Михаил Заборов - Крестоносцы на Востоке
На Латинском Востоке воцарилась атмосфера неустойчивого замирения. Каждая из враждовавших сторон оказалась целиком поглощенной собственными политическими неурядицами, и это вынудило и мусульман и крестоносцев 1 июля 1198 г. подписать договор о мире сроком на пять лет и восемь месяцев, признававший статус-кво, который установился с отъездом немецких отрядов. Аль-Адиль Дамасский закрепил за собой Яффу, а к Иерусалимскому королевству отошел Бейрут. Время от времени военные действия возобновлялись. В 1204 г., когда Египет вследствие засухи поразил голод, король Иерусалимский Амори Лузиньян (1198–1205) даже предпринял попытку овладеть страной: в мае 1204 г. в Дамиетту двинулся флот из 20 судов, однако и египтяне и крестоносцы проявили одинаковое бессилие и предпочли впредь строить свои отношения на основе взаимных уступок и полюбовного соглашения. По новому договору, подписанному аль-Адилем в сентябре 1204 г., султан уступил крестоносцам Яффу, Рамлу, Лидду и половину Сайды. Обстановкой замирения воспользовались итальянские купеческие республики, в первую очередь Венеция, расширившие свои привилегии и в Иерусалимском королевстве и в Египте. Они снабжали христиан и сарацин лесом, железом и другими материалами: религиозные соображения для венецианских, пизанских и прочих дельцов не имели значения.
В ближайшие годы после упомянутых событий Иерусалимское королевство и Египет избегали военных конфликтов.
Иннокентию III, убежденному в том, что дело Креста может восторжествовать только посредством применения силы, в течение нескольких лет тоже было не до Иерусалима. Он целиком погрузился в запутанные европейские дела. Его внимание приковали и затянувшийся англо-французский конфликт, и борьба феодальных партий в Германии, и организация немецко-рыцарской агрессии против прибалтийских народов, и в особенности удушение альбигойской ереси в Южной Франции (1209–1212). Свои крестоносные призывы папа возобновил только в 1213 г., уже покончив с альбигойцами.
6.2. Новые выступления низов — детские Крестовые походы
Между тем идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от рук "неверных", носившаяся в воздухе западноевропейских стран со времени провала Третьего Крестового похода, после захвата рыцарями Константинополя получила новый импульс, но совсем в иной социальной среде — в крестьянских низах. Завоевание Византии рыцарями служило в глазах деревенской бедноты, до которой дошли вести об этом событии, хотя и с запозданием, лишним подтверждением неудачи Крестовых походов против мусульман, поскольку эти походы направлялись сильными мира сего. Конечно, освободительные чаяния крепостного люда, некогда выливавшиеся преимущественно в жажду религиозно-искупительного подвига, на протяжении XII в. в значительной мере поугасли: ни во Втором, ни в Третьем Крестовых походах народные массы почти не участвовали. Тем не менее почва для спорадического возрождения таких настроений продолжала сохраняться. В годы, когда бедствия, которые несли массам сеньориальный гнет, неурожаи и голодовки (сведениями о них наполнены хроники начала XIII в.), становились особенно нестерпимыми, религиозные чувства в народе обострялись до крайности, и тогда массы делались чрезвычайно восприимчивыми к идеям Крестового похода, по-прежнему истолковывая их по-своему.
Именно такая ситуация сложилась накануне возобновления папством его крестоносной проповеди — в 1212 г., когда развернулись так называемые детские Крестовые походы. Они были запоздалым отголоском тех же искупительно-освободительных устремлений, которые за сто с лишним лет до этого породили Крестовый поход бедноты под руководством Петра Пустынника. В начале XIII в. крестьянство Центральной Европы, как и раньше, бедствовало от притеснений господ, а особенно страдало от усобиц и внутренних войн. По деревням и местечкам вновь заговорили о том, что бедняки, не отягощенные грехом стяжательства, не добивающиеся ни власти, ни богатства, чистые перед богом в своей вере, сумеют скорее получить от всевышнего ту милость — освобождение Иерусалима, которую господь не пожелал даровать корыстолюбивым рыцарям, князьям и государям.
Эта идея укоренялась в низах не без влияния проповеднической деятельности дальновидных: церковных служителей различного ранга, подвизавшихся в конце XII — начале XIII в. главным образом во Франции, отчасти в Италии, Германии и других странах. Речь идет о таких церковных иерархах, как упоминавшийся выше архидьякон Петр Блуаский, богослов Алан Лилльский, уже знакомый читателю священник Фульк де Нейи и его учитель, довольно известный теолог Петр Кантор. К этой же категории проповедников можно отнести и вышедшего из купеческой семьи, но отказавшегося от богатства Франциска Ассизского и множество бродячих проповедников.
Видя нарастание народного недовольства (его показателем был рост числа еретиков, которых, по выражению хрониста, "стало как песку морского"), все эти прелаты, богословы и проповедники, озабоченные тем, чтобы погасить разгоравшийся пожар, принялись усердно распространять мысль о необходимости для церкви вернуться к своему первоначальному, "апостольскому" состоянию; все они на разные лады прославляли бедность вообще. В сочинениях многих более или менее проницательных церковных писателей перепевались примерно одни и те же мотивы, строившиеся на основе евангельских истин: "Господь избрал бедняков, богатых верою"; "легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в Царствие Небесное". Петр Кантор даже осуждал сооружение в Париже пышного Собора Богоматери (Нотр-Дам).
В писаниях и проповедях образованных теологов и простых странствующих проповедников, разносивших в вульгаризированной форме их славословия нищете и апостольской бедности, все чаще звучала также крестоносная тема, преподносившаяся в духе превознесения веры, чуждой всякой корысти. Петр Блуаский, написавший трактат "О необходимости ускорения иерусалимского похода", порицал в нем рыцарей, превративших Крестовый поход в мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лилльский в одной из своих проповедей, сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков. "Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония [продажность. — М. З.], ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов — обман, ни у городской черни, где свило себе гнездо воровство". И опять — тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над "неверными".
Так, стремясь отвести в безопасное для церкви русло накапливавшееся в крестьянских массах возмущение существующими порядками, некоторые ее деятели своеобразно учитывали опыт Крестовых походов XII в. Урок, который они извлекали из него для простого люда, состоял в том, что воины Христа завоюют победу не при помощи денег, не силою оружия и вообще завоюют ее не в сражениях, но единственно полагаясь на Божье милосердие. Чтобы доказать этот тезис, Франциск Ассизский в 1212 г. собрался даже предпринять пропагандистско-паломническое турне на Восток, но вернулся, потерпев кораблекрушение у берегов Далмации.
Крепостные крестьяне прислушивались, разумеется, к поучениям такого рода, исходившим из уст бродячих проповедников, и в конце концов откликнулись на их проповеди: в 1212 г. сервы вновь, как и в 1096 г., — правда, в гораздо меньшем числе — двинулись на "спасение Иерусалима".
Крестовые походы 1212 г. вошли в историю под названием "походов детей". Дети, по-видимому, действительно участвовали в этих предприятиях, однако известия о детских паломничествах, сохранившиеся в хрониках и других исторических сочинениях XIII в., более чем наполовину легендарны.
О детских походах упоминают (иногда кратко, одной-двумя строчками, иногда отводя их описанию полстранички) свыше 50-ти средневековых авторов; из них только немногим более 20-ти заслуживают доверия, поскольку они либо собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 г. Да и сведения этих авторов тоже отрывочны. Самое детальное повествование о детских Крестовых походах содержится в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн (аббатство близ Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными, является и наименее достоверным.
Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских Крестовых походов получила только в произведениях, написанных 40–50 лет спустя после описываемых в них событий, — в компилятивном сочинении французского монаха-доминиканца Винцента из Бовэ "Историческое зерцало", в "Большой хронике" английского монаха из Сент-Албанса Матвея Парижского и в некоторых других, где исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии.
