Иосиф Крашевский - Король холопов
- Этого не может быть! - воскликнул он. - Я для короля охотно пожертвовал бы жизнью, но этого он не мог бы пожелать, да и девушка не согласилась бы. Она сумасбродна, но горда. Про нее все можно было бы сказать, но легкомысленной она никогда не была.
- Так говорят, хотя я этому не верю, - произнес гость. - Однако, что-нибудь дало же повод к этим сплетням.
- Вы ведь знаете, что король спас ей жизнь и вспомнил о ней, продолжал Левко, как бы погруженный в свои мысли, - да и когда я на днях с ним разговаривал, он спросил меня о ней.
При воспоминании о расспросах короля относительно Эсфири лицо его стало мрачным, брови сдвинулись.
- Вспоминал о ней, - прибавил он тише.
Левко начал ходить по комнате с беспокойным видом.
- Я этому не верю, - произнес он, - но надо будет узнать правду; завтра же поеду. Девушка не умеет лгать.
- Ну, а если б во всех этих слухах была хоть доля правды, - спросил его Вержинек, - как вы предполагаете поступить?
Еврей, скрестив руки на груди, остановился молча перед ним.
- Если б это было правдой? - повторил он взволнованно и вдруг замолчал.
Видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба: лицо попеременно то краснело, то бледнело, из груди вырывались вздохи.
Вержинек долго ждал ответа: еврей, видимо, не торопился и что-то обдумывал. Наконец, он остановился снова перед гостем.
- Трудно ответить на ваш вопрос, - начал Левко с грустной улыбкой. Знаете ли вы, что такое вечно странствующий еврей? Помните ли вы убийства и преследования, которым еще так недавно нас всюду подвергали? Горькими слезами нам следовало бы оплакивать наш позор, если бы...
Тут он остановился и в упор посмотрел на своего собеседника.
- Я проклял бы эту девушку, - произнес Левко, - но, если она, как новая Эсфирь сможет приобрести милость короля для всего нашего народа, то не думайте, что я поколебался бы пожертвовать ею для блага своего племени!
Вержинек на это ничего не ответил.
- Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода, король мог бы сильно к ней привязаться.
К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.
- Да, женщина все может, - продолжал он, как бы разговаривая сам с собою. - Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не пожертвовать для него тем, что дороже жизни?
Вержинек ничего не ответил.
- Но если еще нет ничего, - воскликнул Левко, - то пусть и не будет! Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей - будь для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.
На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться, ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он подъехал, поднялась навстречу к нему.
В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде этого человека, который молча и грозно подошел к ней.
Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.
- Эсфирь! - произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. - Эсфирь! Я прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!
- Я никогда еще не унизила себя ложью, - спокойно ответила девушка, спрашивай.
- Король... - начал Левко, пристально, глядя на нее. - Что это в городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?
- Что рассказывают? - переспросила холодно девушка.
- Тебя называют его любовницей...
Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.
- Король спас мне жизнь, - медленно произнесла она, - и он может распоряжаться этой жизнью и мной.
Из груди Левко вырвался стон.
- Так ты признаешься? - воскликнул он.
- Король полюбил меня, - говорила девушка, - а он может многое сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.
Она опустила голову и развела руками.
- Я ничего не отрицаю! Я горжусь этим!
Левко плюнул и отступил на несколько шагов. Он сделал над собой усилие, чтобы сдержать себя и не произнести тут же проклятие. Девушка гордо и спокойно смотрела на него. Отойдя на несколько шагов, еврей бросился в кресло и закрыл руками лицо. Он оплакивал унижение и позор своей крови, но ни слова не произнес.
Эсфирь приблизилась к нему.
- Левко, успокойтесь, - промолвила она, - если в этом и есть позор, то он падает на меня одну, но я осталась верной дочерью Израиля; вы меня оторвать от него не можете, ибо вам пришлось бы опасаться его мести. Не плюйте на женщину, которая, быть может, облагодетельствует весь наш народ!
Левко молчал, продолжая сидеть в том же положении. Наконец, он превозмог себя, открыл лицо и встал.
- Не стану тебя проклинать, - произнес он, - пусть Бог нам будет судьей! Ты держишь в своих руках сердце короля. Не бросай же его. Ни одна женщина не умела до сих пор привязать его к себе, не упускай его, удержи навсегда. Этим ты только заслужишь наше прощение.
- Прощение? - гордо повторила девушка. - Вы должны меня благодарить, а не прощать.
Левко опустил голову, как бы побежденный. Строгое выражение лица, с которым он явился сюда, мало-помалу пропадало. Он все больше превращался в еврея, считающего барыши от принесенной жертвы.
Эсфирь следила за этой переменой, как будто заранее была в ней уверена.
- Король тебя любит, - медленно начал Левко, - делать нечего, если оно так случилось. Кто знает? Быть может, это твое назначение. Сделай же так, чтобы он тебя горячо любил, будь для него всем, пусть он найдет в тебе то, что искал всю жизнь! Если он тебя бросит...
- Не бросит меня, - прервала Эсфирь. - Те, которых он брал и скоро покидал, не любили его так, как я. Он знает, что мое сердце принадлежит ему. Те любили его ради почета, богатства, власти, а я люблю в нем человека, а не монарха; но как король и владыка, он станет милостивым и для всего моего народа!
Левко слушал, наклонив голову. Он чувствовал, что стоящая перед ним женщина овладела сердцем короля не только благодаря своей красоте, но и уму, который проглядывался во всех ее словах.
Что же еще мог он сказать? Накинув плащ он уже собирался уходить, но Эсфирь его задержала.
- Левко! - сказала она. - Наши хотели придти ко мне, но я перед всеми закрыла дверь и тебя лишь одного впустила. Ты человек умный. Защити меня перед ними; скажи им, чтобы они меня не проклинали и не отталкивали от себя, чтобы напрасно не старались удалить меня от короля. Не принуждайте меня разорвать те нити, которые меня соединяют с вами. И не заставляйте меня уйти от вас.
Левко лишь кивнул головой, как будто ему трудно было выговорить слово, и молча вышел. Очутившись на улице, он остановился в колебании, не зная куда пойти: к своим или к Вержинеку. Сначала он отправился к краковскому раввину.
Вержинек, постоянно занятый торговыми и городскими делами, прождал его до вечера. Когда Левко вошел, он по его изменившемуся сморщенному лицу сразу догадался, что слухи оказались верными. Он не стал расспрашивать и ждал. Левко трудно было произнести слово, которого он все еще стыдился. Они долго так просидели, лишь изредка обмениваясь короткими замечаниями о посторонних вещах, мало их интересовавших; один ждал вопроса, другой хотел услышать весть, но сам не спрашивал, не желая задеть больное место своего собеседника.
Они грустно смотрели друг на друга. Наконец, Левко поднял руку, ударил ею о другую и при этом вздохнул.
- Значит правда? - почти шепотом спросил Вержинек.
Еврей только кивнул головой.
- Если это так, - произнес хозяин дома, - то берегитесь препятствовать королю, вы его этим только восстановите против себя. Не предпринимайте ничего, не ропщите. И вы заслужите его расположение.
- Только, ради Бога, не невольте меня идти к нему ни сегодня, ни завтра, - отозвался Левко, - он по моему лицу догадался бы о скорби и о том горе, которое он причинил мне. А разве мы можем ему препятствовать? Можем ли негодовать? Мы? Которые за причиненные нам срам, за наше поношение, должны низко кланяться ему и быть благодарными.
Горькая улыбка искривила его лицо.
- Свершилось, делать нечего!
На другой день утром к Вержинеку пришел Сухвильк, который из всего, что слышал в королевском дворце, заключил, что эти прискорбные слухи были на чем-то основаны. Опечаленный, он пришел услышать подтверждение.
- Так правда то, что говорят? - спросил ксендз Ян.
Вержинек был подготовлен к подобного рода вопросу.
