Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.
Сталин на XVII съезде ВКП(б) назвал в числе важнейших достижений социализма бурный рост народонаселения[662]. И, по-видимому, в угоду ему Струмилин вынужден был заявить вопреки логике цифр, что «опыт капиталистического Запада в области динамики рождаемости для нас… не указ»[663]. Настораживали большевистское руководство не только уменьшение количества населения и увеличение числа абортов в стране, но и рост степени свободы населения в частной сфере.
Сократить количество искусственных выкидышей можно было очень просто — увеличив, как в большинстве западных стран, производство контрацептивов. Однако власти не торопились налаживать эту область фармацевтического производства, а тем более заниматься врачебно-просветительской работой. В массовой литературе по половому воспитанию практически ничего не писали о предохранении от нежелательной беременности. И это не удивительно. Достать подобные средства в советской России было просто невозможно. Старый московский интеллигент учитель истории И. И. Шитц не без горькой иронии записал в своем дневнике летом 1930 г.: «Даже презервативы (58 коп. за полдюжины, очень грубые и больше не дают) в очередь, правда, пока в пределах магазинов. Но что будет, когда хвост окажется на улице, и домашние хозяйки начнут подходить с вопросом «А что дают?»»[664]. В данной ситуации аборт без наркоза являлся единственным реальным способом регулирования рождаемости. Искусственный выкидыш становился своеобразной нормой частной жизни. Однако предоставить людям спокойно пользоваться даже этой несколько сомнительной степенью свободы советский режим не мог.
В 1926 г. были полностью запрещены аборты впервые забеременевших женщин, а также делавших эту операцию менее полугода назад. С 1930 г. в периодической печати началась мощная антиабортная компания. Одновременно операция по искусственному прерыванию беременности стала платной. При этом, демагогически утверждая, что аборт наносит женскому организму непоправимый ущерб, государственные структуры ежегодно повышали цены. В 1931 г. за избавление от беременности, независимо от собственных доходов, надо было заплатить примерно 18–20 р., в 1933 г. — от 20 до 60, а в 1935 г. — от 25 до 300. Правда, с 1934 г. цена уже зависела от уровня обеспеченности женщины. Но это мало помогало. Если «заработок на одного члена семьи» колебался от 80 до 100 рублей, то за операцию брали 75 рублей, что составляло почти четверть всех семейных доходов. Женщину, таким образом, наказывали за «своеволие» не только болью, но и «рублем». Кстати сказать, государство забирало «абортные деньги» в свой бюджет. В первом квартале 1935 г. в Ленинграде «доход от производства абортов» (так зафиксировано в источнике. — Н. Л.) составил 3 615 444 рублей![665]
Повышение цен на операции по искусственному выкидышу, конечно, заставило многих женщин прибегнуть к испытанным средствам самоабортов и помощи частных врачей. В секретном письме заместителя заведующего городским здравотделом в президиум Ленинградского совета в мае 1935 г. отмечался «рост неполных абортов (на 75 %), вызванных вне больничных условий преступными профессионалами»[666].
Медики забили тревогу. Их, действительно, волновало здоровье нации. Отсутствие контрацептивов побуждало женщин систематически прибегать к абортам. 6–8 операций подобного характера — это норма для ленинградки 30–35 лет. Не случайно в той же секретной записке высказывалось требование не только «изменить существующую шкалу платности за производство аборта», но и систематически «снабжать все гинекологические амбулатории, консультации, кабинеты, на предприятиях, аптеки и магазины санитарии и гигиены всеми видами противозачаточных средств…», «наладить выпуск уже подготовленных брошюр о системе контрацепции». Одновременно авторы записки осмелились заявить, что не легализация абортов, а отсутствие жилой площади и неуверенность в будущем заставляет женщин отказаться от рождения лишнего ребенка. Об этом свидетельствовали материалы опроса 33 женщин, обратившихся в больницу имени Куйбышева с просьбой о совершении операции по прерыванию беременности. 9 из них не могли позволить родить ребенка из-за сложных жилищных условий. «На площади 12 м живет 6 чел.», «С мужем развелась, но живу в одной комнате и спим на одной кровати валетом, вторую поставить негде», «с мужем живем в разных квартирах, так как своей площади никто из нас не имеет» — вряд ли можно назвать эти мотивы мещанским и обывательским нежеланием ущемлять свои личные интересы заботами о потомстве. Но советскую идеологическую систему не могла устраивать даже та ничтожная степень свободы частной жизни, которую предоставлял декрет 1920 г. о легализации абортов.
Незадолго до того, как сталинская конституция констатировала факт построения в СССР социализма, постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1936 г. аборты в стране были запрещены. Постановление гласило: «Только в условиях социализма, где отсутствует эксплуатация человека человеком и где женщина является полноценным членом общества, а прогрессирующее повышение материального благосостояния является законом общественного развития, можно ставить борьбу с абортами, в том числе и путем запретительных законов… В этом правительство идет навстречу многочисленным заявлениям трудящихся женщин». Большего бреда придумать, кажется, невозможно. Зачем женщины вдруг решили требовать наложить запрет на единственно доступный способ самостоятельного регулирования репродуктивности, неясно. Кроме того, если правительство законом о запрете абортов удовлетворяло настоятельные просьбы трудящихся, зачем оно одновременно вводило целую систему уголовных наказаний за совершение искусственных выкидышей. Репрессиям подвергались не только лица, подтолкнувшие женщину к принятию решения об аборте, не только медики, осуществившие операцию, но и сама женщина Сначала ей грозило общественное порицание, а затем штраф до 300 руб. — сумма внушительная по тому времени. Это означало, что женщина должна была утвердительно отвечать на вопрос анкеты «состоял ли под судом и следствием». В советском государстве это влекло за собой явное ущемление в гражданских правах.
Приняв драконовский закон об абортах, властные структуры получили еще один мощный рычаг управления частной жизнью граждан. Ведь отношение к контрацепции в советском государстве не изменилось. Оно было сродни позиции католической церкви, отрицающей любые формы регулирования рождаемости. В доказательство достаточно привести выдержки из методической разработки выставки для женской консультации. Документ датирован 1939 г. В консультациях предусматривался текстовый плакат «Противозачаточные средства». Содержание его было следующим: «В Советском Союзе применение противозачаточных средств рекомендуется исключительно как одна из мер борьбы с остатками подпольных абортов и как мера предупреждения беременности для тех женщин, для которых беременность и роды являются вредными для их здоровья и даже могут угрожать их жизни, а не как мера регулирования деторождения»[667]. Это отвечало общей тенденции деэротизации советского общества, в котором женская сексуальность могла быть реализована только посредством деторождения. Такие нормы интимной жизни устраивали политическую систему сталинизма Подавление естественных человеческих чувств идеологией порождало фанатизм почти религиозного характера, находивший выражение в безоговорочной преданности лидеру.
После принятия закона 1936 г. внешне положение с абортами улучшилось. Могло даже показаться, что искусственное прерывание беременности превращалось в отклонение от общепринятых бытовых практик. В первой половине 1936 г. в ленинградских больницах было произведено 43 600 операций по прерыванию беременности, во второй половине, после принятия закона — всего 735. В целом за 1936–1938 гг. число абортов сократилось в три раза. Но вот рождаемость за это же время повысилась всего в два раза, а в 1940 г. и вообще упала до уровня 1934 г. Зато нормой в советском обществе стали криминальные аборты.
По данным секретной записки ленинградских органов здравоохранения в обком ВКП(б), датированной ноябрем 1936 г., за весь 1935 г. в городе было зарегистрировано 5824 неполных выкидыша, а только за три месяца 1936 г., прошедших после принятия закона о запрещении абортов, — 7912[668]. И эти данные охватывали только тех женщин, которые попали в больницы. А сколько человек внешне «благополучно» перенесли криминальный аборт? Незаконные операции по прерыванию беременности проводили как профессионалы-гинекологи, так и люди, не имевшие никакого отношения к медицине. В 1936 г. в числе лиц, привлеченных к уголовной ответственности за производство абортов, врачи и медсестры составляли 23 %, рабочие — 21 %, служащие и домохозяйки по 16 %, прочие — 24 %. Несмотря на преследования, подпольные абортмахеры не имели недостатка в клиентуре ни в городе, ни в его окрестностях. Спецдонесение председателю исполкома Ленсовета от 17 апреля 1941 г. «О вскрытии подпольного абортария в Мгинском районе Лен. области» зафиксировало, что «производством криминальных абортов занималась работница Назиевских торфоразработок — Морозова Мария Егоровна, 35 лет, которая за последние 3 года произвела 17 абортов различным работницам вышеназванных торфоразработок, получая в каждом отдельном случае денежное вознаграждение, продовольствие и промтовары. В дальнейшем было установлено, что Морозовой помогали вербовать женщин для производства абортов работницы тех же торфоразработок… которые получали часть вознаграждения от Морозовой. Аборты производились в антисанитарных условиях путем вспрыскивания мыльного раствора»[669].
