Михаил Петров - Адмирал Ушаков
Когда Наполеон понял, что мира не будет, его охватила ярость. Он призвал своих маршалов и сказал:
- Нужно сжечь остатки Москвы и идти через Тверь на Петербург.
Маршалы промолчали.
- Европа увенчает нас славой великой, когда узнает, что мы в три месяца завоевали две большие северные столицы!
Маршалы ответили на это новым молчанием. Не будешь же говорить императору, что он спятил с ума! Идти на север, навстречу зиме с сильно поредевшей армией, без хлеба и фуража, имея в тылу русскую армию, которая теперь уже не уступала по численности французской, значило самому накинуть петлю на собственную шею. Да Наполеон и сам, видимо, понимал, что нес абсолютную чепуху, нес для того только, чтобы взбодрить себя. Он не стал настаивать на безумной затее и отпустил маршалов. У него возникло другое решение. Он вызвал к себе генерала маркиза Лористона и приказал ему ехать к Кутузову просить пропуск для проезда в Петербург к императору Александру.
- Мне нужен мир, - сказал Наполеон генералу, - он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало, спасите только честь.
Лористон подчинился, поехал к Кутузову, но вернулся ни с чем. Пропуска в Петербург ему не дали. И тогда Наполеон понял, что надеяться ему больше не на что, дни его армии сочтены и что, пока не поздно, пока цела гвардия, пока еще не все потеряно, надо уходить. И он отдал приказ, который так давно ждали его маршалы... Но прежде чем отдать этот приказ, он отдал другой - взорвать Кремль. Это была агония злобы, агония мести за неудавшуюся авантюру. Наполеон мстил не только Александру I, не пожелавшему пойти на мир, не только Кутузову, не давшему победить себя, он мстил русскому народу, чьими руками был создан Кремль. Из великого полководца выплеснулось великое ничтожество.
Наполеон оставил Москву утром 19 октября. Он ехал, а за спиной раздавались взрывы. То приводили в исполнение его чудовищный приказ.
По дороге от Москвы до Смоленска у Наполеона не было больших складов. Все было съедено и сожжено. То была пустыня, а не дорога. Чтобы не подвергаться опасности голода, Наполеон решил идти на Смоленск не старой дорогой, а через Калугу, где можно было поживиться за счет крестьян, еще не тронутых войной. Но Кутузов и тут его обошел: он успел подтянуть сюда свои главные силы. Под Малоярославцем произошла жестокая стычка. После стычки Кутузов приказал своим войскам оставить Малоярославец, охваченный пожарами, и занять позиции в двух верстах от города. Многим казалось, что разразится новое Бородино. Но до этого не дошло. Было время, когда Наполеон жаждал повторного генерального сражения, но теперь перспектива такого сражения его не обрадовала. После Бородина многое изменилось, и изменилось не в пользу французов. Наполеон не стал испытывать судьбу и первый раз за всю войну показал русской армии спину. Время его наступательных действий прошло.
Предвидение Ушакова оправдалось. Захват Москвы обернулся для Наполеона унизительным поражением.
10
Служба Арапова в корпусе Витгенштейна протекала сравнительно спокойно. Противостоявшие корпусу французские войска хотя и имели некоторое превосходство, после сражения под Клястицами не предпринимали решительных действий. Война на этом участке ограничивалась небольшими стычками. И хотя эти стычки не давали ни той, ни другой стороне большого повода бить в литавры, граф Витгенштейн аккуратно записывал их в свой актив как блистательные победы. Он зафиксировал десять таких стычек. Десять стычек - десять побед. Говорил кому только можно: "Провидение даровало мне десять побед!" Сражение под Клястицами, кончившееся в пользу русских, он, разумеется, тоже зачислил в число своих личных побед, хотя роли в том сражении никакой не играл, все было сделано благодаря генералу Кульневу.
Похваляясь своими десятью победами весьма сомнительного свойства, граф в то же время злорадствовал по поводу неудач других войск, не входивших в его корпус. Особенно он потешался над командующим Дунайской армией адмиралом Чичаговым, которого ненавидел за то, что тот пользовался у императора большим кредитом, чем он, граф Витгенштейн.
- Ваш адмирал меня смешайт, - говорил он Арапову, произнося отдельные русские слова на немецкий лад. - К одной глупости прибавил вторую глупость. Адмирал приказал убить несколько тысяч волов, чтобы сварить бульон.
- Для чего ему столько бульона? - усомнился Арапов.
- Не ему, а войскам, которыми желайт учинить диверсию армии Наполеона, посылайт их Италия.
- И сколько же войск он послал?
- Зачем посылайт? Оставить посылайт. Бульон даром пропал.
И генерал захихикал, довольный тем, что ему удалось так остроумно высмеять незадачливого полководца, взявшегося не за свое дело.
Таким был командующий корпусом прикрытия, у которого довелось служить Арапову.
Но вернемся к главным событиям. После того как французы, оставив Москву, подались на запад, близкие к императору Александру генералы воспылали желанием внести свой вклад в дело победоносного завершения войны и с одобрения его величества составили план, который, по их замыслу, должен был привести к окружению и пленению Наполеона. Генералы рассудили: ежели Наполеон, отступая, пойдет из Смоленска через Витебск, Бочейково и село Глубокое, следует сделать ему ловушку на реке Уле. А ежели дорогой отступления будет Смоленск - Орша - Борисов - Минск, то ловушку следует устраивать уже у реки Березины в районе Борисова или другом месте, где Наполеон соберется с переправой.
Итак, Ула и Березина. Именно здесь, по предначертаниям петербургских стратегов, должны были решить судьбу Наполеона воинские соединения русских. Корпус Витгенштейна на северном фланге, а армия Чичагова, подошедшая с берегов Дуная, - на южном должны были не дать французам перейти речные преграды. Что же касается главной армии Кутузова, то на ее долю оставалось только "придавить" неприятеля с востока к этим самым водным преградам. План не оставлял Наполеону никаких надежд на спасение. Однако планировать легче, гораздо труднее претворять эти планы в жизнь...
"Неувязки" стали сказываться довольно скоро. Получив приказ идти к реке Березине, граф Витгенштейн повел свой корпус на Борисов с такой медлительностью, что полки его растянулись на десятки верст. С некоторыми из них была даже потеряна связь. К месту назначения корпус прибыл только через неделю, к тому же не весь, а только его авангард вместе с главной квартирой.
Некоторое время спустя в Борисов к графу Витгенштейну прибыл с небольшим отрядом охраны начальник штаба главной армии генерал Ермолов. Граф принял его в присутствии своей многочисленной свиты. Ермолова называли "любимцем славы", он был безмерно храбр, и дружба с ним делала честь каждому.
- Я весьма наслышайт вашими победами, генерал, - говорил граф с самодовольным видом. - Вы хорошо били противника. Мой корпус тоже не сидел без дела. Провидение даровайт мне десять побед, десять замечательных побед, генерал. Французы мною были биты. Я не пустил неприятеля в Петербург.
Один из штабных офицеров захлопал в ладоши, словно находился на представлении в театре. Хлопки прозвучали столь неуместно, что ввели в смущение самого расхваставшегося графа.
Речь графа и угодливое рукоплескание не произвели на Ермолова желаемого впечатления. Высоколобый, с пронизывающим взглядом волевого человека, он отнесся к разыгравшейся перед ним сцене с едва уловимой иронической улыбкой. После того как граф кончил говорить и затихли хлопки, он спросил обыденно, весь ли корпус собран в Борисове? Вместо ответа граф вопросительно посмотрел на дежурного генерала Бегичева. Тот неожиданно для всех заворчал:
- Мы ведем себя как дети, которых надо сечь. Мы со штабом здесь, а корпус наш двигается Бог знает где, какими-то линиями.
После таких слов аплодисментов, конечно, не последовало, вместо аплодисментов поднялся и тут же затих легкий шумок, в котором нетрудно было уловить признаки восхищения смелостью и откровенностью дежурного генерала. Другой на его месте сказать бы такое не посмел, а Бегичев посмел. Что ему граф Витгенштейн, когда он служил и был на "ты" с самим Суворовым! Несколько отвлекаясь от повествования, напомним читателю, что это был тот самый благородный и почтенный Бегичев, который осмеливался с насмешкой называть худой славы Аракчеева графом Огорчеевым. И это в ту пору, когда Аракчеев состоял шефом жандармов, был императору близким человеком.
В ответ на реплику дежурного генерала граф Витгенштейн ничего не сказал, пожевал лишь губами.
- Я полагаю, граф, - растягивая слова, сказал Ермолов, - вам самому удобнее рапортовать светлейшему о состоянии своей армии и о своих видах на дальнейшие действия. Свою обязанность я нахожу лишь в том, чтобы напомнить вашему сиятельству о необходимости установить более тесное взаимодействие между армиями. Надобно попытаться задержать неприятеля на Березине, не дать ему перейти на ту сторону.
