В. Сиповский - Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII
Выйти из своего тяжкого положения христианские пленники могли, лишь приняв ислам. Бывали случаи, что такие отступники (или ренегаты), которые потурчились, злее самих турок мучили попавшихся к ним в руки христиан-пленников, твердо державшихся своей веры. Из детей-христиан, захваченных в плен, турки, как известно, образовали войско под именем янычар. Особенно страшно было положение тех казацких вождей, которые попадались в руки турок. Озлобленные турки вымещали на них все зло, причиненное Турции казацкими нападениями. По словам одного польского историка, Вишневецкий (Байда), основатель Запорожской Сечи, попался в руки турок и подвергся страшной смерти. Он по приказу султана был сброшен с башни на крюки, вделанные в стене. Несчастный, зацепившись ребром за крюк, повис и жил, перенося мужественно страшные мучения, три дня в таком положении, пока турки не убили его стрелами за то, что он бранил Магомета.
А. Орловский Всадник-турокСтрашные мучения, какие терпели русские пленники у татар и турок, еще больше разжигали ненависть и вражду к мучителям у казаков: они старались тем же отплатить своим заклятым врагам. Нападать на «басурман», то есть татар и турок, грабить их, всячески мучить и убивать казаки считали своим священным правом и готовы были пользоваться им при всяком удобном случае.
Борьба с басурманами, горькое рабство у них, бегство из плена, мечта невольников о родном крае — все это запечатлелось в народной памяти и сказалось в старинных украинских песнях. Старые казаки, распевая их, воспламеняли у молодых ненависть к басурманам.
Вот как, например, изображен в одной казацкой думе плач невольников на турецкой каторге:
«В Святую неделю не сизые орлы заклектали, то бедные невольники в тяжкой неволе заплакали, кверху руки подымали, оковами забряцали, Господа милосердого просили, ублажали: „Подай нам, Господи, буйный ветер! Хоть бы буря встала на Черном море, хоть бы повырвала якори с турецкой каторги — нам уж басурманская каторга надоела. Оковы-железо нам ноги повырывало, тело казацкое-молодецкое до желтой кости попротерло!..“»
Другая дума представляет побег из турецкой неволи трех братьев:
«То не туманы великие подымались из-под Азова, то три брата родные, голуби сизые, из Азова от тяжкой неволи убегали, в землю христианскую к отцу, к матери. Два брата конные, а третий пеш-пехотинец спешит за братьями, разбивает свои ноги казацкие-молодецкие о белое каменье, о сырое коренье, кровью след заливает, слезно братьям промолвляет:
„Братики мои родненькие, голубчики сизенькие, возьмите меня, брата вашего меньшого, меж коней и в землю христианскую, к отцу и к матери отвезите!“ Братья отказывают ему, опасаясь, что их азовская орда тогда догонит и вконец погубит. Они гонят своих коней, а меньшой брат пеш-пехотинец их догоняет, за стремена хватает, слезами обливает: „Братики мои родненькие, голубчики мои сизенькие, не хотите меня меж коней взять, так застрелите меня, порубите, не дайте меня в пищу зверю да птице!“ Отвечают ему братья: „Братик милый, голубок сизый, говоришь ты — словно сердце наше ножом пробиваешь! Не подымутся на тебя наши мечи, на 12 частей разлетятся, и душа наша вовеки от грехов не избавится; лучше мы будем рвать и разбрасывать по дороге терновые ветви, чтобы ты знал, куда убегать в землю христианскую, к отцу, к матери, ко всему роду…“ Бежит меньшой брат, пеш-пехотинец, добегает до тернов, хватает их, к сердцу казацкому прижимает, горючими слезами обливает. „Здесь, — говорит он, — проезжали мои конные братья, терновые ветки мне на примету бросали, чтобы знал я, куда уходить от тяжкой неволи, к отцу, к матери, ко всему роду“. Добегает он до Савур-могилы, слезами обливается. „Три недоли, — говорит он, изнемогая, — погубили меня в поле: бесхлебье, безводье, а третья недоля, что не догнал своих братьев“. А буйный ветер повевает, несчастного казака с ног уже валяет. Ложится он на Савур-могилу… Уже волки-хищники набегали, орлы сизокрылые налетали, смерти бедного казака поджидали. Слышит он клекот орлиный и говорит сам себе: „Когда бы дал мне Бог встать на казацкие ноги, поднять пищаль семипяденную и послать пулю орлам сизым в подарок“. И встал еще казак, и послал пулю орлам сизоперым… Ложится снова он, припоминает отцовскую-материнскую молитву и отдает Богу душу… И вот к нему сизые зозули (кукушки) прилетели и, словно сестры родные, над ним куковали; налетали и орлы сизоперые, на кудри наступали, очи ясные вырывали; набегали и волки хищные, разносили по тернам, по байракам кости казацкие».
Л. Лагорио Турецкий порт А. Ананьев Казачье седлоДума о Самойле Кошке тоже рассказывает о побеге казаков, турецких невольников; здесь дело увенчалось успехом. Кошка, удалой казацкий вождь, со своими товарищами попал на каторгу, но, по словам думы, очень ловко выкрал у подгулявшего надсмотрщика ключи, отомкнул себе и товарищам оковы, и в полночь освобожденные казаки бросились по его команде на спящих врагов: «Турок-янычар рубили, а других живьем в море побросали». После того казаки приплыли в Днепр. Здесь встретили своих товарищей — запорожцев. Богатство, какое было на каторге, они поделили меж собой, а галеру «на пожар спустили». Серебро и золото поделили на части: одну назначили на церкви, которые давно уже содержались на казацкий счет, чтоб было кому утром и вечером молиться за казаков; вторую часть казаки разделили меж собой, а на третью — пировали и пили, засевши в камышах, палили из ружей, поздравляли Самойла Кошку. Дума заканчивается уверением, что слава казацкая не умрет, не ослабеет, и пожеланием долговечности и всякого благополучия народу христианскому, войску Запорожскому, Донскому и черни днепровской, низовой на многие лета до конца века.
Любопытна также дума о Марусе Богуславке.
На Черном море, на белом камне стояла каменная темница, а в ней томилось 700 казаков — бедных невольников; тридцать лет уже не видят они ни света Божьего, ни солнца праведного. И приходит к ним «девка-бранка» (то есть пленница), Маруся Богуславская, поповна, и говорит: «Казаки, бедные невольники!.. Угадайте, что за день теперь в земле христианской?» «Почем же знать мы можем, Маруся? 30 лет мы в неволе, света Божьего, солнца праведного не видим!» И говорит им снова Маруся: «Казаки вы, бедные невольники! Ведь сегодня в земле христианской Великая Суббота, а завтра Святой праздник, Великий день (Светлое Христово Воскресение)». Услышавши это, казаки припали белым лицом к сырой земле, Марусю-поповну Богуславку кляли-проклинали: «Чтоб тебе, Маруся, не было счастья и доли за то, что ты нам сказала о Святом празднике, Великом дне!» «Не браните меня, казаки, бедные невольники, — сказала Маруся, — и не проклинайте; как будет господин наш выезжать к мечети, он отдаст мне ключи от темницы на руки, тогда я приду к вам и выпущу всех вас».
Так и случилось. Выпустила казаков Маруся и сказала им:
«Казаки, бедные невольники! Убегайте теперь в города христианские. Только прошу я вас, одного города Богуслава не минайте, моему отцу и матери знать давайте. Пускай отец не сбывает своего добра-имущества, пусть не собирает больших денег, чтобы выкупить меня: я уже потурчилась, побасурманилась».
Дума заключается горячей мольбой к Богу от невольников:
«Ой, вызволи (освободи), Боже, нас всех, бедных невольников, от тяжкой неволи, от веры басурманской, в край веселый, в мир крещеный! Услышь, Боже, искреннюю мольбу нас, бедных невольников!»
В. Суриков Казак в лодкеКазацкие восстания против Польши
Казачество в степной Украине, по Днепру и его притокам, год от году росло. Со времени Люблинской унии особенно усиливается прилив населения в степи.
В это время польско-литовское правительство и дворяне сильно хлопочут о прикреплении крестьян к земле. Положение их ухудшается, и побеги становятся все чаще и чаще. Степное приволье манит беглецов со всех сторон, и степи быстро заселяются. Но тучная степная почва, как сказано уже раньше, привлекает и дворян-панов, понявших всю выгоду земледельческого промысла; стремятся и они завладеть приднепровскими землями, выпрашивают себе у правительства грамоты на них.
Поселенцам, раньше занявшим эти земли, приходилось или снова подчиняться помещичьей власти, или уходить от нее бездомными скитальцами дальше, поближе к татарам. Понятно, какую вражду к панам уносили эти любители свободы.
Не только крестьяне-беглецы и свободные земледельцы и промышленники, спасавшиеся от закрепощения, уходили в степи, но нередко шли сюда казаковать мещане и шляхтичи, мелкие дворяне, служившие в тех вооруженных отрядах, какие окружали обыкновенно южнорусских и литовских панов, и польские солдаты, жолнеры, кроме войны да грабежа, ничего не знавшие.
