Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
Вскоре после переезда института в Москву престарелого академика Струве перевели с директорской должности заведовать отделом Древнего Востока. В Ленинграде осталось лишь отделение института, первоначально человек двадцать, да и то потому, что перевезти в Москву библиотеку и хранилище древних рукописей оказалось невозможно.
Работа по реорганизации института продолжалась еще несколько лет, а партия и правительство теперь не оставляли ИВАН без своей опеки. На XX съезде КПСС Анастас Иванович Микоян, член Политбюро и первый заместитель Председателя Совета министров, вновь взялся за дела советского востоковедения: «Есть в системе Академии наук еще институт, занимающийся вопросами Востока, но про него можно сказать, что если весь Восток в наше время пробудился, то этот институт дремлет и по сей день. Не пора ли ему добраться до уровня требований нашего времени?»
«Правильно говорил Микоян о нашем институте: дремлет сукин кот. Такая импотенция творческой мысли, что я даже не мог подумать, что это возможно», — поддержит товарища Микояна Лев Гумилев, тогда еще простой советский заключенный, не представлявший, в чем смысл затеянной реформы.
После критики Микояна институт возглавил бывший первый секретарь ЦК компартии Таджикистана Бободжан Гафуров. Уж каким ученым был этот выпускник Всесоюзного коммунистического института журналистики, сделавший карьеру в отделе пропаганды ЦК Компартии Таджикистана, судить не мне. Но сами востоковеды признали его талантливым организатором. Гафуров за двадцать два года руководства принес институту немало пользы, уступив в 1978-м свой пост директора Евгению Примакову, связанному как с партией, так и со спецслужбами.
При Гафурове исчезла старая аббревиатура ИВАН, вместо нее появилась новая – ИНА: Институт народов Азии. Старое название вернется только в 1970-м году. О новом облике института можно судить по журналу «Народы Азии и Африки», который ИНА издавал вместе с Институтом Африки. Вот несколько заголовков журнальных статей 1962 года, взятых наугад: «Антикоммунизм – орудие колонизаторов», «Из истории борьбы маратхов с европейскими захватчиками», «Борьба Гуджаратского государства против португальских завоевателей» и т. д.
Но Ленинградское отделение института сохранило традиции старого востоковедения благодаря своему первому заведующему Иосифу Абгаровичу Орбели.
Академик Орбели был деканом восточного факультета ЛГУ, поэтому он пригласил в Ленинградское отделение института в основном своих выпускников, талантливых молодых востоковедов. Среди них были, например, Ким Васильев и Сергей Кляш торный, будущие критики Гумилева.
Льва Гумилева академик Орбели, очевидно, не любил. Востоковед М.Ф.Хван будто бы даже боялся дружбой с Гумилевым «рассердить Орбели», а гнев академика был страшен.
Дружба Гумилева с Артамоновым, который в свое время сменил Орбели на посту директора Эрмитажа, могла только повредить Льву Николаевичу. Старый и больной Струве Гумилеву ничем бы не помог, он и сам боялся властного, авторитарного, непреклонного Орбели. В Эрмитаже даже показывали укрытие, где Василий Васильевич прятался от гнева Орбели. И.М.Дьяконов, описывая внешность академика Орбели, вспоминал стихи Николая Гумилева:
И казалось, земля бежала
Под его стопы, как вода;
Смоляною доскою лежала
На груди его борода.
Точно высечен из гранита.
Лик был светел, но взгляд тяжел:
Жрец Лемурии, Морадита
К золотому дракону шел.
Подбор сотрудников академик контролировал лично. Узнав, что список проверяет московское начальство, Орбели заявил: «Я проверил все, кроме подштанников, а подштанников я проверять не буду!» Всех его кандидатов утвердили.
Ленинградское отделение института много лет спустя, уже в новой России, превратится в самостоятельный Институт восточных рукописей РАН, где и сейчас работают ученые, которых пригласил академик Орбели.
Гумилев же остался в Эрмитаже до мая 1962 года.
САВИЦКИЙ
Гумилев, вернувшись к научной жизни, нуждался в друзьях и единомышленниках. Они нашлись не только среди советских историков и востоковедов. Уже в конце 1956 года Гумилев начинает переписку с Петром Николаевичем Савицким, русским мыслителем, одним из основоположников евразийства. Здесь ему помог случай. В 1956 году в библиотеке Эрмитажа Гумилев разговорился с профессором ЛГУ и сотрудником Эрмитажа Матвеем Александровичем Гуковским. Выяснилось, что Гуковский сидел в одном лагере с Савицким и даже подружился с ним. Гуковский и дал Гумилеву адрес Савицкого.
Савицкий происходил из богатой семьи черниговских помещиков, его отец был губернским предводителем дворянства. В 1913 году Петр Николаевич окончил гимназию в Чернигове, а в 1917-м – Петроградский политехнический институт и стал стипендиатом по кафедре истории хозяйственного быта. Вскоре Савицкий получил пост коммерческого секретаря Посланника российской дипломатической миссии в Норвегии, но проявить себя на этой должности, видимо, не успел.
Во время Гражданской войны Савицкий служил в правительствах Деникина и Врангеля на довольно высоких дипломатических постах помогли не только природные способности и знание европейских языков, но и личные связи. Петр Бернгардович Струве, получив от барона Врангеля пост министра иностранных дел (начальника Управления иностранных сношений), взял своим заместителем Савицкого. Молодой человек за помнился ему еще по Петроградскому политехническому институту, где Струве заведовал кафедрой.
После поражения Врангеля Савицкий перебрался в Константинополь, затем в Софию, а оттуда в Прагу. Эмигранты в двадцатые годы называли столицу Чехословакии «русским Оксфордом». Если военной столицей русской диаспоры был Белград, культурной – Париж, то Прага стала научной столицей.
С конца 1921-го Петр Николаевич работал приват-доцентом, с 1928-го заведовал кафедрой в Русском институте сельскохозяйственной кооперации, позднее работал в Археологическом институте имени П.Н.Кондакова, состоял в Русском научно-исследовательском обществе. С 1935-го преподавал русский язык в Пражском немецком университете. Летом 1941-го Савицкий публично заявил, что «Россия непобедима», немцы этого не стерпели, и Петру Николаевичу пришлось оставить университет. Впрочем, его тут же пригласили стать директором русской гимназии, но в 1944-м он лишился и этой должности как человек с точки зрения оккупационных властей неблагонадежный: «Немцы меня репрессировали, но я остался тогда жив. Меня спасло то, что я "фон Завицки" с двумя печатными генеалогиями на триста лет в пражских библиотеках, и еще то, что повсюду мои ученики по Немецкому университету в Праге. А даже немцы не любят расстреливать или вешать своих учителей», — писал он Гумилеву в апреле 1967-го, за год до своей смерти.
Среди смершевцев учеников у Савицкого не нашлось, и последний евразиец был арестован вскоре после освобождения Праги советскими войсками.
Основания для ареста, конечно, были. Всетаки евразийцы пытались создать настоящую антисоветскую организацию, а Савицкий был одним из ее лидеров.
Он провел восемь лет в ГУЛАГе, освободился в 1954 году, а в 1956-м, как только представилась возможность, вернулся в Чехословакию. Близкое знакомство с порядками в советской «иде ократии» не подорвало его русского патриотизма, но, очевидно, укрепило в мысли, что от Советской страны лучше держаться подальше.
Почти сразу после возвращения в Прагу начинается его переписка с Гумилевым. Переписка сама по себе замечательная.
Гумилев и Савицкий как будто были единомышленниками. Оба предпочитали смотреть на русскую историю «с Востока», точнее – с просторов Великой степи. Оба до крайности не любили немцев и вообще европейцев, ругали отечественных западников, оба увлеченно обсуждали сюжеты из истории Центральной Азии. Впрочем, Савицкий чаще и охотнее писал о Древней Руси. В августе 1966-го Гумилев приехал в Прагу на археологический конгресс. Савицкий встретил его на вокзале. Они долго гуляли по городу и беседовали.
Как и Гумилев, Савицкий был убежденным тюркофилом и монгололюбом. Даже страшного Аттилу называл «Батюшкой», что, впрочем, не было такой уж экзотикой, ведь в дореволюционной историографии существовала идея о славянском происхождении гуннов, просуществовавшая несколько десятилетий от Хомякова до Иловайского включительно. Но, в отличие от Гумилева, Савицкий всегда предпочитал Россию и русских тюркам и монголам. Судя по переписке, он был большим патриотом России, любившим свою родину и русский народ больше, чем евразийских кочевников. Старый евразиец даже упрекал Гумилева в излишнем увлечении татарами и монголами: «В 1924-25 гг. состоялось – и с большим шумом – несколько Е[вр]А[зийских] выступлений на тему: Русь начинается с XIV в[ека]. Я был зачинщиком. С большой выразительностью обращались мы тогда и к памяти "великого и сурового отца нашего Чингисхана". <…> Теперь я придаю большее, чем придавал тогда, значение – и при этом именно в вопросах культуры – нашей киевско-новгородско-суздальской предыстории IX–XIII веков. Нашу же молодость и наши интеллектуальные потенции дает нам, по моему мнению, наша русская мать – сыра земля». Савицкий будет с восторгом писать Гумилеву о начале «русской космической эры» и о грядущей «Русской эпохе всемирной истории».[31]
