Александр Гогун - Черный пиар Адольфа Гитлера
Большевики вели беспощадную, подчас открытую, подчас тайную борьбу со всеми, кто стремился избежать насилия, со всеми, кто верил в то, что люди могут Договориться, поймут общность своей судьбы и своих интересов, и таким образом мир будет избавлен от ужасов страшного кровопролития, которое унесет в могилу миллионы людей.
В эпоху, когда в Западной Европе организовывались рабочие союзы для защиты интересов трудящихся, когда начиналась кооперация, когда начата была борьба за сокращение рабочего дня, в эпоху, когда мир становился на путь социальных реформ, когда все громче становились голоса, требовавшие улучшения экономического и социального положения рабочих, „защитники“ рабочего класса – марксисты – боролись против всякой попытки улучшения, против всякой реформы. Оно и понятно. Ленин больше всего боялся, чтобы русские рабочие и крестьяне не зажили хорошей жизнью. Ведь недаром, критикуя учения экономистов, он цинично заявил, что „победа экономизма в рабочем движении будет означать подрыв революционного движения“.
Русские рабочие и крестьяне никогда не были ничем иным для марксистов кроме средства осуществления Мировой революции. Да и могла ли жизнь русских людей интересовать иудеев, заправлявших нелегальными марксистскими организациями и ковавших в своих кабинетах планы мирового господства еврейского народа?
Мы их знаем, этих чахлых, худосочных еврейчиков со впалой грудью, серым, чахоточным цветом лица, нестерпимым, полным ненависти блеском их близоруких на выкате глаз, сверкающих из-под стекол пенсне. Еще до революции мы на всех собраниях слышали их крикливые голоса, и нас неприятно поражала их презрительная нетерпимость ко всякому чужому мнению. Эти люди никогда не замечали ни солнца, ни деревьев, ни птиц! Впитав в себя с детских лет слепую ненависть к „гоям“, эти кабинетные крысы знали только тайны подполья, того „психологического“ подполья, где на бирже страстей котируются человеческие слабости и пороки. О, они знали, эти марксистские сектанты, что дело не в счастье рабочих и крестьян, а в том, чтобы, пользуясь невежеством и политической неосведомленностью масс, создать крепкую головку, за громкими обещаниями которой пойдет легковерный народ, воображающий, что идет честная и открытая игра.
В то время, как русский рабочий сгибался под тяжестью своей ноши, а крестьянин мечтал о земле, марксисты на Втором съезде партии спросили … о чем?
Но послушаем их самих: „Наиболее резкие разногласия развернулись из-за формулировки первого параграфа устава о членстве в партии“!..
Ленин грызется с Мартовым, со съезда уходит семь обиженных „оппортунистов“ из Бунда, который „претендовал на особое положение в партии“, происходит „раскол искровцев по первому параграфу устава“ и пр., и пр.
Вся история марксистской партии в России являет ту же картину, что этот съезд схоластов, черпающих всю свою мудрость не из сокровищницы природы и жизни, а из произведений Карла Маркса и Энгельса. В этой атмосфере грызни и кабинетных споров, пропитанной табачным дымом и пахнущей типографской краской, не подымается только один вопрос: вопрос о благе народа. Зато целыми днями до хрипоты спорят о „допустимости участия социал-демократии“ во Временном правительстве (которого, кстати, тогда еще не было), о том, как „парализовать неустойчивость буржуазии“, о возможности „второго издания Крестьянской войны“, о бойкоте Государственной Думы, о диктатуре пролетариата, наконец, о том, что „за гносеологической схоластикой эмпириокритицизма нельзя не видеть борьбы партий в философии“. Последняя проблема, по словам автора „Краткого курса“, имела „громадное значение“!..
После прихода к власти большевизм нисколько не изменился. Вся разница по сравнению с прошлым лишь в том, что вместо народников, меньшевиков, экономистов и прочих теперь врагами объявлены частники, кулаки, анархисты, уклонисты и другие неблагонадежные элементы. Если раньше спор велся из-за идей, теперь он ведется из-за имущества.
И еще одна практическая сторона дела изменилась коренным образом. Если раньше большевики ограничивались тем, что обливали своих противников грязью, – другие способы расправы были небезопасны для них самих – то теперь они начали поливать их свинцовым дождем. Способ расправы с инакомыслящими стал действительно иным: клевета сменилась расстрелами, вместо чернил полилась кровь. На смену царскому самодержавию большевики принесли, по собственным словам, „энергичную диктатуру“, заменив старые формы правления столь тесным государственным кафтаном, что русский народ в течение 25 лет не мог пошевельнуться, не мог даже вздохнуть, потому что вздох выражает если не недовольство, то во всяком случае и не удовольствие. За 25 лет ни разу не будет поднят вопрос о благе народа, ни разу русского человека не спросят, как он хочет жить, в каких условиях он чувствует себя счастливым. Его просто „объявят“ самым счастливым человеком в мире, и горе тому, кто в этом осмелится усомниться. В стране водворится тот деспотизм, которым отличалась католическая церковь в Средние века, над которой большевики так издевались. Все, что несогласно с „догматами“ учения – ересь! И точно так же, как догматизм средневековой церкви не мог держаться без инквизиции, догматизм марксизма не может существовать без ЧК.
Когда после „Краткого курса истории ВКП(б)“ знакомишься с историей развития национал-социалистического движения, кажется, что из душной, накуренной комнаты, в которой компания раздраженных, худосочных людей с серым цветом лица, свойственным всем, проводящим свою жизнь в закрытом помещении, до хрипоты спорила о классовой борьбе, о каких-то параграфах и уставах, стачках, бунтах и убийствах, выходишь на зеленеющий, залитый солнцем луг и видишь там жизнерадостных и здоровых людей, собирающих плоды своего благословенного природой труда. И снова начинаешь понимать, что жизнь – это не теория, не бесконечные споры об отвлеченных проблемах, не призывы к грабежу и убийству своих противников, не бездушная казарма, а вечно обновляющийся живой поток человеческих чувств, стремлений и сил, устремляющийся в вечность времен.
Когда я впервые попал в Германию, я почувствовал, что пробуждаюсь от кошмара; с удивлением я присматривался к самым обыкновенным вещам, и мне казалось, что я в полном смысле этого слова „открываю“ жизнь, как некогда европейцы открыли Америку. Читая историю развития национал-социалистического движения в Германии, я удивлялся, как какой-то диковинке, самым обыкновенным истинам и не без изумления начал понимать, что государство и насилие – не то же самое, что государственность вовсе не должна быть страшной машиной, размалывающей каждое отдельное человеческое „я“, но что она, напротив, считает своей целью создание в мире такого порядка, при котором каждый отдельный человек мог бы, свободно развиваясь, достигнуть расцвета всех своих сил и способностей. Впервые я узнал, что государственный строй может определяться человеческой природой, а не отвлеченной идеей. И точно так же, как природа не знает однообразия, и в государстве не должно быть ничего шаблонного.
Внутренняя политика национал-социализма исходит из требований жизни и основана на человеческом характере. Она отвергает неподвижные, мертвые истины, якобы применимые ко всем. Сотрудничество народов должно заключаться не в том, чтобы остричь всех под ту же марксистскую гребенку, а в том, чтобы каждый народ на своем месте исполнял задание, к которому он призван своей историей, своими национальными, географическими и экономическими особенностями. Интересы всех стран тесно сплетены, но это не значит, что все народы одинаковы и всюду применим тот же строй.
„Мы не хотим никого принуждать делать то, чего он не хочет“, – сказал мне один национал-социалист, с которым я разговорился в поезде. „Мы не отменили частной собственности, потому что человек любит свое больше чужого. Это заложено в нас самой природой, и безумием было бы пытаться коверкать ее. Наша задача заключается лишь в том, чтобы создать условия, обеспечивающие нормальное развитие народа. Частная собственность, личная инициатива – самые сильные стимулы в жизни. Вычеркнуть их – значит сделать жизнь серой и скучной. Мы полностью признаем частную собственность при условии, что владелец не пользуется ею во вред народу и исполняет свои обязательства по отношению к своим соотечественникам. В остальном – пусть люди устраивают свою жизнь, как им хочется. „В моем государстве, – говаривал Фридрих Великий, – каждый может быть счастлив на свой лад“. Вот почему жизнь у нас такая радостная, вот почему всюду спорится работа. Мы не делаем никаких опытов над живым телом народа. Оправдание всякой политической системы только в одном – в ее результатах“.
Национал-социализм зародился не в тиши кабинета, не в накуренной комнате, в которой собралась группа теоретиков, решивших во что бы то ни стало спасти мир, хотя ему вовсе не грозила гибель. Нет, он зародился на фоне разлагавшейся демократической системы и на полях сражений Первой мировой войны, а развился в страшную и унизительную для Германии эпоху, когда немецкий народ, разбитый и обессиленный, переживал жестокий политический и экономический кризис когда семь миллионов безработных просили куска хлеба, a его негде было взять, несмотря на то, что товаров в ту эпоху производилось достаточно для того, чтобы удовлетворить потребности населения всего земного шара. Причиной кризиса была не нормальная экономическая политика, диктовавшаяся могущественной группой капиталистов, главной заботой которых было поддержание высоких цен на производимые ими товары. Ограничив произвол капитала, национал-социализм разрешил основную проблему экономики – противоречие между капиталом и трудом. В течение нескольких лет в Германии мирным путем была разрешена та проблема, из-за которой марксисты почти целый век призывали к насилию, устраивали стачки, революции и беспорядки во всем мире. В основу своего учения национал-социализм положил не только интересы одного класса, не создание отвлеченного государства, не шаблонную нивелировку, не подчинение природы теории, а живого человека, независимо от его происхождения, социального положения и убеждений. Национал-социализм руководит людьми, согласуя разнообразие их стремлений в общем служении великому делу нашей культуры.
