Эмманюэль Ле Руа Ладюри - Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Во всей этой истории поражает глубокая двойственность феномена Лиги: в некоторых отношениях она обнаруживает достаточно отталкивающие черты. Мишле будет позднее возмущаться мерзким клерикализмом этой группировки, исключающим любые проявления терпимости к протестантизму. Но разве англиканская Церковь и «диссиденты» в Англии, где в 1688 году прошла «славная революция», проявляли открытость и терпимость к католикам, составляющим меньшинство на Британских островах, но большинство в Ирландии? Смесь ханжеского фанатизма и популизма, которая проявляется в выступлениях Лиги, напоминает по аналогии, если забежать далеко вперед, исламскую революцию в Тегеране в 1970-1980 годах, также характеризовавшуюся этими чертами. Подобное сближение не делает более привлекательными совместные мероприятия Гизов и городских масс под эгидой Лиги. И без дальнейших сравнений с более поздними периодами много раз отмечалось, что практика Парижской лиги (охота за подозрительными, доносы, символический, а иногда и настоящий террор, организация «секций» по кварталам, работа среди горожан и их подготовка к выступлениям) предвосхищает методы якобинцев, санкюлотов, членов Парижской коммуны в жестокие 1793-1794 годы. От этого до установления родственной связи одного с другим остается только шаг, но весьма длинный.
Вспомнив об этих проекциях в будущее, нужно все-таки ограничиться некоторыми достоверными данными. Прежде всего приверженность Лиги к традициям (городское пространство, сложившееся за века, практика городского контроля, связанного непосредственно с местным снабжением, самоуправлением, проблемами религии) слишком сильна, чтобы можно было одними лишь поспешными рассуждениями спроецировать действия сторонников Лиги за пределы их возможностей — к смертным мукам еще не родившегося тогда робеспьеровского террора.
Тем более что следовало бы смягчить, выделив отдельные нюансы, всю оценку феномена «гизаров», которая могла бы стать слишком негативной. В действительности Лига является по сути «очень французской», во всех смыслах этого слова, хороших и не очень. Благодаря участию городов, поддерживающих Гизов, и действиям губернаторов провинций, являющихся их сторонниками, Лига опирается на регионы севера и востока, которые в некоторой степени играют роль бастионов национальной идентичности (особенно после выявления протестантской оси Сен-Мало — Женева) и останутся опорой социального, экономического, культурного развития в масштабах всей Франции. Среди этих преимущественно поддерживающих Лигу регионов, в основном северо-восточных, в которых во всяком случае говорят на северофранцузском языке (лангдой-ле), назовем Шампань, Бри, Бургундию, Лотарингию (которая еще только соприкасается с Францией благодаря общему языку, Гизам и близости границ), Пикардию, Иль-де-Франс, затем более периферийные — Берри, Мен-Анжу, ближе к югу — небольшую часть Дофине, Лионский регион, Пуату, Овернь, Прованс… Напротив, Лига встречает множество явных трудностей при стремлении распространить свое движение на юге, в Лангедоке, и на юго-западе, в обеих этих частях страны преобладает движение гугенотов и относительно умеренных католиков-«политиков». Правда, Жуаёзы, столь могущественные в Тулузе, проявляют растущие симпатии к Лиге; благодаря неожиданной поддержке этой влиятельной семьи бывшего «миньона» (любимчика) Генриха III Святой союз получает столь необходимую ему точку опоры в розовом городе — в самом сердце Аквитании, которая в основном поддерживает Генриха Наваррского.
Но оставим в покое эту сомнительную опору Лиги на юге и пристальнее взглянем вперед, через большой промежуток времени. Скажем, что в тот день, когда в 1789 году для населения Северной Франции настанет время освобождения, каким бы мучительным оно ни было, от истинного королевского абсолютизма, это население окажется, не слишком хорошо осознавая это, приблизительно в таком же положении, как в 1588 году, в период, когда провинции севера и востока Франции под эгидой Гизов стремились утвердить свою волю к самоопределению или по крайней мере к участию в управлении страной — все это в противовес политике Генриха III.
И тем не менее… Лига не является чисто национальной. Часто стремясь, вопреки целям укоренившегося галликанства, осуществить во Франции декреты Тридентского собора, она неизбежно приобретает «трансальпийский» характер, ее взгляды охотно устремляются к Риму, к государям-понтификам. Более того, Гиз получает от Филиппа II огромные субсидии — сотни тысяч звонких и полновесных экю. Можно ли думать, что золото для них только что выплавлено или отчеканено в монеты на рудниках в Потоси? Гиз, которого испанские дипломаты, ведущие переписку с мадридским двором, обозначают кодовым именем Муций, тем не менее не становится в силу этого простым тайным агентом Испанской короны, служащим осуществлению враждебных планов, которые последняя замышляет против международного протестантизма, и прежде всего против Англии (экспедиция «Непобедимой Армады» к британским берегам, которую ожидала гибель, относится именно к 1588 г.). Феодал, имеющий обширные владения во Франции и в Лотарингии, Генрих де Гиз помимо этого после «дня баррикад» (1588 г.) может твердо рассчитывать на свою огромную популярность в Париже, одном из крупнейших городов Запада. Когда он имеет дело с Филиппом, речь идет о сотрудничестве государства с государством или пэра с компаньоном. Даже более слабый по сравнению с испанским Габсбургом, который с выгодой для себя (но не без дисгармонии) «играет на мировом клавесине» (Европа, Америка, Филиппины…), Франсуа де Гиз тоже обладает, хотя и в меньшей мере, властью почти в национальном масштабе и подчас — в международном. Он может оказывать сопротивление Его Католическому Величеству в рамках их совместного альянса, воздвигнутого на основе религиозного интегризма. Герцог Лотарингии может даже пойти на то, чтобы повысить свои ставки в этой опасной партии, в которой он погибнет от руки убийцы.
Хотел ли Генрих де Гиз действительно идентифицировать себя с Карлом Великим, который якобы был его предком? Таким образом, в один прекрасный день на смену пришедшей в упадок династии Капетингов встала бы зеленеющая ветвь герцогов Лотарингских из династии Каролингов. В действительности, обсуждая этот вопрос, следует удерживаться от риторических преувеличений. Конечно, Гиз сам дал повод услужливым пропагандистам и специалистам по генеалогии, которые прослеживали происхождение герцогов Лотарингских от великого императора и дошли в этом исследовании корней семейства до Хлодиона Волосатого, наследника по прямой линии Цезаря и троянцев! Но в конце концов, несмотря на эти словесные излишества своего окружения, Гиз проявлял некоторое уважение к особе и к сану Генриха III. Самое большее, на что он надеялся, — это стать коннетаблем при особе суверена. Лотарингский принц не пошел на свержение короля Франции в мае 1588 года, он мог бы его совсем сместить, если бы действовал с решительностью, которую в данных обстоятельствах не проявил. Эта снисходительность с его стороны не была оплачена той же монетой и стоила ему жизни (спустя семь месяцев он был убит). Нельзя быть революционером только наполовину: король Валуа в декабре 1588 года не пощадит того, кто позволил ему выжить физически и политически в мае того же года.
Логический вывод: как некогда Людовик XI подрезал крылья амбициям Бургундского дома, Генрих III, а затем Генрих IV положат конец утопическим планам Лотарингии без границ… включающей в свой состав Париж, — эти прожекты какое-то время завораживали самых смелых из клана Гизов. С другой стороны, после поражения Лиги отныне во Франции и даже вплоть до XX века будет закрыта дорога для продолжительной карьеры крупной политической партии клерикального толка или просто католической партии. Последний Валуа, а затем первый Бурбон одерживают верх над Гизами. Ришелье тоже одержит верх над Морильяком. Отныне патриотизм в долгосрочном плане выше католицизма, который тем не менее остается религией подавляющего большинства французов. Страна от этого совсем не проигрывает. Даже если бы победа Лиги привела через некоторое время к удачному превращению монархических институтов в конституционные и представительные, в краткосрочном плане она означала бы господство ханжеской и монопольной нетерпимости, наподобие той, которую воплощали в жизнь Филипп II в Испании в орбите католицизма, и Елизавета I к северу от Ламанша, на территории англиканской Церкви. Трудная победа Генриха III, затем почти полная победа короля-повесы дадут французским гугенотам весьма позитивную передышку почти на сто лет (1589-1685 гг.), которая в масштабах всей страны заложит основы конфессионального плюрализма и идеологического разнообразия. Таков в конечном итоге достаточно удовлетворительный, хотя и достигнутый большими жертвами, результат всех перипетий XVI века: окончательное поражение терпит социально-политическая модель опоры на население многих городов, которая представляла собой один из столпов фундамента Лиги. Это поражение весьма выгодно для системы национально-государственной. Во всяком случае, господство переходит от первой модели ко второй. В итоге оказывается, что победившая модель (национально-государственная) в том, что касается власти, ведет во Франции к усилению абсолютизма, но в сфере духовной культуры, к счастью, порождает полулиберальную модель. Достаточно проанализировать в этом плане эпоху Ришелье, которая по прошествии 30—40 лет явилась прямым результатом падения Лиги. Лидеры протестантов и даже некоторые военные из числа протестантов терпят притеснения от кардинала. Но мыслители и писатели эпохи, в которой начиналось господство барокко и даже либертинажа, могут свободно писать и публиковаться. Франция не становится сразу же похожей на открытую и парламентскую Англию времен Ньютона и Локка. Ей по крайней мере удастся избежать печальной судьбы Испании с ее инквизицией.
