Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
Всего за два года пребывания в России (1609–1611) Делагарди не только успешно погасил все свои задолженности стокгольмским кредиторам, но и сам мог уже давать в долг шведской казне и королю, причем на весьма выгодных для себя условиях — под 16 процентов годовых. Не обидел он себя и во время заключения Столбовского договора в 1617 году: из 20 тысяч рублей полученной от России контрибуции неленивый в дележе добычи генерал оставил себе три тысячи. Во время переговоров он постоянно жаловался на то, что Василий Шуйский недоплатил ему за его верную службу[501]. Пришлось русским послам напомнить генералу, что он «в своем крестном целовании царю не устоял», а за якобы недоплаченное ему царем вполне вознаградил себя в течение пяти лет пребывания в России «правежом и грабежом» жителей русских городов.
Открыв для себя «русский Клондайк», Делагарди обогащался и после заключения мира с Россией: он взял в аренду вновь присоединенные к шведскому королевству Корелу и Орешек и организовал прибыльную торговлю дешевым русским зерном в Европу. За 1618–1627 годы он вывез 112 тысяч бочек зерна из Корелы и 36 тысяч — из Орешка. При существующей в те годы громадной разнице цен на высококачественный русский хлеб на внутреннем рынке и амстердамской хлебной бирже прибыль от торговли зерном составила 260 тысяч риксдалеров[502]. Так что нарисованный Видекиндом на страницах его сочинения светлый образ храброго и честного полководца был весьма далек от оригинала. Поэтому никак нельзя согласиться с теми исследователями, что скорбят по поводу недооценки роли Делагарди в русской истории, объясняя неблагодарность современников их «ксенофобскими настроениями»[503]. Думается, жители Новгорода, Корелы и Орешка сумели сполна оценить уникальные способности шведского генерала, дав им верную оценку.
Когда в 1609 году Делагарди подошел к Новгороду, новгородцы поступили мудро, не открыв ему и его головорезам городские ворота и не впустив их в город. Поэтому часть войска вместе со своим военачальником расположилась на Валдае, остальные расползлись по стране, грабя беззащитное население. «Шведские солдаты вознаградили себя за все: даже жены и дочери крестьян были в полном их распоряжении», — свидетельствовал очевидец[504].
Получая нерадостные известия о грабежах и насилиях, чинимых шведами, Скопин старался как можно скорее направить эту прислушивающуюся лишь к звону монет армию куда следует, то есть на тушинские войска. Тогда, летом 1609 года, Скопину пришлось отправить не одну делегацию к наемникам, чтобы напомнить им и о заключенном договоре, и о полученных ими деньгах: «А Яков пошел к Нову городу, и князь Михайло Васильевич послал за ним уговаривати дворян»[505]. Очень не хотел, видно, шведский военачальник уходить от Новгорода, если многочисленные посланцы «едва его уговориша».
А Скопин опять писал отписку за отпиской. 10 августа с грамотами к настоятелям монастырей и горожанам выехал в Устюг, Соль Вычегодскую, на Каму и в Пермь Василий Бадьин Зеленый. В грамотах Скопин снова просил «сколко кому мочно дать, денег, и сукон, и камок, и тафт, чтобы прося у Бога милости, тем московскому государству помочь учинити и от воров государство очистити и слободну учинити»[506]. Теперь, когда дороги освобождались от отрядов Лжедмитрия, царь и сам рассылал из Москвы грамоты. Так, он писал в Вологду и Ярославль о победе Скопина 13 июля под Тверью и об освобождении 17 июля Коломны воеводой Василием Мосальским. Радостно сообщая о победах своих воевод и об «очищении от воров» Коломенской дороги, царь Василий просил вологодцев и ярославцев передавать эти известия во все города и уезды и собирать ратных людей: «А которые будет ваши ратные люди, с нашея службы от воевод сбежав, живут ныне по домом, и вы б тех, сыскав и подавав на поруки, велели их высылали на нашу службу к воеводам нашим»[507].
Главнокомандующий Скопин должен был определить, куда приходить вновь набранным ратникам, в каком месте соединяться с другими отрядами, наконец, какой город будут освобождать следующим на пути продвижения войска. Одни ратники оставались с ним под Калязином, другие шли к Шереметеву. Скопин тщательно следил за передвижением войск тушинцев, посылал разведку и выяснял, в каком городе Сапега и Лисовский и какими они располагают силами.
Интерес Скопина и поляков друг к другу, надо заметить, был взаимный. Сохранились письма Лжедмитрия II, из которых явствует, с каким вниманием следили в Тушине за передвижением войска Скопина и какое значение придавали планам этого полководца. После битвы под Тверью тушинского царька известили будто бы о полной победе его войска, однако вскоре выяснилось, что результат сражения совершенно иной. «Получив ложное известие, что изменники и неприятели наши разбиты наголову, мы писали к вам о сем торжестве нашем, — сообщал Лжедмитрий II Я. П. Сапеге. — Но за тем воспоследовали противные вести: неприятель не только не разбит, но, напротив, почти на плечах нашего войска вошел в Тверь и так рассеял оное, что едва иной в рубашке успел прибежать в лагерь»[508]. И потому надлежит Сапеге оставить Троицкий монастырь и идти на помощь самозванцу к Тушину. «Не должно терять времени за курятниками, — волновался тушинский правитель, — нужно спешить как можно скорее со всем вашим войском к главному стану…» А вот другое письмо самозванца от 8 августа 1609 года: «Пишет нам благосклонность ваша, что Скопин, заняв Калязин, переправясь на другую сторону (Волги), непременно имеет намерение, соединившись с Шереметевым, идти прямо к столице. А… мы имеем известие… что немцы от него отделились и возвращаются назад, да и Шереметев не имеет столько войск… только несколько сот человек». Но уже через четыре дня безмятежный тон письма резко меняется, появляется обеспокоенность активностью Скопина и звучит новое требование к гетману Сапеге оставить его бесплодные попытки взять Троицкий монастырь и идти в Тушино: «Известились мы (что вы) снова замышляете о штурмовании Троицкого монастыря. Мы же от приведенных к нам языков за достоверное знаем, что Скопин переправляется через реку Костер между Дмитровым и Кохачевым (Корчевою? — Н. П). А потому убедительно просим, дабы… отложив штурмы, как наискорее приложили попечение — над этим неприятелем иметь бдительное око, дабы он каким-нибудь образом не подступил к столице»[509].
В своих требованиях немедленно идти к Москве оба правителя — и Василий Шуйский, и «Димитрий» — были очень схожи: каждый из них считал поддержку его, правителя, главным делом полководцев, недаром царь Василий слезно молил Скопина в письмах о скором походе: «Мы на тебя надежны, как на свою душу».
Впрочем, в долгом московском походе, как и в Новгороде, Скопин решал не одни военные вопросы. Случалось, к нему обращались и с жалобами на несправедливые действия местных воевод. Так, настоятельница Сретенского женского монастыря в городе Кашине игуменья Александра подала Скопину челобитную на кашинских воевод, которые нарушили право монастыря не давать своих крестьян в работы. Видимо, не только для ратников, которые ходили с ним в поход, он был главным военачальником, что вполне естественно, но и для жителей окрестных сел, городов и монастырей, через которые шло войско, молодой Скопин стал главным представителем власти. Как в свое время новгородцы, они сумели разглядеть в нем справедливого правителя и рачительного хозяина. Воевода Скопин откликнулся на жалобу игуменьи, именем государя подтвердил прежние права небогатого монастыря, а кашинским воеводам строго наказал, чтобы они «игуменью Александру с сестрами и их монастырский вотчины крестьян от ратных и от сторонних от всяких людей от грабежу и от всякого насильства берегли накрепко»[510].
Отписки Скопина и царские грамоты принесли пользу, и вскоре под Калязин начали прибывать воины. Ежедневно стекались новобранцы из Ярославля, Костромы и Поморья, собирали деньги в монастырях и городах, и везли их гонцы, хоронясь от тушинцев, на Волгу. «И приехаша изо всех городов с казною и з дары ко князю Михайлу Васильевичю в Калязин монастырь»[511]. Отдавали монастыри, города и торговые люди не от большого богатства, а порой последнее, напрягая все силы для завершения гражданской войны и установления желанного мира и покоя. Порой вместе с деньгами приходили к царю и слезные грамоты от «сироток», в которых описывалось житье-бытье простых горожан и крестьян. «А у нас, сирот твоих, в сборе денег наскоре нет», — писал земский староста «Васка Елисеев сын Александров» из Соли Камской. «Милосердный государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Руси! Смилуйся, пожалуй нас сирот своих: вели, государь, нам сиротам твоим, для поспешения твоего государева ратного дела из твоей государевы казны у Соли Камской, из таможенного и из кабацкого скопу, до своего государеву указу, денег дата, чтоб, государь, твоему государеву ратному делу мотчания и порухи не было…»[512]
