Мачей Кучиньский - ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
При таком взгляде на вопрос рисунок в кодексе Лауд становился понятным. То, что Орел пьет кровь, было лишь символом, эвфемизмом, облагораживанием прозаического и религиозного обобщения, за которым был естественный процесс: возвращение разложившихся органических субстанций в живой кругооборот.
Я обнаружил и другие указания на то, что речь у ацтеков могла идти именно об этом. Событие, излагаемое в кодексе Лауд, вершат присутствующие боги, ответственные за жизненные процессы. Согласно письменным источникам человеческие жертвы приносились не Только Солнцу, но и таким богам, как Шипе-Тотек- Господин Кожи и Уеуетеотль – "бог огня, отвечающий за горение, дление жизни.
Однако возникает вопрос, почему передача материи на рисунке сопровождена гибелью человека, приносимого в жертву? Но разве все жизненные процессы, представленные в кодексах, не сопровождаются знаками жертвенного ножа и вообще символами жертв и покаяния? А что общего имели с этим жизнь и смерть и можно ли их рассматривать в категориях жертвоприношения?
И, однако, все было именно так. Прежде всего, как гласят мифы, люди возникли благодаря самопожертвованию богов. В частности – Кецалькоатль, который покинул свой рай, свое исполненное созерцания уединение и, сложив костер, сжег себя на нем. И это самосожжение я теперь воспринимал как атль-тлачинолли – процесс превращения, ибо бог превратился из змеевидной ленты в человека, а обретя плоть и человеческое сознание, взвалил на себя весь груз земной, всю осознаваемую тяжесть жизни. Это тоже было жертвой с его стороны. Вместе с телом он принял на себя все, что с ним связано, то есть добровольно отяготил себя греховностью. Он стал смертным существом. Тело его неизбежно обречено на уничтожение. Оно, правда, снова возродится в драгоценном сосуде, но снова с печатью обреченности. Так что мифическое самосожжение Кецалькоатля в Тлиллане Тлапаллана повторяется при каждом рождении до бесконечности.
На языке науки обо всем этом можно сказать так: собранная в "пищевой цепи" в теле индивидуума солнечная энергия в результате его смерти, естественной или насильственной, возвращается в круговорот природы и передается новым существам. Смерть означает конец миллиардов клеток, погибающих во имя того, чтобы другие могли совершить свой жизненный круг.
Если кому-то покажется, подумал я, что сведение возвышенного понятия жертвы к проблеме передачи материальной субстанции от особи к особи попахивает вульгаризацией, легко будет показать, что это вовсе не так, что в акте жертвоприношения именно это и существенно. Как раз в виде действа жертвоприношения отмечали в Древней Мексике праздник бога Солнца Уицилопочтли, так описанный Саагуном:
"…когда мука была уже достаточно мелкой, замешивали ее и вылепляли из теста тело Уицилопочтли. На следующий день человек, которого звали Кецалькоатлем, метал в тело этого Уицилопочтли стрелу с кремневым наконечником и пробивал ею сердце (сердце тоже вылепляли из теста. – М. К.)… и после убиения раздевали его… и сердце Уицилопочтли брали для хозяина или царя, а все тело и куски его разделяли равными частями между жителями Мехико и Тлателолько… таким образом разделяли между ними четыре куска тела Уицилопочтли… В кварталах каждый съедал кусочек тела этого бога… и говорили, что это есть тело бога" 15.
Здесь прямо, без обиняков, сказано, что, питаясь, мы едим тело бога – Солнца, и этот торжественный обряд причастия есть не что иное, как самое прозаическое, повседневное действие – принятие пищи, но ему на празднике придан особый, возвышенный характер. В конце концов, подумал я, не тем же ли занимаются христианские "жрецы", когда при литургии, пригубливая вино и заедая его просфирой, повторяют слова Христа: "Вот кровь моя, вот тело мое"? Я убежден, что тот, кто хочет видеть в жертвоприношениях только одни символы, глубоко ошибается. Ничего символического нет в сотворении человека из земли ни в Библии, ни в Пополь-Вух, а также отнюдь не символический, а реальный человек должен чем-то питаться – другими существами, возникшими в том же самом акте творения, равным образом несущими бога в себе, Иегову или Уицилопочтли со всем его пантеоном.
Таким образом, все яснее вырисовывался смысл жертвоприношения, а истоки такого понимания природы лежали, как мне казалось, в мироощущении тех племен, которые, живя в пустынях и лесах в основном за счет охоты и собирательства, считали животных и растения тоже "людьми", и уж, во всяком случае, равными себе существами, коих надо было вопрошать, чтобы они позволили себя сорвать, или поймать и убить, а потом вымаливать у них прощение за то, что пришлось лишить их жизни. Столь же древним обычаем, истоки которого теряются во тьме веков, было принесение богам или божествам пищи и напитков.
Не вдаваясь подробно в этот вопрос, скажу одно: отношения между людьми и богами всегда, во всяком случае, в значительной мере, вращались вокруг проблемы питания либо человека, либо объекта его поклонения. Таким образом, суть жертвоприношения состояла на передаче своего тела другому в качестве пищи.
Именно эту идею отображают, считал я, рисунки в кодексах Борджиа и Бурбонском. В первом изображен змей, кормящий своим телом другого змея, а на уровне клеток суть питания именно-в этом. Ленты-змеи, создавшие один организм, погибают вместе с ним, становясь пищей для змеевидных лент другого организма.
Второй рисунок" показывает, как тело умершего человека возвращается – его заглатывает символический змей в пищевое обращение лент живых организмов.
Рис. 127. Кукуруза, приносимая как пища в жертву человеку; выше – бог кукурузы (кодекс Фехервари-Майера)
Я мог утверждать так, основываясь, в частности, на рисунке из кодекса Фехервари-Майера, поясняющем этот особый у индейцев смысл питания. По мнению Эдуарда Зелера, рисунок изображает четвертого из девяти Господ Ночных Часов – бога кукурузы. Рядом с богом – цветущее дерево, а ответвления его корней образуют нечто вроде сосуда с жертвой, предназначенной для сжигания. Изображен здесь и человек, поглощающий пищу с расщепленного Древа Жизни, символ Тамоанчана, места рождения людей и кукурузы.
Это Древо, вырастающее, по мифу, из головы Чудовища Земли и кормящее человека, здесь сломлено и из него торчат два флажка, а ими всегда обозначены в кодексах жертвы. Стало быть, сломленное дерево, как убиение, лишение жизни, обозначает тоже жертву. Жертвенную смерть приняла тут кукуруза, на что указывает присутствие ее бога, и было это жертвой, принесенной на благо человека, для его питания. По той же причине то, другое деревце, при боге охватывает корнями символ жертвы, поскольку предназначение растений – в питании этой жертвой и Солнцем, и, в свою очередь, в питании собою животных и людей.
В Мексике тела убитых, принесенных в жертву, нередко варили и съедали – выходит, жертва в буквальном смысле питала других своим телом.
Ацтеки, считал я, прониклись этим мироощущением более, чем кто-либо до них. Они приняли как постулат, что жизнь требует поддержания поставкой ей материи органических веществ и что эти вещества должны быть самым ценным из всего, чем располагает человек, а именно: его собственным телом. И боги кроме пищи получали еще религиозное заверение в том, что человек во имя их готов отдать свою жизнь, как некогда они пожертвовали собою ради него.
Благие намерения вылились, однако, в изуверскую форму. Я пытался понять – почему. Существенной причиной тому была примитивность сознания ацтеков в те времеца, когда они пришли на Центральное Плоскогорье и, как охотники-кочевники, перемещались к югу. Важнейшим событием у них в то время было низложение главы племени – колдуньи, которая, как полагали, верили ее подданные, управляла ими с помощью волшебных сил. Символически власть после колдуньи перешла к Уицилопочтли, который якобы явился в сновидении жрецу и поведал ему, что путь племени к силе и власти над другими, величию и славе лежит не через волшебство и чары, а только через волю и отвагу руки и сердца. Это был переломный момент: признание воли человека единственно допустимой магической силой толкнуло племя двинуться на завоевания. До мозга костей поглощенные этой миссией, возложенной на них богом, они, не колеблясь, кинулись в водоворот борьбы за земли и политическое подчинение местных племен. Вскоре они владели уже огромным пространством – и сами менялись, подвергаясь глубоким преобразованиям.
Безжалостные, жестокие, мужественные, жаждущие власти, лишенные сантиментов, истинные варвары, завоевывающие себе место под солнцем силой, хитростью и предательством, твердо стоящие на земле, они столкнулись с народами, которые бесконечно превосходили их своей тысячелетиями выпестованной культурой. Ацтеки не могли не понимать своего более низкого в этой сфере состояния и возжелали духовно сравняться с теми из подвластных им, кем, возможно, втайне восхищались. Их собственная вера в роль избранного народа, якобы открытая им самим богом, не давала им примириться с тем, что не у них, а у других такая удивительная культура. Лишь проникновение в нее, понимание, усвоение могло освободить ацтеков от сдерживающих начал, ежели таковые существовали, пусть даже подсознательно.
