Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
Я думаю, что наш сельсовет должен соблюдать и подчиниться закону новой сталинской конституции. А может быть и ошибаюсь. У них власть на местах, сельский сОвет не подчиняется никому»{844}.
Официально заявленные властью ценности — вот то, к чему апеллируют в своих письмах советские граждане. На конституцию же ссылается и этот грек с Кавказа, жалующийся, что стал жертвой расизма:
«Встретив меня в Конторе отделения в присуствии рабочий начал ругать и оскарблять меня. Он называл меня “Завоеваным греком”, угрожая — “всех греков выживу из отделения”.
Он напоминал о любви Екатерины к грекам и т. п. Этого я не знаю, любовь Екатерины для меня не известна.
Я гражданин СССР, читал я доклад товарища Сталина о новой конституции и знаю новую Сталинскую конституцию, там нетак говорится о расах и национальностиях.
Я обращаюсь к вам с просьбой принять соответствующие меры в защиту попираемых моих достоинств гражданина СССР»{845}.
Чаще всего авторы считают, что причиной расхождений между теорией и практикой, о которых они пишут, являются сбои в работе системы. Для них, по крайней мере формально, речь идет об исключении, а не о правиле. Однако кое-кто, более отчаявшийся или более трезво мыслящий, как писатель А. Виноградов, решается указать пальцем на непоследовательность сталинской системы:
«В стране существует Великая Сталинская Конституция. Здоровая в целом страна охраняется замечательной Красной Армией. Но у нас существует печать, где гнездятся кучи пустословов с аллилуйными словесами и восклицательными знаками и тысячи клеветников репортеров с юрконсултами их защищающими, тысячи редакторов паразитирующих на теле здоровых рукописей и превращающих труд писателей в похабную труху и гнилую плесень»{846}
Но, выявляя и выделяя сбои в работе системы, советские люди, по сути дела, в значительной мере разоблачают сами принципы функционирования режима.
Разоблачают «гости»
Это неосознанное разоблачение реальности советской жизни особенно отчетливо заметно в очень специфической категории писем — тех, что написаны бывшими жителями деревни, получившими образование в городе (в партийных школах[287] или просто рабочих, оказавшихся под влиянием государственной пропаганды). Возвращаясь к себе в деревню, они бывали потрясены несоответствием того, что им внушали, и реальной жизни. Они болезненнее других относятся к компромиссам повседневного существования и разоблачают кулаков, «засоряющих» колхозы{847}. Но еще чаще они пишут о том, как работают местные власти.
«Письмо
Прежде всего, я должен извинится за свое письмо, но я был вынужден сделать это, т. к. иного исхода я не нашел.
То ли я не выдержаный чл/п не зная устава, толи слишком смел. Но всеже надеюсь, что губ. ком прочитав мое письмо ни осудит меня, а на оборот: примит соответствующим меры, по всему ниже изложенному в этом письме, уезжая в отпуск в деревню с 18/УП-с.г. нам как отпускникам было поручено провести там кое какую работу. Тем более, мне как чл./п. кроме агитационной работы стали боевой задачи выявить какия имеются недостатки, и провести организационную раб. по вовлечению в ряди ВКП(б) и ВЛКСМ и оказать им в этом кое какое содействие в смысле культурного развития. Прежде всего, мне пришлось выявить из частные беседы целый ряд недовольства крестьян, на наши местные органы укомы и волкомы в том числе уика и вика по сергаческому уц. и крутецкой вол. не довольства следующее что местные органы саботируют в своем работе нарушают постановления пленумов ЦК. и ЦК.К. и не выполняют тех директив которые стоят главным образом перед партийными организациями»{848}.
Во время коллективизации удивление «гостей» звучит порой совершенно наивно:
«Я только приехал и меня поразило многое 1 — в нашей деревни и других поблиску нет ни красных уголков ни библиотек. 2 — районные руководители совершенно никакой культурно воспитательной работы ниведут. 3 — зделано расслоение между членами колхоза, бедноту от средняка и дела довели до того что средняков не стали приглашать на собрания и закончилась тем что средняки все вышли из колхоза…»
Ответственность за нарушения, о которых идет речь, естественно, возлагается на местное партийное руководство и администрацию{849}. И все же нет ничего удивительного в том, что констатирует этот рабочий из подмосковного Подольска. Как раз наоборот, речь идет о самых обычных для советской деревни проблемах. Удивление «гостей», их взгляд «извне» на то, что они видят, — один из самых лучших источников сведений о положении дел в советской деревне.
«Соли нет хорошей — пустячного предмета. Немолотая, комьями, только для скота. Мыла простого нет больше месяца. Подметок — необходимого товара для крестьянина нет. Имеется только 3 носовых платка и 10 пар наляных серых сапог да половина полки вина. Вот — деревенский кооператив».{850}
Письмо-заявление в таких случаях вызвано невозможностью представить, что в политике, проводимой сталинской властью, имеются изъяны или ошибки. Причина такой позиции — не только в обязательствах (авторы писем совершенно определенно являются открытыми сторонниками режима, об этом свидетельствуют и их слова, и их биографии), ее природа в данном случае психологическая: «Расширение или сужение спектра причин, признаваемых как способные породить болезнь, определяет позицию людей по отношению к возможности вмешательства или лечения»{851}. Это рассуждение Джованни Леви по поводу веры в силу колдуна в XVII веке, представляется нам очень поучительным применительно к СССР тридцатых годов. Задача советской пропаганды в этот период как раз состоит в том, чтобы максимально сузить спектр факторов, «признаваемых как способные породить» нарушения в функционировании экономики или общества. В нормальное время эти нарушения объяснили бы неправильным выбором, сделанным правящей партией, или, например, недостатком ресурсов.
Настойчивое подтверждение правильности линии партии, теория «обострения классовой борьбы», громкие процессы — все это имеет единственную цель: заставить поверить, что причиной всего того, что не ладится в стране, являются преступные действия кучки врагов, готовых на все ради достижения своей цели. Жесткое подавление выступлений оппозиции, которая в конце двадцатых годов пыталась предложить другой путь, ликвидировало последнюю возможность расширить спектр точек зрения. Оппозиционные течения были подавлены не во имя торжества одной идеи над другой, но во имя торжества истины над заблуждением. Троцкизм не был возможным путем, по которому не пошли, это была ошибка. В этих условиях, если партия права, и генеральная линия верна, почему столь ужасны жилищные условия? Почему ломаются станки? Почему так много брака? С того момента, как все убеждены в факте саботажа, нужно найти тех, кто является врагами. Надо их разоблачить и, следовательно, о них сообщить.
Эта картина мира получает распространение в обществе и в значительной степени объясняет масштабность доносительства. Сталкиваясь с нищетой и насилием, некоторые советские люди не могут представить себе иного объяснения, чем желание навредить, присущее целому промежуточному слою чиновников, которые на самом деле чаще всего являются лишь усердными исполнителями политического замысла, оказавшегося выше их разумения.
Конечно же, население Советского Союза использует те инструменты, которые ему предлагает власть. Но нелегко определить, что именно движет доносящими. Для значительной части советских людей написать власти — это способ добиться решения личных проблем. Сообщение и разоблачение, ставшее доносом, может помочь устранить соперника, отомстить за оскорбление, отвоевать немного места в коммунальной квартире. Но, как нам представляется, доносительство в СССР — это прежде всего инструмент предъявления социальных запросов: очень часто вопрос стоит о получении того, на что, как полагают люди, они имеют право. Иногда речь идет о проявлении социальной озлобленности: донос определенной общественной направленности, который позволяет отомстить не просто отдельному человеку, но вышестоящему лицу. Социальные портреты доносителей, которые мы анализировали выше, подтверждают, что столь широкое распространение практики доносов — симптом очевидного неблагополучия в обществе. Обобщая, можно сказать, что в письмах очень часто разоблачается СССР и его функционирование как государства. Нужда, насилие и неуважение являются естественной питательной средой для сигналов сталинской эпохи. Население, следовательно, не только и не столько отвечает на запрос власти, сколько использует систему в своих, хорошо понятных интересах. Несмотря на риторические формулы, представляется, что гражданин, пишущий власти, не очень часто делает это из «чувства долга». Реформирование государства значит для него меньше, чем удовлетворение личных или социо-профессиональных потребностей. Но все же в письмах, как правило, используются формы и темы, указанные руководителями страны. Именно неожиданное совпадение этих двух интересов и объясняет размах явления: государство получает сведения, которые позволяют ему добиться поставленных целей, население — средство для выражения недовольства. Даже не сознавая этого, оно может сказать о своих страданиях, своих проблемах, своих тревогах. Оно может также сводить счеты, ранить и убивать.
