Галина Петреченко - Рюрик
Рюрик стоял на крыльце, с жадностью вдыхая чудесный аромат свежего теста, с любовью взирал он на женщин, священнодействующих над начинкой для пирога, и с болью в сердце смотрел на молодых девушек и парней, готовящихся к ночным играм. Но вот среди девушек мелькнуло озабоченное лицо Рюриковны. Пятнадцать лет ей уже минуло! Рюрик вздохнул. Дочь подросла, а кроме мимолетных, полудетских-полувзрослых разговоров с ней и вспомнить нечего! Постоянный немой упрек видел он в ее глазах. Вот она оглянулась на крыльцо, сумрачно, исподлобья посмотрела на него и, будто спохватившись, побежала к матери в клеть. Похожа, похожа на Руцину, но что-то в ней и от бабушки. Большие серые глаза, длинные пушистые ресницы, высокий чистый лоб, светлые вьющиеся волосы, нежный румянец на щеках, прямой нос, смело очерченные пухлые губы, - все это напоминало Рюрику его мать. А вот фигуру, стремительно-легкую походку и чуткие нервные руки унаследовала Рюриковна от Руцины.
Рюрик еще раз внимательно вгляделся в пеструю, оживленную толпу, творящую чудо к завтрашнему празднику, и, к своему великому удивлению, не нашел там ни одной из своих жен. "Странно, - подумал князь, - такого вроде ни разу не было. Куда это они по-девались? - хмуро спросил он сначала самого себя, а потом и Руги, вышедшего на крыльцо за князем.
Хромоногий старый кельт загадочно улыбнулся в ответ на вопрос князя и лукаво соврал.
- Не ведаю где, - сказал он, вдыхая аромат, доносимый ветром с обрядовой поляны, - но, чую, у Бэрина скрываются, - и с сожалением доложил князю: - Еда на столе стынет.
- Подавай-ка ее сюда, старый врун, - заметив хитроватую улыбку на губах верного слуги, благодушно приказал Рюрик. - Заодно с тобой и поедим, медленно, чтобы не раскашляться лишний раз, проговорил князь.
Руги улыбнулся, но упрямо заявил:
- Поесть я с тобой, князь, поем, но все одно не скажу, где твои жены. Руцина убьет меня, а я завтра на празднике хочу побывать, - так жалостно протянул Руги, что рассмешил Рюрика.
- Давно Рюрик так не смеялся. Звонко, заразительно, раскатисто. На обрядовой поляне услышали его смех и, удивленные, повернулись к княжескому крыльцу. Параситы переглянулись, женщины-стряпухи расцвели улыбками, будто на поляне появилось еще одно солнце, а бедный Руги был так счастлив этим порывом неожиданного веселья своего любимого князя, что аж прослезился. Рюрик просмеялся и впервые за эти годы не закашлялся. Старый Руги не поверил своим ушам. Князь дышал возбужденно, но хрипов не было слышно, да и лицо его помолодело, посвежело, порозовело даже. Да и как же иначе?! Ведь месяц серпень на дворе, и такая сухая погода установилась в их новом городе, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Руги вытер со щек счастливые слезы и побежал за едой для князя.
* * *
А на следующий день рароги-россы, жившие в Новгороде, с восходом солнца поднялись славить Святовита.
Бэрин в своей новой обрядовой одежде выглядел особенно торжественным и величественным. Несмотря на то, что ему шел седьмой десяток, поступь у него была твердая, спина прямая и плечи еще не согнуты. Седые длинные волосы ныне были выкрашены в желтый цвет и, освещенные солнцем, золотились. Он шел медленно и важно, высоко подняв голову, к деревянному храму Святовита, что был выстроен в южной части города, увлекая за собой огромную, празднично разодетую, завороженную толпу. Вот он медленными движениями рук открыл ворота храма, и перед восторженной мужской частью племени рарогов предстал четырехликий Святовит. Солнце озарило лица присутствующих, и все вслед за верховным жрецом троекратно произнесли:
- Да славится вечно мудрость твоя, Святовит!
Бэрин первым вошел в храм и, подойдя к каменному изображению великого божества, заглянул, как всегда; в его знаменитый рог...
А в это время в клети Руцины старшая жена князя рарогов с дочерью обдумывали последние детали своих костюмов. Руцина, возбужденная предстоящим выступлением, советовала Рюриковне пришить к голубому платью облик луны. Жрицы уже вышили на куске льна цветными нитями ясноокую ночную владычицу неба, которая так подходила к новому платью Рюриковны, и девочка наконец согласилась.
- Ну вот... вот так, - приговаривала Руцина, отходя на расстояние и рассматривая костюм издалека. - Теперь все! Ну-ка, пройдись шагом Луны - вот так... - предложила она дочери и сразу же превратилась в надменную красавицу с величественными жестами.
Дочь подтянулась, вскинула голову, отчего ее пышные волосы рассыпались по плечам, и точь-в-точь повторила движение матери. Руцина залюбовалась стройной красавицей дочерью, но, посмотрев на ее рассыпавшиеся волосы, вдруг сказала:
- А вот... волосы мешают... Да! Мешают! А мы их вот этой фибулой сейчас соберем на затылок и вот так... - Руцина проворно подошла к дочери, ловко собрала ее волосы в пышный пучок и заколола их красивой серебряной фибулой на затылке. Затем она отошла от нее и вновь оценивающе оглядела Рюриковну. Вот теперь все! - удовлетворенно проговорила она. - Раздевайся и отдохни немного! А я примусь за свой наряд.
Рюриковна послушно сменила наряд, расколола волосы, положила драгоценную фибулу на маленький туалетный столик матери и, немного подумав, вдруг спросила:
- Мама, а почему ты, христианка, решила участвовать в нашем празднике?
Руцина, держа в руках свое золотое платье с изображением солнца на груди, выпрямила спину и строго посмотрела на взрослую дочь. Рюриковна не сводила глаз с настороженного и озадаченного лица матери - она решительно ждала от нее ответа.
Руцина вздохнула и тихо сказала;
- Я сменила бога, дочь, но не племя, которое дало мне мужа-князя и дочь-княжну. - Она с любовью посмотрела на сосредоточенное лицо Рюриковны, на ее нахмуренные брови и грустно добавила: - Мой бог-страдалец еще займет свое место в сердцах моих соплеменников, я в это свято верю, дочь. Но ты со своей молодой, горячей душой не осуждай ни меня - христианку, ни отца-язычника. На отца ты вообще должна молиться и Святовиту и Христу, решительно заявила вдруг Руцина и в ответ на невысказанный вопрос дочери пояснила: - Он дал жизнь тебе и сохранил ее твоей матери. - Она подсела на постель к Рюриковне, нежно обняла ее, поцеловала в голову и горячо предложила: - Знаешь, сегодня мы с тобой станцуем для него... танец жизни! Вот увидишь, его душа оживет! А это и есть для него начало начал! убежденно воскликнула Руцина, глядя на дочь. - Ведь солнце - основа жизни днем, а луна дает нам свой свет, свои сны и свою мудрость ночью. Ведь когда-то наши предки жили на ней, как говорят древние легенды. Вот и соединим начала двух светил в одном танце! Он поймет! Он не может не воспрянуть духом после этого! Ты поняла мое желание?
Руцина тряхнула рыжеволосой головой, представляя себя вместе с Рюриковной в их новом танце. Но это будет не тот танец, о котором просил Бэрин. Хотя... может, именно на богатую выдумку Руцины и понадеялся верховный жрец, когда послал Эфанду к старшей своей сопернице...
Рюриковна выглянула в маленькое оконце и подняла глаза на солнце. Дневное светило стояло еще высоко и еще жаром обдавало новгородскую землю. За окном желтели березы, краснели осины, пылали яркими гроздьями рябины и тихо шелестели разноцветной листвой задумчивые клены...
На обрядовой поляне уже приступили к жертвоприношению в честь Святовита, и длинной вереницей потянулись рароги-варяги с дарами к параситам верховного жреца. Первым вышел в центр поляны Рюрик - он вел на поводке бурого скакуна с завязанными глазами.
- За победу впереди, за победу позади прими, Святовит, дар от князя рарогов! - медленно сказал он и передал драгоценную уздечку параситу Кору...
А в другой клети княжеского дома готовилась к вечернему выступлению Хетта. Смуглолицая стройная кельтянка с распущенными черными волосами, облаченная в красный сарафан и коричневую кожаную сустугу, плотно облегавшую ее стройную еще фигуру, сидела на маленьком стуле с кантеле в руках и, перебирая короткие струны, тихонько напевала древнюю кельтскую песню. Она не давала пока еще волю своим чувствам, а лишь перебирала в памяти множество легенд, положенных на собственную мелодию, и искала среди них ту, которая больше всего отвечала бы пожеланию Бэрина. И вот в памяти Хетты всплыл поздний вечер и бабка-кельтянка, напевающая легенду о Руге, смелом и отважном витязе, предводителе кельтов, попавшем на чужбину и тосковавшем по родным степям, о том самом Руге, который нашел в себе силы собрать на чужбине новое войско и пробраться к себе на родину. "Да, - решила Хетта, надо пропеть Рюрику эту легенду, но не всю..." - и стала думать, какие четверостишья включить, а какие не пропевать, чтоб не ввергнуть князя снова в ненужное смятение...
И только Эфанда, сидя в своей клети, никак не могла решить: повеселить ей Рюрика своим даром или нет. Она перебирала лежавшие на одре свои наряды и в грустной задумчивости переводила взгляд с одного платья на другое. Она не верила, что праздник сможет изменить состояние души её повелителя. Она не смотрела в оконце, не слушала вести, которые приносили слуги с обрядовой поляны, где пока присутствовали только мужчины племени, принося жертвы великому божеству. По цветам в маленьком кувшине она определяла, пора собираться на вечернюю часть торжества или можно еще подождать. Вот она посмотрела на цветы, на их подтянувшиеся кверху лепесточки и вдруг вся подобралась, вытянула вверх одну руку, затем другую, изящным движением изогнула пальцы, и вот из ее рук получился прелестный букет цветов... Она встала, прошлась легкой, мягкой походкой по клети, затем вновь вскинула руки вверх и... улыбнулась. Голова ее сама величественно и нежно поворачивалась то на север, то на юг, увлекая за собой умелые, послушные руки, и Эфанда ожила! Да, она станцует ныне для своего единственного любимого танец цветов! Только бы не забыть предупредить Хетту, чтобы она успела подобрать ей на кантеле подходящую мелодию...
