Робер Амбелен - Иисус, или Смертельная тайна тамплиеров
Потому что, не забудем, и она принадлежала к знатному идумейскому роду. Саломея была внучкой Ирода Великого, племянницей Архелая, сына того же Ирода, и внучатой племянницей того Ахиава, который в 5 году до нашей эры вместе с другими представителями рода вступил в ряды повстанцев, возглавляемых Иудой Гавлонитом.
В пользу этой гипотезы говорит и еще один аргумент.
Известно, что в древнем Израиле никогда не носили двойных имен, ни мужчины, ни женщины. Только в христианском мире появился обычай давать одному человеку несколько последовательных и связанных имен: Мария-Терезия, Мари-Жанна, Жан-Франсуа и т. п.
А в Евангелии от египтян и в Пистис Софии, имеющих один древнееврейский оригинал, Саломею называют Мария-Саломея, то есть, на этом языке, Мириам-Шалома. Но, как сказано выше, слово «Мириам» нельзя рассматривать как эквивалент слова «Мария», потому что это значило бы два стоящих рядом имени, а в те времена такое было совершенно неизвестно.
Значит, слово «Мария», то есть «Мириам», надо понимать и переводить как имя нарицательное, а не собственное. А поскольку по-древнееврейски оно значит «принцесса», речь идет именно о «принцессе Саломее», а не о «Марии-Саломее». Это титул и ничего более.
В самом деле, не будем забывать, что в древних рукописях нет ни пунктуации, ни дефисов, ни заглавных букв и что текст там никогда не пишется с новой строки. Записано все подряд, без всякой последовательности.
Впрочем, на эти связи между окружением Иисуса и идумейской династией указывают и другие канонические тексты:
«В Антиохии, в тамошней церкви были некоторые пророки и учители: Варнава, и Симеон, называемый Нигер, и Луций Киринеянин, и Менахем[173], совоспитанник Ирода четвер-товластника, и Савл» (Деян., 13:1).
Это 45 год. Этот Менахем — внук Иуды из Гамалы, племянник Иисуса. У Савла есть брат по имени Костобар, они имеют не еврейское, а идумейское происхождение и являются принцами из рода Ирода, мы покажем это в следующей книге. И появление Менахема, имя которого по-древнееврейски значит «Утешитель» и по-гречески звучит как parakletos, было предсказано его дядей Иисусом (Иоан., 15:26). Это он вновь поднимет знамя восстания в 63–64 годах при прокураторе Гессии Флоре.
Вернемся к Саломее. Она стала вдовой Ирода Филиппа в 33 году, и детей от него у нее не было[174]. Она повторно вышла замуж за Аристобула III, который в 54 году получил от Нерона царство Малая Армения, потом, в 60 году, — часть Великой Армении и, наконец, в 70 году стал царем Халкиды. Протеже и друг Нерона, он имел роскошный дом в Риме. Так вот, в 58 году Павел, бывший Савл, находился в Коринфе и писал Послание к римлянам. В конце этого послания содержатся приветы многим лицам, в том числе следующим, что очень показательно: «…Приветствуйте верных из дома Аристовулова. Приветствуйте Иро, юна, сродника моего. Приветствуйте из домашних Наркисса тех, которые в Господе» (1 Рим., 16:10–11).
Таким образом, Савл-Павел обратил в свою веру обитателей римского дома Аристобула и Саломеи либо знает, что такие обращенные там есть, и называет себя родственником Иродиона («маленького Ирода»), старшего сына Аристобула и Саломеи[175]. Впрочем, обращенные им были и во дворце Нерона, потому что Послание к филиппинцам он завершает так: «Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома» (4:22). И это он пишет в самом Риме, в 62 году.
Значит, Саломея осталась верна памяти Иисуса, она также попалась на удочку мессианской легенды и после заключения второго брака стала покровительницей тех, кого тогда называли «христианами» — как в своем доме, так и в домах высшего римского общества, куда она имела доступ.
Некоторые не преминут улыбнуться по поводу нашего утверждения и даже открыто посмеяться над ним, потому что оно их чрезвычайно смутит. Однако оно не столь неправдоподобно, как представляется на первый взгляд. Помимо всего, что мы только что выявили и что отныне нельзя будет обойти молчанием при дискуссии, не следует ли вспомнить о той центральноевропейской императрице, которая бежала со скрипачом, о королеве, ставшей коммунисткой, или о принцессах, прославившихся беспорядочными связями за пределами своей касты? У сердца есть свои резоны, неведомые разуму, — скажем мы иным. Ограничимся лишь тем, что еще раз подчеркнем: вся история Иисуса, «сына Давидова», — только следствие беспощадной войны, порожденной как политическими, так и династическими интересами, которую законные наследники трона Израиля вели как против идумейских узурпаторов, так и против римских оккупантов, и, возможно, нет необходимости приплетать к ней романтические любовные истории.
Как «исторический» Иисус очень далек от «плотника Иисуса», так и историческая Саломея очень далека от Саломеи театра и кино…
Глава XXVI. Костер
Время искажает и стирает слово человека, но то, что доверено Огню, продолжается бесконечно.
Масонский ритуал сжигания философского завещания11 марта 1314 года[176], понедельник. Уже несколько месяцев почти по всей Франции пылают костры. Как пытками, так и психологическим давлением, как темницами и цепями, так и угрозой вечных мук инквизиторы добились 207 формальных признаний. Остается только решить судьбу великого магистра и высших должностных лиц ордена.
Утром этого дня Жак де Моле, великий магистр ордена, Жоффруа де Гонавиль, командор Пуату и Аквитании, Жоффруа де Шарне, командор Нормандии, и Юг де Пейрандо, великий визитатор ордена, были взяты из своих камер в крепости Тампль и доставлены на остров Сите. Там кардинальская комиссия, в состав которой входили Арно де Фарж — племянник Климента V, Арно Новелли — монах из Сито, пенсионер Франции, Никола де Фреовиль — доминиканец, некогда духовник и советник короля, Филипп де Мариньи — его родственник, архиепископ Сансский, и еще несколько епископов и знатоков декреталий, велела воздвигнуть перед папертью собора Богоматери помост, чтобы публично зачитывать признания и окончательный приговор,
Тамплиеров возвели на помост и поставили на колени. Один из кардиналов взял слово и начал чтение. Когда он дошел до означенного приговора, присуждавшего Моле и его братьев к пожизненному заключению, то есть к «заточению навечно», и чтобы их питанием были только «хлеб скорби и вода горести», представители Филиппа Красивого вздрогнули.
Было уточнено: милость, дарованная им, стала следствием того, что они «искренне покаялись в своих прегрешениях». Но в этот момент, совершенно неожиданно для судей, заговорили великий магистр и командор Нормандии и, перебив кардинала, обратились одновременно к инквизиторской комиссии и к толпе, заявив: все, в чем они признались на допросах, — ложь. Они утверждали, что все их признания были сделаны только из почтения и доверия к папе и королю, обещавшим за это им свободу, и выразили энергичный протест против приговора кардиналов, особенно архиепископа Сансского Филиппа де Мариньи, обвинив их всех в нарушении слова папы и короля.
Мотивы резкой перемены в поведении Моле и Шарне легко понять. Признания им ничего не стоили, но свобода для них была всем. Свобода означала сначала возвращение к великому тамплиерскому плану, потом следование ему и, как знать, его реализацию. А теперь свободы больше не было. Вместо нее было нечто худшее, чем смерть: медленное разложение, физическое и духовное, в подземном застенке, где узник прикован к стене, из которой порой сочится вода, в одиночестве, в полумраке и в безмолвии более тяжком, чем могильное. И во всем этом единственная надежда — на спасительную смерть, которую ускорят истощение и хроническая дизентерия. Для такого старика, как Моле (ему исполнился семьдесят один год), ничего более не ожидавшего от жизни, как и для Шарне, немногим младшего, выбор был сделан. Пребывание в камере может длиться годы. Напротив, примеры и опыт доказывали: отказ от признаний и нежелание их давать ipso facto [тем самым (лат.)] влекут за собой смерть в огне. Конечно, мучительную, но тем не менее быструю и в конечном счете гораздо менее ужасную, чем медленное гниение в безвестности темной камеры, когда столько существ снаружи наслаждается жизнью при свете дня.
Для Моле и для Шарне решение было принято. Во время произнесения роковой фразы их взгляды встретились, и они поняли друг друга. И раздался голос великого магистра: «Сеньоры, мы, мой брат и я, протестуем против того, как здесь использовали наши вчерашние слова, произнесение коих не имело иной цели, кроме как удовлетворить короля Франции и папу, нашего государя. И если из-за того, что было признано нами ради их удовольствия и во изъявление нашей покорности, мы, мой брат и я, должны отныне томиться в какой-то тюрьме, то мы громогласно объявляем, что означенные король и государь папа заранее заверяли нас, и почти клятвенно, что нам не будет причинено никакого вреда, зла или насилия. Делая это, мы провозглашаем свои признания, достигнутые как пыткой, так и хитростью и обманом, недействительными и не имевшими места и более не признаем их подлинными…»
