Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
"Сидите, вашескородие, доки не засохнеть!" Сидим такие чучела подряд человек десять, друг на друга глядеть тошно.
Дальше привязали в волоса железный прут, такой, как мы сюда привезли вам, приделали мне, будь они прокляты, войлочные букли вон на ту, согнутую дугой, проволоку, что валяется на подоконнике. Часа через три мучная кора затвердела и меня можно было выставлять, как мраморную статую, куда угодно: на дождь, снег. Такая куафюра все выдержит!
- Неужели и нам придется? - с тревогой спросил Ставраков.
- Придется,- ответил Мандрыка.- Ничего наш Александр Васильевич не поделает. Не любит он этого, да плетью обуха не перешибешь!
- А ловко, правильно это он давеча сказал: "Пудра не порох, коса не тесак!"-улыбнулся Емелин.
- Русское он в обиду не даст! - ответил Столыпин.
IV
Сегодня Александр Васильевич долго ворочался с боку на бок - сон не приходил. В голове теснились мысли - целая буря мыслей.
Отношения с царем складывались у Суворова день ото дня все хуже. Сегодня Александр Васильевич получил рескрипт - обидный, оскорбительный. Царь унижал Суворова, старался уравнять с прочими генералами, зачеркивал все 55 лет его беспорочной службы, его славные победы.
Хотелось тут же, немедленно ответить на все. Хотелось спорить, доказывать, возражать. Но кому говорить здесь, в Тульчине? А между Тульчином и Петербургом легли сотни верст.
Оставался старый способ хоть немного успокоиться - излить накопившуюся горечь, все наболевшее на бумагу. Александр Васильевич долго сидел у стола, смотрел ничего не видящими глазами на огонек свечи, грыз ноготь и время от времени схватывал перо, вслух приговаривая:
- Да, да! Вот именно, помилуй бог!
Теперь он спал. Голова скатилась и с подушки и с сена. Лежала ниже туловища, упершись в свежевымытые доски пола. Выражение лица у Суворова было страдальческое. Две складки у носа углубились, худые щеки впали.
А на столе, где горела в подсвечнике свеча, остались лежать три бумаги - злосчастный рескрипт:
Граф Александр Васильевич. С удивлением узнал я присылку от Вас сюда адъютанта Вашего капитана Уткина с одними только партикулярными письмами. Почитая употребление таковое не приличным ни службе, ни званию офицерскому, с равным же удивлением вижу, что Вы по сю пору не распустили штаба своего. Я приказал здесь упомянутого адъютанта Вашего определить в полк, а Вам предписываю остальных адъютантов и прочих чинов, в штабе Вашем находящихся, с получением сего тотчас перечислить в состоящие под Вашею командою полки и к оным их немедленно отправить.
плотный лист бумаги; на нем четким суворовским почерком писано:
Буря мыслей
и ниже:
Сколь же строго, государь, ты меня наказал за мою 55-летнюю прослугу! Казнен я тобою штабом, властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, знаменем с музыкою при приличном карауле, властью переводов. Оставил ты мне, государь, только власть высочайшего указа 1762 года. (Указ о вольности дворянства - разрешение служить или не служить.).
Все степени до сего брал без фавора. Я лучше прусского покойного короля; я милостью божией баталии не проигрывал. Я генерал генералов, тако не в общем генералитете. Я пожалован не при пароле. Нет вшивее пруссаков: лаузер, или вшивень, называется их плащ; в шильтгауз и возле будки без заразы не пройдешь, а головною вонью вам подарят обморок.
Опыт военного искусства (Так назывался новый устав.) найден в углу развалин древнего замка, на пергаменте, изъеденном мышами, свидетельствован Штенвером и Линденером и переведен на немороссийский язык.
Солдаты, сколько ни веселю, унылы, и разводы скучны. Шаг мой уменьшен в три четверти, и тако на неприятеля, вместо 40, 30 верст. Фельдмаршалы кассированы без прослуг. Я пахарь в Кобрине, лучше нежели только инспектор, каковым я был подполковником.
Со дня на день умираю.
и черновик прошения царю: Александр Васильевич просился из армии в отпуск:
Мои многие раны и увечья убеждают Вашего Императорского Величества всеподданнейше просить для исправления от дни в день ослабевающих моих сил о Всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние Кобринские деревни на сей текущий год.
...Прошка проснулся: барин глухо, сдавленно кричал во сне. С ним это случалось иногда. Приказывал, не мешкая, будить.
Прошка прошлепал босиком в спальню, нагнулся и потащил барина за ногу:
- Ляксандра Васильич, проснись!
Суворов вскочил, сел, вопросительно глядя на камердинера.
- Кричите во сне, ровно маленькие. На ночь, должно, креститься позабыли...
Суворов улыбнулся, перекрестился и, ни слова не говоря, бухнулся на постель.
На этот раз лежал хорошо.
- Вот свалится эдак и стонет,- почесываясь и зевая, сказал Прошка.
Он дунул на свечу и вышел.
V
Неравный поединок между Суворовым и Павлом I был в разгаре.
Вскрывая очередной пакет из Петербурга, Суворов заранее ждал неприятности: чем-то сегодня пожалует царь?
Ожидания оправдались. На этот раз Павел I пожаловал Суворову выговор, да не один, а сразу два: за то, что Суворов предоставил отпуск подполковнику Батурину, и за посылку в Петербург адъютанта Мерлина, а не фельдъегеря.
Удивляемся, что Вы, тот, коего мы почитали из первых к исполнению воли нашей, остаетесь последним,- колол Павел I.
Бедняга Мерлин попался как кур во щи: царь швырнул его безвинно в Ригу, в гарнизонный полк.
И в добавление к двум выговорам Павел I прислал еще короткий, не предвещавший ничего приятного вызов в Петербург:
Господин фельдмаршал гр. Суворов-Рымникский! С получением сего немедленно отправьтесь в Петербург.
Мало выговоров на бумаге, собирается отчитывать победителя Рымника, Измаила и Праги на словах. Может, еще станет сравнивать его, поседевшего в боях, со своими гатчинскими любимцами, которые только и знают вахтпарады,- с Аракчеевым, Ростопчиным и со всеми этими невежественными пруссаками Каннабихом, Штенвером, Линденером?
Не бывать этому!
Встречаться, говорить с царем Суворов не мог. О чем было говорить с Павлом I? О том, что русская армия - национальная, а не наемная, что глупо, преступно переносить в нее особенности прусской, наемной армии? Павел I не поймет же этого!
Несмотря на то, что вся русская армия уже "переучивалась" на прусский манер, Суворов у себя в Тульчине ничего не изменял. Не мог. Не подымалась рука уродовать русскую армию.
Но он знал, что так продолжаться долго не может. Надо или подчиниться царскому самодурству, или уходить из армии.
Уходить от армии, от солдата, от того, с чем за 55 лет службы сроднился, было выше сил.
Но приходилось.
Александр Васильевич предвидел такой исход неравной борьбы. Неделю тому назад он отправил с фельдъегерем Котовичем второе прошение об отпуске. Написал, что так как войны нет, то ему нечего делать при армии.
Ответа на оба прошения еще не последовало.
И вот - вызов в Петербург.
Тогда со всегдашней своей решимостью и мужеством Суворов написал царю прошение об отставке.
Повез его штаб-ротмистр Емелин.
В мягкий предвесенний день конца февраля приехал из Петербурга Котович.
Суворов уже свыкся с мыслью об отставке, давно приготовился к отъезду и потому без особого волнения прочел письмо Ростопчина - царь не удостоил ответом:
Государь Император, получа донесение Вашего Сиятельства от 3 февраля, соизволил указать мне доставить к сведению Вашему, что желание Ваше предупреждено было и что Вы отставлены еще 6 числа сего месяца.
Уколол в последний раз. Рука Суворова, державшая бумагу, все-таки дрожала.
Глава пятая
КОНЧАНСКОЕ
Смотри, как в ясный день, как в буре
Суворов тверд, велик всегда!
Державин
I
Гостей ждали с утра. Мальчишки сидели на всех самых высоких елках барин обещал пятак тому, кто первый увидит едущих гостей. Барин был добрый и никогда не обманывал. Потому с десяток ребят побежали наперегонки за околицу подальше от Кончанского, чтобы раньше других увидеть, как поедут из Боровичей господа. Один Ленька не торопился бежать. Он облюбовал себе высоченную березу и стал проворно взбираться на нее - с березы увидишь скорее всего. И тогда-то остальные мальчишки сообразили, что Ленька перехитрил всех. И некоторые из них уже не столько смотрели на боровичскую дорогу, как на березу: Ленькина рубашонка из синей крашенины еще там, или, может быть, Ленька уже увидал и слезает...
Кроме ребят, на дорогу то и дело смотрел из сада в зрительную трубу сам барин Александр Васильевич.
В весеннюю распутицу, по немыслимой дороге, на двенадцатый день утомительного, тоскливого пути Суворов прибыл сюда из Кобрина.
В Кобрин он поехал из Тульчина, в Кобрине он жил в опале, а здесь, в Кончанском, в ссылке. Сюда его определил на жительство сам царь Павел I.
Из Тульчина Александр Васильевич выехал тогда до света. Опального фельдмаршала никто не провожал. Суворов вечером попрощался с очаровательной графиней Потоцкой, в доме которой он прожил целый год. Войска провожать уже его не могли - Суворов сдал Екатеринославскую дивизию генерал-майору Беклешеву, и проводы Суворова были бы вызовом царю.
