Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
В Вашем письме 4 марта Вы критикуете формулу «низвержение большевизма», доказывая, что в лозунге «долой большевиков» есть громадная доза нелогичности и непрактичности. Вы пишете, что это – лозунг военный. Вы формулируете задачу национальной оппозиции, как помощь России перестать быть паразитной страной и сделаться страной производящей. Вам не нравится выражение «падение большевиков», – Вы предлагаете взамен термин «изменение методов управления». Мне кажется, я понимаю Ваши переживания; мне представляется, что Ваши рассуждения – реакция против того, что вокруг Вас. Я вижу в Ваших словах здоровое и естественное стремление раскидать те глупые и переставшие быть полезными вехи[выделено мной. – А. К.], вернее, частокол, которым окружила себя в прошлом национальная эмиграция. Я согласен с Вами и вибрирую одинаковыми ощущениями, поскольку приходится говорить о практическом понимании, которое вкладывается поныне в понятие «долой большевиков». Но я не уверен, не перегибаете ли Вы в Вашем правильном возмущении палку. Я опять-таки возвращаюсь к тому замечательному по ясности изложению, которым Вы пришли к заключению о необходимости политической революции. Формула «изменение методов управления» позволяет предполагать, что не важно, в чьих руках останется политическая власть, и что дело лишь в том, какие методы или приемы применяет эта власть и чем она руководствуется; но это означало бы возможность эволюции большевизма или большевиков, которую Вы справедливо отвергаете.
Я твердо стою на почве необходимости революции, – органической и полной смены людей, отражающей переход власти в новые руки и установление господствования производящих классов. Под словом «революция» не надо понимать обязательно организованное восстание, преднамеренное военное действие и прочее. Не следует, конечно, исключать насильственного импульса, но не им определяется смысл этого термина. Применяя математический язык к понятию революция, я вижу элемент разрыва непрерывности в момент замещения правящей группы иной, по существу противоположной. Эта противоположность, исключающая постепенный переход, и обуславливает необходимость разрыва непрерывности…
…Я не вижу, как можно приложиться к происходящему процессу в России, по крайней мере, извне, на почве какого-то обдуманного и принципиального плана. Как ни вертеть, но это будет соглашательство, которое усилит большевиков. Конечно, когда я говорю о соглашательстве, я имею в виду сколько-нибудь широкое и выявляющее себя течение вроде «Смены вех». Я не имею в виду работу отдельных профессионалов-интеллигентов в России, поскольку они в неизбежности бытовых условий приобщаются фактически к большевистской государственности. Там работа их есть внутренняя работа взращивания цыпленка, есть работа закрепления антибольшевистской полярности. Еще в прошлом году, после падения Деникина, я высказал, тогда казалось, еретическую мысль, что не следует ставить препятствий отдельным лицам возвращаться в Россию, если это они желают. Но я по-прежнему против того, чтобы обобщать подобные стремления в какие-то общие формы, ставить их под знак национального императива и давать им идеологическую окраску»[427].
Несмотря на различия в оценках «сменовеховства» между Маклаковым и Бахметевым, необходимо отметить близость магистральных подходов: невозможность свержения большевиков внешними силами, необходимо возрождение России за счет национальных сил. Уже это создавало повышенный интерес двух российских послов к течению «Смены вех». При этом важно для сравнения сопоставить позиции журнала «Смена вех» и газеты «Накануне», с одной стороны, с позициями Маклакова и Бахметева. Характеристики данного течения и его отдельных представителей постоянно присутствуют в их переписке. И поразительно чуть ли не дословное совпадение оценок. Так, в письме Маклакова от 24 мая 1922 г. содержится достаточно любопытная характеристика одного из ведущих «сменовеховцев» – Ключникова: «Я называю «новой» психологию, которая одновременно беспощадна к большевизму как к политическо-экономической доктрине, но которая, вместе в этим, и не видит будущего для России, которое бы пришло обходной дорогой, минуя большевизм. В этой новой психологии сходятся люди, приходящие от большевиков, как и от их противников. Недавно Ключников в статье в «Накануне» написал, что в Генуе большевики сделали шаг направо, а их противники – налево. Ключников любопытный представитель знакомого типа, у которого не много не хватает, чтобы быть интересным; как Толстой писал в «Смерти Ивана Ильича», что всякой порядочной квартире всегда не хватает полвершка, чтобы быть чем-то. Я не раз замечал у Ключникова, что из своей головы, из пальца или от чужого ума он правильно схватывает основную идею вопроса или момента, но ее дискредитирует, когда пытается дать ей конкретную формулировку. В том, что большевики и их противники сойдутся на средней линии и что обе стороны сделают шаг по направлению друг к другу, заключается правильная мысль и даже бесспорная истина, но, когда Ключников пробует определить, в чем состояли эти шаги справа и слева, его рассуждение превратилось в карикатуру»[428].
Под воздействием происходящих событий в оценках Маклакова и Бахметева наблюдаются определенные изменения. Так, вчерашний сторонник антибольшевистской революции и противник эволюционирования советской власти Бахметев в письме от 20 ноября 1922 г. вынужден признать: «Все сравнивают теперешнее положение с тем, что было, скажем, год тому назад. В результате – полные оптимизма и надежды утверждения, что Россия быстро эволюционирует, что коммунистический строй постепенно заменяется капиталистическими отношениями. Все это на фоне общего возрождения страны, вибрирующей юным и задорным национализмом… Другие, особенно приехавшие из России, под непосредственным впечатлением быстрой перемены, поумнения большевиков и отсутствия организованных преемников, не прочь признать, хотя бы неполно, власть, видя в таком признании фактор, способствующий победе и укреплению умеренного крыла и разумных течений. Одно, в чем сходятся все наблюдатели и питаемое ими общественное мнение: надо отбросить мысль о революционном свержении большевиков. Население не желает революции; оно устало и жаждет мира и труда. Возможен внутренний переворот в Москве, «события», которые ознаменуют победу умеренных оппортунистов, их примирение со страной, начало новой эры, – одним словом, «термидор».
Вместе с тем замечается раздражение и презрительность по отношению к постановке вопросов в прежней форме – чисто отрицательных лозунгов. Все это характеризуется как пропаганда эмигрантов, которые ничему не научились и которым долго не будет места в России.
Главное – все это абсолютная правда, выводы из которой новое подтверждение позиций, к которым мы с Вами приходили в Париже. Факт эволюции и решительной перемены в России не только не надо отрицать, но надо всячески выдвигать, делать из этого факта отправную, центральную точку всей будущей тактики»[429].
В развернутом виде данные постулаты были раскрыты Бахметевым в письме от 29 декабря 1922 г. Хотя в тексте письма нет упоминания Устрялова, как и имен других представителей «Смены вех», но их влияние на суждения Бахметева достаточно заметно, даже в употреблении общей терминологии. Письмо столь интересно и значительно в идейно-политической эволюции Бахметева, что требует обширного цитирования. Итак, накануне нового, 1923 г. Бахметев писал:
«Большевистская власть существует продолжительно; власть эту никто не оспаривает не только в смысле прямых революционных выступлений, но даже в форме сколько-нибудь ясно складывающихся политических течений; наконец, Россия, даже большевистская, упорядочивается и в ней происходит эволюция. Вы правы, для себя мы можем проводить тонкие различия между эволюцией жизни и эволюцией большевиков. Я сам эту формулу выдумал и не намерен ее оспаривать. Она верна. Порою с известным самоудовлетворением, а в Вашем случае и с присущим блеском, мы можем доказывать эту разницу и даже убеждать отдельных государственных людей в том, что правильно строить тактику на этом различии. Но не будем же от себя скрывать, что все это – область высокого размышления, доступная немногим, доступная немногим не только потому, что большинство людей не достаточно подготовлено, чтобы понимать подобные тонкости, но и по гораздо более простой причине. Мы, профессионалы или жертвы политики, недостаточно сознаем, что большинство обывателей вовсе не склонно тратить время на размышления и на глубокий анализ социологических и политических фактов. Обывателя поражает простой комплекс фактов – большевистская власть длительно существует в России; никого нет, чтобы ее заменить; террор слабеет и власть принимает менее отталкивающие формы; наконец, в известных хотя бы областях, начинается зарождение какой-то экономической жизни. Обыватель вообще не любит «завершенной» политики; он хочет мира, спокойствия; у него естественная склонность к наивному оптимизму, что все, мол, образуется, если, конечно, это все не нарушает его прямых и непосредственных интересов. Вот обыватель и начинает думать, что в России стало все на правильный путь и что возобновлением сношений, широким контактом, может быть даже признанием, можно ускорить и естественно разрешить всем надоевшую загадку русской жизни.
