Артур Конан-Дойль - Повести и рассказы разных лет
- Я полагаю, сэр, - начал он, - мое имя уже упоминалось в вашем присутствии моим юным другом Феликсом Стэннифордом?
- Да, конечно, я помню его, - поспешно ответил я.
- Насколько я могу судить, он сообщил вам определенные факты, касающиеся исчезновения моего прежнего хозяина, мистера Станислава Стэннифорда, а также, существования некой запечатанной комнаты в его нынешней резиденции.
- Совершенно верно.
- Вы, кажется, выразили интерес к данному предмету?
- Да, меня это чрезвычайно заинтересовало.
- Вы осведомлены о том, что, согласно воле мистера Стэннифорда, мы имеем право открыть дверь в двадцать первый день рождения его сына?
- Я припоминаю.
- Сегодня этот день настал.
- Вы уже открыли комнату? - спросил я с живостью.
- Еще нет, сэр, - серьезным тоном ответил мистер Персизел. - У меня есть основания считать необходимым присутствие свидетелей в момент открытия. Вы - юрист и уже знакомы с основными фактами. Согласны ли вы присоединиться к нам?
- Безусловно!
- Днем вы заняты на службе, как и я. Вас устроит в девять часов вечера в доме Стэннифордов?
- Приду с большим удовольствием.
- Мы будем ожидать вас. До скорого свидания.
Он с достоинством поклонился и вышел.
В тот вечер я спешил на встречу, а голова моя шла кругом, устав от бесплодных попыток предугадать более или менее правдоподобную развязку тайны, которую нам предстояло раскрыть. Мистер Персивел и мой молодой знакомый ждали меня в маленькой комнате. Меня не удивили бледность и нервозность последнего, но я, признаться, был поражен, увидев, в каком сильнейшем возбуждении, несмотря на все старания скрыть его, находится низенький сухощавый служащий из Сити. Щеки его горели румянцем, руки беспрестанно двигались, а сам он и секунды не мог постоять на одном месте.
Стэннифорд тепло приветствовал меня и несколько раз выразил благодарность за мой приход.
- Ну, а теперь, Персивел, - обратился он к своему компаньону, - я полагаю, что на нашем пути к разгадке больше не существует препятствий? Как же я буду рад, когда все это закончится!
Бывший клерк поднял лампу и пошел первым. В коридоре перед дверью он остановился. Рука его заметно дрожала, заставляя плясать то вверх, то вниз по голой стене отбрасываемое лампой световое пятно.
- Мистер Стэннифорд, - заговорил он срывающимся голосом, - я надеюсь, вы сумели подготовиться к возможному потрясению, ожидающему вас, когда печать будет сломана и дверь открыта.
- Да что там такое может быть, Персивел? Вы пытаетесь напугать меня!
- Нет, мистер Стэннифорд, я лишь желаю, чтобы вы были готовы... собрались с силами... не позволили себе... - он облизывал пересохшие губы после каждой отрывистой фразы, и я внезапно осознал с полной отчетливостью, - как если бы он сам мне об этом сказал, - что Персивел знает, что скрыто за опечатанной дверью, и что это - в самом деле нечто ужасное.
- Вот ключи, мистер Стэннифорд, но помните о моем предупреждении!
В руке он держал связку разнородных ключей, которую молодой человек буквально выхватил у него. Затем он подсунул лезвие ножа под край выцветшей печати и резким движением сорвал ее. Лампа по-прежнему тряслась и дребезжала в руках у Персивела, поэтому я отобрал ее у него и поднес поближе к замочной скважине, в то время как Стэннифорд лихорадочно примерял к ней один ключ за другим. Наконец один из них повернулся в замке, дверь отворилась, он сделал шаг внутрь и в то же мгновение, издав ужасающий крик, упал без чувств у наших ног.
Если бы я вовремя не прислушался к предупреждению старого клерка и не приготовился к возможному потрясению, то наверняка выронил бы лампу. С голыми стенами и без окон, комната некогда была оборудована под фотографическую лабораторию. Сбоку виднелся водопроводный кран над раковиной, а по другую сторону - полка с какими-то бутылками и мензурками. Своеобразный тяжелый запах наполнял помещение, - отчасти химического, отчасти животного происхождения. Прямо напротив нас располагался стол с единственным креслом, и в этом кресле сидел спиной к нам человек и что-то писал. Его очертания и поза выглядели настолько натурально, что можно было легко посчитать его живым. Но когда на сидящего упал свет лампы, я почувствовал, как волосы у меня на голове встают дыбом. Шея его почернела и сморщилась, сделавшись не толще моего запястья. Пыль покрывала тело толстый слой желтой пыли. Она лежала на волосах, на плечах, на высохших кистях рук, обтянутых пергаментной, лимонного цвета кожей. Голова его была склонена на грудь, а перо по-прежнему лежало на пожелтевшем от времени листе бумаги.
- Мой бедный хозяин! Мой бедный, бедный хозяин! - воскликнул клерк, и слезы градом покатились по его щекам.
- Как?! - вскричал я. - Неужели это и есть Станислав Стэннифорд?
- Он сидит здесь вот уже семь лет. Ну почему, почему он так поступил?! Я просил, я умолял его, вставал перед ним на колени, но он был непреклонен. Видите ключ на столе? Он заперся изнутри. И он что-то написал. Мы должны забрать это с собой.
- Да-да, забирайте и, Бога ради, пойдемте скорей отсюда! - воскликнул я. - Здесь сам воздух чем-то отравлен. Идемте, Стэннифорд, идемте! - и, подхватив под руки с двух сторон, мы полуотвели, полуотнесли молодого человека в его комнату.
- Это был мой отец! - вскричал он, едва обретя вновь сознание. - Он сидит там мертвый в своем кресле. Вы знали об этом, Персивел! Вы ведь это имели в виду, когда предупреждали меня?
- Да, я знал, мистер Стэннифорд. Я находился в ужасно тяжелом положении, хотя в поступках своих всегда стремился к общему благу. Все семь лет я знал, что ваш батюшка умер в этой комнате.
- Вы знали, но ничего нам не сказали!
- Не судите меня строго, мистер Стэннифорд, сэр! Имейте снисхождение к старику, которому выпало играть трудную роль.
- У меня голова идет кругом. Ничего не соображаю! - он с трудом поднялся и отхлебнул глоток бренди прямо из бутылки. - Эти письма - матери и мне - подделка?
- Нет, сэр, ваш отец сам написал и адресовал их. Он оставил их мне для последующего отправления. Я только скрупулезно следовал его инструкциям. Не забывайте: он был моим хозяином, и я должен был повиноваться.
Бренди немного успокоил расшатавшиеся нервы молодого человека.
- Расскажите мне все до конца. Теперь я в состоянии выслушать вас спокойно, - проговорил он.
- Хорошо, мистер Стэннифорд. Как вам уже известно, у отца вашего возникли тогда крупные неприятности. Он думал, что по его вине множество небогатых людей могут потерять свои сбережения. Ваш батюшка был так добросердечен, что мысль эта была для него невыносима. Она беспокоила и терзала его до тех пор, пока не подвела вплотную к самоубийству. О, если бы вы знали, мистер Стэннифорд, как я молил и отговаривал его, вы ни в чем не стали бы меня винить. И ваш отец, в свою очередь, уговаривал и умолял меня, как никто и никогда не умолял меня прежде. Он сказал, что решение его бесповоротно, и он свершит задуманное в любом случае, но от меня зависит, будет его смерть легкой и счастливой или полной страданий. В глазах его я прочел, что он твердо намерен поступить так, как сказал. Тогда я сдался и поклялся выполнить его волю.
Больше всего его волновало вот какое обстоятельство. Лучшие врачи Лондона предупредили его, что сердце миссис Стэннифорд не выдержит и малейшего потрясения - настолько она больна. Его терзала мысль, что своим уходом из жизни он ускорит и ее конец; в то же время собственное существование стало для него невыносимо. Как же он мог покончить с собой, не причиняя вреда ей?
Вы уже знаете, какой способ он избрал. Он написал письмо жене, которое она получила первым. В нем не было ни одной строчки, где он погрешил бы против истины. Когда он писал о скорой встрече, то имел в виду ее скорую смерть от болезни, которая, по уверениям врачей, должна была наступить не позднее, чем через несколько месяцев. Он был настолько убежден в их непогрешимости, что оставил мне всего два письма, которые я должен был отправить с небольшими интервалами после его смерти. Она прожила еще целых пять лет, а мне больше нечего было посылать.
Последнее письмо, предназначавшееся вам, сэр, следовало отправить сразу после смерти вашей матушки. Все письма посылались из Парижа, чтобы поддержать вас в убеждении, что он находится за границей. Его последним наказом мне было хранить молчание - вот я и молчал. Я всегда служил преданно и верно. А семилетний срок после своей смерти хозяин назначил, полагая, что этого будет достаточно, чтобы сгладить неизбежный шок у родных и оставшихся в живых друзей. Ваш отец всегда в первую очередь думал о других.
Воцарилось долгое молчание. Первым нарушил его молодой Стэннифорд.
- Я больше не осуждаю вас, Персивел. Вы сохранили мою мать от потрясения, которое, без сомнения, разбило бы ее сердце. А что это за бумага?
- Последние записи вашего отца, сэр. Могу я прочитать это для вас?
