Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1
Столь дискредитирующая и этническое и конфессиональное достоинство ситуация грозила прочно закрепиться в русской бесписьменной народной культуре еще и вследствие сравнительно высокого уровня профессионализма и «техничности» эпоса: ведь они вместо оптимальной активизации закрепляют статичность реципиента, выключают каналы его самовыражения в культуре, и тогда он все более вынужден функционировать в качестве какого-то подобия «внимающего аккумулятора». Вот почему, повторяю, и нужен был идущий из высших звеньев культуры, мощный, непрерывный поток тонизирующих импульсов, облеченных и в художественно-образные, и, по возможности, в логические формы (как бы ни были тогда велики различия между многообразным характером практики и бедной абстракцией любой, даже наиболее изысканно-элитарной, деятельности).
85 Того типа, который Андре Бретон любил именовать «статичным взрывом» (цит. по: Earle W. Phenomenology and the Surrealism of Motives //Journal of Aesthetics and Art Criticism. 1980. Vol. 38, № 3. P. 257).
86 He случайно, разумеется, русская официальная идеология всячески избегала давать формальные дефиниции ислама: для пропагандистских целей было гораздо более выгодным беспрестанно пускать в ход крайне субъективистски конструируемую и толкуемую серию «свойств» (а всего чаще, как не раз подчеркивалось, «квазисвойств») этого феномена, долженствующих составить в сумме модель для его идентификации и характеристики.
87 Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906. С. 204. Как уже отмечалось в первой главе, для характеристики ненавистного врага автор летописи употребляет столь же ненавистный русскому уху термин – «печенег», хотя такого народа давно уже не существовало. И вряд ли тут дело в отсутствии у летописца соответствующего эмпирического знания. Скорее всего, он совершает умелый пропагандистский ход, ставящий целью конструирование образа Не– и Антикультуры посредством древнего, но долженствующего обрести ахронную значимость негативного стереотипа.
88 Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. С. 204–205.
89 Там же. С. 206.
90 Там же. С. 278.
91 Там же.
92 Сами же золотоордынцы – то «безбожные агаряне», то «безбожный Мамай», что идет на Русь во главе «поганых половцев» (Там же. С. 292).
93 Согласно логике противостоящего им русского средневекового мышления, свойства каждого из компонентов комплекса «поганые» определяются системой его отношений с другими компонентами того же рода и не зависят от конкретной реализации данной системы. Вместе они создают некую универсалию. Но таковая может восприниматься как конкретный объект (или набор конкретных объектов): это естественный, спонтанный процесс, свойственный человеческому восприятию вообще (см. подробно: Parsons Ch.D. Mathematical Intuition // Aristotelian Society. L. Proceedings… N.S. – Tisbury, 1980. Vol. 80. P. 145–168).
94 Раздражающе монотонное причисление к понятию «восточный враг» все новых и новых этноконфессиональных групп имело, однако, «эффект бумеранга» с точки зрения стратегическо-психологической. Ведь это понятие представало как подлинный континуум, в качестве такового неисчерпываемого любыми актуальными множествами элементов. Тем самым слову «Восток» придавались пугающе иррационалистические обертоны: он рассматривался лишь как стабильный генератор непрерывных и бесчисленноликих антагонистических христианско-европейским культурам образований. Более того. Увековечивание взгляда на бесконечность и неисчерпаемость Востока именно как родины Вечного Зла – и, значит, как на каузально закрытую систему – конструировало радикально несовместимую с оптимистическо-унитарной установкой официальной христианской доктрины плюралистическую концепцию реальности, поскольку обосновывалось существование нередуцируемых (до «христианской мерки») уровней человеческого сознания и деятельности.
95 Эти эвристические процедуры были в значительной степени прообразом процесса «концептуального перемещения» (см. подробно: Schon D. Displacement of Concepts. L., 1963).
96 Он рисуется так: «трею сажень высота его, а дву сажень – ширина его, межу плеч у него сажень мужа добраго, а глава его, аки пивный котел, а межу ушей у него стрела мерная, а межу очи у него аки питии чары» и т. д. (Повести о Мамаевом побоище. С. 297). Любопытно, что это описание мусульманина взято из эпического изображения немусульманского Идолища Поганого (Там же. С. 301).
97 Там же. С. 298, 297.
98 И летопись о Куликовской битве с благодарностью вспоминает о князе Владимире, который ввел на Руси православие, «изведе нас от страстей еллиньских» (Повести о Мамаевом побоище. С. 45).
99 Там же. С. 52.
100 Там же. С. 175.
101 Там же. С. 54.
102 Там же. С 65, 67–68.
103 Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973. С. 10.
104 Там же. С. 11.
105 Там же. С. 13.
106 Там же. С. 15.
107 См.: Иванов В.В. Очерки по истории семиотики в СССР. С. 108.
108 См. подробно: Hellmann М. Iwan IV, der Shrekliche. Gottingen, 1966.
109 Все монархи с большим или меньшим успехом играли различные роли, но у некоторых из них семиотичность поведения была максимальной. Иван Грозный лишь положил начало этой традиции в истории русского самодержавия. Достойным преемником его в любви к театрализации и ритуализации был Александр I. Он также «не только не чуждался игры и перевоплощений, но, напротив, любил менять маски, иногда извлекая из своего умения разыгрывать разнообразные роли практические выгоды, а иногда предаваясь чистому артистизму смены обличий, видимо, наслаждаясь тем, что вводит в заблуждение собеседников, принимавших игру за реальность» (Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. С. 67).
11 °Cм. подробно: Бир Ст. Кибернетика и управление производством. Пер. с англ. М., 1965. С. 250–251, 260. В своей – известной и на Западе – книге «Творчество Франсуа Рабле» выдающийся советский историк и теоретик культуры М.М. Бахтин показал (см. далее: Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. С. 92), что одним из путей моделирования неопределенности в толще культуры является введение амбивалентных кодов, т. е. таких кодирующих устройств, порождаемые которыми тексты (включая и «тексты поведения») рассматривают антонимы как синонимы, то есть в принципе не дают возможности определить, какой из двух дополнительных элементов будет введен в текст. Если в других случаях данной модели культуры свойственно строгое различение высокого и низкого, святого и греховного, добра и зла, то при введении амбивалентного кода (в нашем случае – примерно тот, который создался в ходе игры Иван Грозный – Симеон Бекбулатович) эти пары, оставаясь носителями самостоятельных значений, не различаются при выборе, а предсказать, какой из элементов каждой пары попадет в данный текст, с точки зрения «данной машины», – невозможно. Царствование Ивана Грозного дает множество примеров того, что «в определенных случаях, в рамках средневековой культуры оказывается возможным практиковать поведение, которое квалифицируется как поведение и грешное, недозволенное, и предписанное одновременно. Такое внесение неопределенности в строго детерминированную игру сообщает ей необходимый резерв «внутренней вариативности» (Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. С. 93).
111 Там же. С. 5, 88.
112 М.И. Тихомиров решительно возражает против стремлений именовать средневековую русскую государственность лишь «Московским государством», поскольку слова «роский», «росийский», «Росия» входят в употребление уже в XV в., а в XVI в. слово «Россия» (в форме «Росия») постепенно завоевывает себе место и в официальных документах. В самом конце XVI в. названия «Росия» и «Росийское царство» начинают обозначать всю совокупность земель, объединенных Российским централизованным государством. Следует говорить о России или Российском государстве с конца XV в., заменив этим название «Русское государство», сосуществовавшее с понятием «Россия» (О происхождении названия «Россия» // Тихомиров М.Н. Российское государство XV–XVII веков. С. 14–17).
113 Понятийно-интеллектуальный уровень средневеково-русской культуры (ему предшествовал в качестве доминирующего сенсомоторный интеллект, не поднимавшийся выше представления о близком пространстве и поэтому не достигавший никогда ранга инструмента мышления (см. о нем: Пиаже Жан. Избранные психологические труды. Пер. с фр. М., 1969. С. 173), постепенно стремился охватить весь окружающий мир в целом. Происходило бесконечное расширение пространственных расстояний между субъектом и объектом; уверенней строились такие конструкции, как пространство, время, причинно-следственная связь и т. д. На этом пути последовательных децентраций рефлексирующей мысли достигался уровень операциональных группировок иноэтнических феноменов, конструирования связанных с ними сложных форм пространственно-временного анализа и синтеза, соответствующих образно-концептуальных моделей и т. д.
