Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства
В Сен-Жилле Иоанну приветствовали от имени короля Вильгельма Ричард Палмер и архиепископ Капуанский. Двадцать пять королевских кораблей ждали в гавани: отныне заботу о безопасности принцессы приняли на себя сицилийцы. Но шла вторая неделя ноября, и начинались зимние шторма. До встречавших уже могла дойти новость, что незадолго до того два судна, сопровождавшие епископа Норвичского назад из Мессины, затонули вместе со всеми подарками, которые Вильгельм послал своему будущему тестю; так или иначе, было решено не рисковать, но идти вдоль побережья, держась как можно ближе к берегу. Даже это путешествие оказалось достаточно трудным; за шесть недель корабли добрались только до Неаполя, и бедная Иоанна так сильно страдала от морской болезни, что было решено остаться там до Рождества, дав ей возможность восстановить силы — и, возможно, красоту. Затем ей предстояло продолжить путь по суше.
В начале нового года кортеж снова тронулся в путь по прибрежной дороге через Кампанию и Калабрию, потом через проливы в Мессину и далее в Чефалу; наконец, вечером 2 февраля 1177 г. путешественники достигли Палермо. Вильгельм ожидал у ворот свою невесту. Иоанну посадили на одного из королевских коней, и она в сопровождении своего будущего мужа отправилась во дворец, приготовленный для нее и ее свиты, — вероятно, в Зизу — по улицам, столь ярко освещенным, что, по словам того же хрониста, могло показаться, «будто сам город в огне, и небесные звезды были едва видны в зареве огней». Через полторы недели, в канун Валентинова дня, Вильгельм и Иоанна обвенчались, и сразу после этого Иоанна, с длинными, рассыпавшимися по пле-! чам волосами, преклонила колени в Палатинской капелле перед своим земляком Уолтером из Милля, теперь архиепископом Палермо, помазавшим и короновавшим ее королевой Сицилии.
К этому времени юной королеве исполнилось всего одиннадцать лет, ее мужу — двадцать три. Однако, несмотря на разницу в возрасте, их брак, насколько мы можем судить, был идеально счастливым. Языковых проблем не возникало: Иоанна, родившаяся во Франции и воспитывавшаяся в аббагстве Фонтепро, была по образованию и привычкам более француженкой, чем англичанкой, а нормандский диалект французского языка» се еще оставался повседневным языком сицилийскою двора. Новые подданные Иоанны искренне ее полюбили и, по-видимому, ставили в заслугу ей, так же как и ее мужу, спокойствие и блеск королевства, наконец-то находившегося в мире с остальным светом и самим собой, процветающего и счастливого.
Они с полным правом могли это делать, поскольку всего через несколько месяцев в Венеции произошло событие, которое положило конец вражде между Вильгельмом и его самым непримиримым противником. 29 мая предыдущего го да в Леньяно, неподалеку от Милана, Фридрих Барбаросса потерпел самое сокрушительное за всю его жизнь поражение от Ломбардской лиги; и, пока миланцы праздновали победу, покрывая подходящими к случаю барельефами Римские ворота,[129] императорские посланцы предстали перед папой Александром в Ананьи, чтобы обсудить условия договора, который должен был положить конец семнадцатилетней схизме и принести мир в Италию. Выработав в общих чертах условия соглашения, стороны условились созвать в июле 1177 г. большую конференцию в Венеции — куда прибудут представители лиги и короля Сицилии, папа и, наконец, когда все предварительные обсуждения завершатся, сам император.
Вильгельм направил я Венецию в качестве посланцев графа Рожера из Апдри и, к счастью для потомства, архиепископа Ромуальда Салернского, который оставил нам замечательно детальный (для него) рассказ о происходившем. Рано утром 24 июля, сообщает он, папа отправился к собору Святого Марка и послал делегацию кардиналов в Лидо, где в церкви Святого Николая ожидал Фридрих. Там император торжественно отверг своего антипапу и признал Александра законным понтификом, после чего кардиналы сняли с него отлучение. Теперь он мог быть допущен в город, куда его с большой помпой препроводили лично дож, патриарх Венеции и кардиналы. Высадившись в Пьяцетте, он прошел между двумя высокими шестами, на которых развевались знамена святого Марка, к базилике, где Александр поджидал его на троне и в полном облачении. Ромуальд продолжает:
«Когда он приблизился к папе, Святой Дух коснулся его; почитая в Александре Бога, он сбросил свою императорскую мантию и пал ниц перед папой на земле. Но папа со слезами на глазах нежно его поднял, поцеловал и даровал ему свое благословение, а собравшиеся германцы запели «Те Деум», Затем, взяв императора под правую руку, папа провел его в церковь для дальнейшего благословения, после которого тот со своими людьми вернулся во дворец дожа».[130]
Договор в Венеции стал кульминацией понтификата Александра. После всех страданий и унижений, которые ему пришлось вынести за восемнадцать лет схизмы и десять лет изгнания, имея своим непримиримым врагом, быть может, самого грозного из всех властителей, когда-либо носивших императорскую корону, он наконец был отмщен. Давно пережив свое семидесятилетие, он дождался все же дня, когда император признал не только его самого в качестве законного папы, но и все права папства на Рим — те самые права, которые Фридрих столь надменно требовал для империи во время своей коронации. Пятнадцатилетний мир, который Барбаросса подписал с Сицилией, означал конец всех страхов перед перспективой оказаться крохотным островом посреди безбрежных имперских территорий, которые в прошлом так мучили папскую курию; а шестилетнее перемирие, заключенное с Ломбардской лигой, являлось, как было договорено, только предварительной мерой, предшествующей официальному признанию империей независимости ломбардских городов. Это был триумф — гораздо более значимый, чем та победа, которую папа Григорий одержал над Генрихом IV ровно сто лет назад; но для верующих, радовавшихся вместе со старым папой в Венеции в эти знойные летние дни, это было также торжество его мудрости и твердости, позволивших ему с честью провести церковь через один из самых бедственных периодов ее истории.
Даже теперь беды не закончились. Прошел еще год, прежде чем один из антипап, а затем другой признали власть Александра, но даже тогда римский сенат оставался к нему столь враждебен, что летом 1179 г. Александр в последний раз покинул Рим. Он никогда не любил этот город, никогда не доверял его жителям; для него, всю жизнь, это была враждебная страна. И когда после его смерти в Чивита-Кастеллана в последний день августа 1181 г. его тело доставили в Латеран, поведение римлян доказало правоту Александра. Всего четыре года назад они приветствовали его возвращение из изгнания звуками труб и благодарственными гимнами; теперь, когда похоронный кортеж вошел в город, бесчувственная чернь, не удовлетворившись проклятиями в адрес Александра, бросала грязь и камни в катафалк, который вез его тело, не желая, чтобы папу похоронили в соборе.[131]
Преемник Александра Луций III поражал всех в первую очередь своим возрастом. Насколько мы можем судить, он родился в предыдущем столетии; если так, ему было уже за восемьдесят, когда он взошел на престол святого Петра. «Очень старый человек, — описывает его Вильгельм Тирский, добавляя, возможно, с долей насмешки, — и в меру образованный». Венецианский договор избавил его от необходимости во время его четырехлетнего понтификата уделять много внимания сицилийским делам; и его главным вкладом в историю Сицилийского королевства стала булла, датированная 5 февраля 1183 г., дарующая статус архиепископства основанным Вильгельмом II аббатству и собору в Монреале.[132]
Вильгельм воплощал в жизнь свой замысел в течение девяти лет. В 1174 г., гласит легенда, Дева Мария явилась ему, когда он отдыхал во время охоты в королевском парке в окрестностях Палермо; она открыла королю, где лежит тайный клад, зарытый его отцом, и повелела извлечь сокровища из земли и употребить на благочестивые дела. История, безусловно, призвана оправдать астрономические вложения, которые делались в последующие годы, — разные ее варианты рассказывались на протяжении веков относительно постройки множества других дорогостоящих заведений. В действительности мотивы Вильгельма были более сложными. Глубоко верующий человек, он наверняка искренне желал воздвигнуть некое мощное сооружение во славу Божью, а благоговение, которое он испытывал перед дедом, основавшим Чефалу и монастырь Святого Иоанна в Эремити и построившим Палатинскую капеллу, вероятно, укрепило его решимость. А если церковь, которую он построит, послужит памятником ему самому, это будет еще лучше.
Но, торопясь начать работу, он руководствовался скорее политическими соображениями, нежели личными. С момента, когда Вильгельм принял власть, он ясно сознавал — при постоянных напоминаниях Маттео из Аджелло — растущее влияние Уолтера из Милля. Являясь архиепископом Палермо, Уолтер сумел к тому времени объединить вокруг себя почти всех влиятельных баронов и прелатов, создав реакционную феодальную партию, которая, если позволить ей беспрепятственно проводить свою линию, грозила бедами королевству. Даже в церковных делах Уолтер избрал опасный курс. Беспорядки времен регентства дали сицилийской церкви возможность обрести независимость не только от папы — в этом не было ничего нового, — но и от короля, и Уолтер всеми силами поддерживал эту тенденцию. Он фактически стал вторым лицом в стране после самого Вильгельма по могуществу, и король понимал, что надо обуздать его, пока еще есть время.
