Василий Сидихменов - Китай: страницы прошлого
Такую прическу дети носили до шести-семи лет. После этого девочкам разрешали оставлять волосы нестрижеными и выбривали только лоб и затылок. Мальчикам брили голову, оставляя лишь маленький чуб, который с годами вырастал настолько, что его можно было заплести в косу. Право спустить заплетенную косу и надеть на голову черную круглую шапочку китайский юноша получал только на 16-м году, когда он признавался совершеннолетним.
Во время траура по близким родственникам подданным Срединного государства в течение семи недель запрещалось плести и расчесывать волосы. Траур по случаю смерти императора продолжался до ста дней. По истечении срока глубокого траура в косу вплетали вместо черных шнурков белые — знак легкого траура. На улице и в путешествиях белые шнурки часто заменялись синими, не столь маркими. Чтобы не пачкать косу, ее при переездах или во время работы свертывали на затылке. Однако предстать с завернутой косой перед высокопоставленным лицом считалось неприличным.
Китайские революционеры, борясь против маньчжурского господства, призывали народ не соблюдать обычаи, навязанные маньчжурами. Сунь Ятсен в знак непокорности маньчжурам в 1895 г. в японском порту Кобэ остриг себе косу и переоделся в европейское платье.
Китайская семья строилась на основе своеобразной субординации. Все недоразумения и конфликты между членами семьи разрешались по принципу главенства старшего над младшим, родителей над детьми, мужа над женой. Главенство одного означало повиновение и подчинение другого. При такой системе всякие ссоры в семье прекращались быстро. Единство семьи достигалось не путем компромиссов — равных жертв или уступок со стороны всех ее членов, — а только путем односторонней жертвы младших. Большая, нераздельная семья должна была во всем повиноваться всевластному отцу-патриарху. Преданность китайцев домашнему очагу создавала иллюзию мира и согласия в семьях. Но мнимые мир и согласие опирались на законы насилия и слепого послушания.
В китайском народе широкое распространение получила такая притча. В далекие времена жила огромная семья, которая объединяла девять поколений и насчитывала несколько тысяч человек. В семье царило полное согласие: никто ни с кем не ссорился, женщины никогда не ревновали мужей, дети жили в мире и не отбирали друг у друга игрушки. И даже собаки под влиянием общего согласия стали ласковыми, помахивали хвостами и спокойно наблюдали, как их сородичи обгладывают кости.
Молва об этом семействе дошла до императора. Однажды он отправился молиться на священную гору Тайшань, которая находится в провинции Шаньдун. По убеждению верующих, эта гора обладала огромной магической силой. Божество горы Тайшань — судья, перед которым предстают все умершие, а злые духи трепещут от страха. Считалось, что тот, кто возьмет камень с этой горы, станет обладателем магической силы. В самых различных районах Китая можно было встретить установленные на постаментах камни (особенно в конце переулков) с надписями: «Камень с горы Тайшань, способный противостоять злым духам». Чаще всего такие камни были доставлены не с горы Тайшань, но это никого не смущало — злой дух ведь не узнает, откуда камень…
Император, направляясь на гору Тайшань, повелел пригласить главу счастливого семейства и спросил, как удается ему сохранить мир и согласие в такой большой семье. Глава клана вместо ответа попросил лист бумаги и стал быстро писать на нем иероглифы. Написав сто иероглифов, он передал лист императору. Император обнаружил, что на листе сто раз был написан один и тот же иероглиф — «терпение».
— Что это означает? — спросил он.
— Мы всевозможными средствами приучаем всех к терпению, — заявил глава большой семьи, — чтобы каждый относился к другим терпеливо и сдержанно, и этим достигаем всеобщего согласия.
Дети должны были всецело предаваться служению родителям, стеснять себя во всем или даже жертвовать жизнью, лишь бы угодить старшим, — таковы были моральные догмы, выработанные древними мудрецами и всячески оберегавшиеся властителями Китая. «Сыновья и дочери, — говорилось в одном из законодательных актов Цинской династии, — особенным образом проявившие свое благочестие по отношению к родителям, награждаются 30 лянами серебра и удостаиваются почетных арок, воздвигаемых перед воротами их домов, а после смерти — официальных жертвоприношений в их память, совершаемых весной и осенью».
С малых лет китайцу внушались кротость и беспрекословное подчинение отеческой власти; он был рабом отца; его жизнь и его будущее всецело зависели от воли отца. Со смертью главы семьи власть переходила к старшему сыну — ему подчинялись не только его братья и сестры, но и собственная мать и все жены покойного родителя.
Закон сурово карал детей за противодействие родительской воле, а тем более за оскорбление старших в роде. «Подвергается смертной казни через рассечение на части тот, — гласил закон, — кто ударит своего отца или мать, деда или бабку по отцу, равно как и всякая женщина, которая ударит своего свекра или свекровь, деда или бабку по отцу, равно как и всякая женщина, которая ударит деда или бабку мужа по отцу». Там же было записано: «Сын или дочь, словесно оскорбляющие отца или мать, внук или внучка, оскорбляющие деда или бабку по отцу, женщина, оскорбляющая свекра или свекровь, деда или бабку мужа по отцу, подвергаются смертной казни через удушение, если оскорбленное лицо слышало оскорбительные слова и обратилось к властям с жалобой».
В китайской печати приводились сообщения о том, как эта система применялась на практике. Одно время были установлены такие наказания за отцеубийство: убийцу четвертовали; его младших братьев обезглавливали; его дом разрушали до основания; его главного учителя удушали; чиновника, отвечавшего за район, где было совершено отцеубийство, понижали по службе; у соседей, живущих слева и справа от дома убийцы, отрезали уши, потому что они должны были слышать о преступлении и доложить куда следует; соседей, живущих впереди дома убийцы, лишали глаз — они должны были все видеть и предотвратить преступление.
Уважение к отцу и покорность ему считались условиями благоденствия каждого китайца. «На земле, — гласит китайское изречение, — нет неправых родителей». Этот моральный принцип при помощи самых различных средств столетиями внедрялся в сознание китайского народа. Хотя в соответствии с моральными нормами дети должны были проявлять высокое уважение в равной мере как к отцу, так и к матери, однако вся китайская нравственность основывалась на естественной власти отца и безропотном повиновении матери. Отец семейства считался выразителем мыслей и чувств своих домочадцев. Он мог похвалиться их добродетелями, требовать себе награды за их заслуги, он же нес ответственность за их пороки и мог быть наказан за их провинности.
Уважение к старшим нашло отражение в нравоучениях такого рода: «В разговоре со старшим нужно понижать голос, не допускать неясных слов. Когда старший встает, младший не должен сидеть; когда старший сидит, младший не должен садиться, если ему не скажет старший»; «Старший человек в семье — сокровище»; «Если в семье есть старец, значит, в семье есть опыт».
Об этой особенности китайской семьи П. Лoуэль писал: «Узы, возникшие для взаимной выгоды, закрепились в такие цепи, которыми молодое поколение безнадежно приковывалось к старшим. На полпути нация как бы обернулась лицом назад, и в таком положении движение ее вперед стало крайне медленным. Глава семьи предстает здесь таковым как бы в смысле материальном, физическом. От него исходят все ее действия; перед ним ответственны все ее члены. Каждый член семьи так же не способен на какой-нибудь самостоятельный поступок, как физически на это не способны рука, нога или глаз человека. Китай самым поразительным образом осуществляет полное лишение личных прав».
В старой китайской драме «История флейты» воспроизведен многозначительный разговор сына с отцом. Отец предлагает сыну отправиться в столицу для получения высшей ученой степени; сын боится покинуть своих престарелых родителей и свою молодую супругу. И вот какая беседа происходит между ними.
«Отец (обращаясь к сыну). Ты думаешь только о радостях жизни с женой и не боишься противоречить своему отцу.
Сын(падая на колени и обращаясь к Небу). Небо! Я противоречу моему отцу? (Поднимаясь.) О мои родители! Может ли сын ваш противиться вам? О! Повторяю: меня удерживает здесь только ваш преклонный возраст. Отец! Предположите — а это возможно, — что случится наводнение. Что тогда скажут? Сперва будут говорить, что сын ваш не был проникнут сыновним благочестием, что он покинул своего престарелого отца, свою престарелую мать, гоняясь за какой-то должностью; потом станут обвинять вас самих в неосмотрительности, поставят на вид, что вы, имея единственного сына, заставляете его предпринять далекое путешествие и подвергаться случайностям в пути. Чем больше я размышляю, тем труднее для меня исполнить ваше приказание.
