдо новой деревянной ложкой.
За стольниками следовали кравчие. И главный кравчий, дед Елисей, пригубив из кубка, как стольник пробовал яства из миски, преподнес господарю питье.
Никоарэ почти ничего не ел и не пил, но просил Шаха с есаулами, капитанов своих ратников с Острова молдаван и капитанов местных рэзешей есть и пить вдоволь.
Когда доели последнее блюдо, снова наполнены были чаши, все сотрапезники встали и Никоарэ помянул усопшего Иона Водэ. Затем он прибавил:
- Возлюбленные братья и воины, исполнен долг наш перед государем, успокоены наши сердца. Пребывание наше в стольном городе Молдовы окончено. Осушим сию последнюю чашу за вас, остающихся, а мы уйдем в наш запорожский вольный край.
Тоскливое недоумение изобразилось на многих лицах. Но большинство еще утром узнало о решении господаря и удивлялось меньше.
Поднялся Митря Лэкустэ, старик рэзеш, который в течение четырех недель пребывания Никоарэ в стольном городе был сановным боярином-дворецким; пригладив седеющую бороду и белые свои кудри, он сказал:
- Крепко порадовало нас, государь-батюшка, твое пришествие и мы горько печалимся, что ты уходишь. Научил ты нас стоять за правду, поубавил число притеснителей и призвал установить вековую вольность наших дедов. Впереди еще ждут нас немилосердные времена, но от твоей светлости получили мы надежду на избавление; верим в него, и о нашей надежде узнают и другие поколения, когда настанет светлая година.
Митря лэкустянин подошел к Никоарэ, коснулся губами перстня с печатью; господарь обнял его.
В воскресенье вечером логофет Раду, ведавший господаревой казной, выдал капитанам и есаулам жалованье для каждой сотни - по два талера на воина. И стало известно, что еще по три талера получит каждый у Иакова Лубиша, банкира его светлости, либо во Вроцлаве, либо в днепровских поселениях.
Никоарэ соизволил также подарить по полталера всем старым служителям господарского дворца, служившим ему, пока он находился в стольном городе.
Утром двадцать второго декабря конники Никоарэ Подковы двинулись обратно в том же строгом порядке, в каком пришли.
Четыре сотни под началом негренского капитана Козмуцэ остались в Яссах, другие сотни - в волостях для поддержания на время отхода войск порядка в стране. А главная часть войск перешла до полудня Прут.
Матушка Олимпиада била челом господарю о горькой участи своей.
- Не оставляй ты меня, государь, одинокую. Дозволь и мне перейти на Украину. Авось, обрету покой и забвение в какой-нибудь женской обители подле великого града Киева. А дозволишь, так я сначала съезжу домой в Филипены, соберу свою одежду, кое-какие вещи и немногие драгоценности, оставшиеся мне от мужа.
- Хорошо, так и сделай, матушка, - отвечал Никоарэ Подкова. - Жди меня в Филипенах.
С бьющимся сердцем выслушала старуха Олимпиада эти слова, которых совсем не ждала. Стало быть, Подкова хочет еще увидеть те места, где промелькнул весенний сон его любви.
В это короткое путешествие Никоарэ сопровождали его старые товарищи; их было меньше и были они печальней, чем в лето семьдесят шестое.
В Дэвиденах старики встретили Никоарэ Подкову слезами и стенаниями. Потом гетман вышел в сад, желая побыть один со своими друзьями. Он разыскал гробницу Давида Всадника и рядом, около кустиков зеленого барвинка с плотными глянцевыми листьями, увидал свежую могилку, где покоилась та "девица-краса", о которой писала в грамоте матушка Олимпиада. Грамоту эту Никоарэ все еще носил при себе.
Он молча постоял у могилы, посылая вслед навеки утраченной деве скорбную мысль, и та поплыла за кометой в холодные глубины неба.
Матушка Олимпиада приехала в Филипены собрать вещи, с которыми не хотела расстаться; двор и зверей своих она подарила своей ученице Сафте.
Когда Олимпиада и Никоарэ Подкова с сотнями, стоявшими на страже вокруг Дэвиден, достигли брода около Липши, у переправы через Днестр уже хлопотали ратники с Острова молдаван.
С севера надвинулась седая мгла, и завертелись в воздухе белые кони первой зимней вьюги.
- Знаю я вас, - горестно рассмеялся Никоарэ, - не раз я бился с вами и побеждал!
39. РАССКАЗ КУМА НЕКУЛАЯ
Солнце жгло в полную силу. Стоял месяц сенозарник [август] лета тысяча пятьсот семьдесят восьмого, - знойная пора, когда в Молдове начинается жатва.
На постоялом дворе Горашку Харамина, у распутья дорог, ведущих в Сучаву, Яссы, Пьятру и Роман, встретилось несколько приезжих; ища спасения от палящей жары, они устроились в тени ореховых деревьев. К путникам подсели местные жители - отдохнуть от трудов, освежиться в прохладе, а главное узнать, что творится на белом свете.
Это было в четверг, двадцать второго числа. К постоялому двору то и дело подъезжали путники. Первыми прискакали с северной стороны по большому шляху, проложенному вдоль берега реки, двое всадников на низкорослых конях; ехали они, как видно, издалека: часть поклажи у обоих была приторочена у седла, остальную они везли в больших переметных сумах на запасных конях.
Харамин внимательно оглядел их и одобрительно кивнул головой. Ему нравились выносливые кони с хорошим ходом; Горашку Харамину немало довелось видеть таких коней минувшей осенью, когда из Запорожья пришел в страну Никоарэ Подкова с молдавским и козацким войском. Горашку даже показалось, что он знает и подъехавших ко двору всадников, только он не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах видел их. Может быть, встретились в Романе, когда рубили головы братьям Грумеза, сановникам Петру Водэ Хромого?
Вслед за этими чужеземцами дорогой, которая вела из Рэзбойен и Тупилац, пожаловали к полдню еще трое, должно быть, горные пастухи, подумал хозяин. У пояса висят башлыки, на голове - широкополые шляпы; беленые сывороткой рубахи стягивает широкий кожаный кимир, на ногах кожанцы с загнутыми носками. Как и у тех, что прибыли ранее, у всех троих наверняка есть оружие, только не на виду. Косматые кожухи приторочены сзади у седел; должно быть, в них и припрятаны балтаги с короткой рукояткой.
Сняв поклажу с коней, они, как и первые всадники, некоторое время отдыхали. Поглядели на козацких лошадок - те свободно паслись на лужайке, ловко отрывая зубами сухие пучки травы.
- Добрые кони, - проговорил старый овчар, - сами добывают себе корм. Да и наши гуцульские не хуже. Вы вроде как нездешние будете?
Старший из двух незнакомцев, приехавших с северной стороны, кивнул: верно, мол, нездешние. Но ничего не ответил. Он был седой, немного взъерошенный, с затуманенным взором. Его спутник был помоложе, черноволосый и смуглый, глаза у него блестели, точно капли дегтя.
Старший овчар нагнулся к своим товарищам (один был его лет, другой молодой хлопец) и шепнул им несколько слов. Те кивнули.
- Просим хозяина подойти к голодным, а пуще того жаждущим путникам, обратился он к Горашку Харамину, стоявшему среди земляков.
Харамин заторопился:
- Хлеб у меня есть, - заверил он, - а брынза, поди, у ваших милостей у самих найдется.
- Верно, хозяин. А еще потребуется нам кувшин вина.
- Можно.
Хозяин оборотился к приезжим, прибывшим первыми.
- А вашим милостям что будет угодно?
- Да и нам бы кое-что потребовалось, только мелких денег нет.
- Не беда. На заезжем дворе Харамина путник может утолить жажду и голод, не разменивая злотых.
- Серебряных талеров, братец Харамин.
- Ну что ж, не разменивая серебряных талеров.
Седой проезжий рассмеялся.
- Добрые порядки в молдавской стороне.
- Верно, - подтвердил хозяин. - Только вот господарские порядки никуда не годятся. Откуда же вы следуете, ваши милости?
- Такому достойному человеку можно и сказать: от ляхов едем.
- Вот как! Друг другу приятели будете, что ли? На братьев вроде как не похожи.
- Нет, мы братья. Не по матери - по кручине.
Харамин вытер рукавом потный лоб и с удивлением уставился на собеседника.
- С тобой, добрый человек, не помню, чтобы встречался я, а вот товарищ твой заезжал ко мне на постоялый двор.
- Возможно, - молвил седой путник.
- Заезжал я на твое подворье, батяня Горашку, - подтвердил второй путник. - У тебя хорошая память.
- Узнаю голос, - обрадовался хозяин. - Я ведь тоже певчим был на своем веку. Зовут тебя Иле, и проезжал ты летось с дьяком. А тот дьяк такое нам поведал, что его и теперь еще вспоминают наши земляки.
Пастухи, не мигая, смотрели на них, прислушиваясь к разговору. Потом оставили свой угол и подошли поближе.
