Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
«Вот уж действительно, своего коня не имея, на чужом не езди, — горько и устало заключал Скопин по дороге в лагерь, вспоминая народную мудрость. — Придется приложить все силы, чтобы, наконец, обзавестись своим».
«Калязинское сидение»
Город Калязин еще с древности широко и вольготно расположился на правом берегу Волги. Напротив него, на противоположном берегу, преподобный Макарий Калязинский в XV веке основал Троицкий монастырь. Макарий Калязинский при жизни прославился даром исцеления, а после своей кончины в 1483 году почитался как чудотворец. Когда же его прославили в лике святых на Московском соборе 1547 года, к нему на поклонение в Калязин приезжали Иван IV, Борис Годунов с супругой и детьми, а уж сколько простых людей пешком приходило — не счесть! Как сказал один из усердных паломников, который и на Святую гору Афон хаживал: «Напрасно трудился я, и без успеха совершил такой дальний путь на Святую Гору мимо Калязинского монастыря. Ибо можно спастись и в нем живущим…»
Укрепленный город представлял собой удобное место для размещения войска: из Калязина было легко попасть в Углич, Ярославль, оттуда открывалась дорога на занятый пока еще тушинскими войсками богатый Переславль. Если бы не бунт среди наемников, Скопин бы наверняка пошел на Москву, но случившийся разлад после тверской битвы заставил его изменить планы, выбить тушинцев из Калязина и остановиться в городе.
…Воевода Скопин ехал вдоль Волги и осматривал три слободки, раскинувшиеся по берегам реки, да деревянную крепость на горке — вот и весь город Калязин. Редкая для этих мест жара, стоявшая которую неделю, утомила и без того усталое войско; пехотинцы в потемневших от пота рубахах, всадники с отекшими ногами, уставшие от надоедливых слепней лошади — все жаждали отдыха и воды, мечтали о них. Крепость после ухода тушинцев была разорена, часть посада сожжена, и как напоминание о недавних боях в крепости лежали тела убитых калязинцев и трупы лошадей. Припасов в городе не осталось вовсе, кормить войско было нечем, потому Скопин решил обосноваться в Троицком монастыре. Он отдал приказ спешиться и разбить лагерь под его стенами. Обрадованные ратники расседлывали лошадей, сбрасывали доспехи, оружие, одежду и, не особенно выбирая место, бросались в воду. Прохлада воды приносила облегчение обожженной коже и затуманенной духотой голове.
К вечеру, когда жара спала, поставили шатры, разожгли костры и начали готовить нехитрое походное варево. Скопин проверил, как расположились его ратники, сам обошел часовых и только после этого прилег у шатра. День, озаренный не спешащим уйти за горизонт солнцем, завершался. Неброская зелень островков среди реки потемнела, по воде скользнула крылом пролетевшая птица, и вот уже мягкая августовская ночь накрыла лагерь темным, расшитым яркими звездами покрывалом…
«Швейцарцы заканчиваются, когда заканчиваются деньги», — вспомнил он слова, услышанные им когда-то в Москве от одного из немецких наемников. — «Похоже, не только швейцарцы, но французы, и немцы, и шведы, и финны, — вообще все наймиты», — размышлял Скопин, глядя на обустройство своего неприхотливого воинства и невольно сравнивая его с наемниками Делагарди. И в опыте, и в умениях, и в качестве вооружения — во всем «немецкая кованая рать» превосходила его воинство. За исключением одного: надежности.
Между тем в войске Делагарди кипели нешуточные страсти. Ожидая несложного похода по охваченной гражданской войной стране, где и войска-то порядочного не сохранилось, наемники никак не ожидали, что здесь их ждут суровые испытания и жестокие битвы. Среди финской конницы и пехоты начался бунт, который пытались погасить шведские военачальники и сам главнокомандующий Делагарди, но — безуспешно.
Бунты были такой же неотъемлемой чертой наемного войска, как и постоянное требование жалованья, которое, к слову сказать, редко когда выплачивалось полностью и вовремя. Захваченные в плен наемники, если их оставляли в живых, не смущаясь, переходили на сторону врага. Завербовавшиеся в наемники были выходцами из разных социальных слоев, среди них встречались сыновья разорившихся дворян, знатных горожан, бюргеров и крестьян и даже бродяги и преступники. Поэтому поддержание дисциплины в таком пестром по социальному и национальному составу войске, сложном для управления, далеко не всегда ограничивалось речами, в ход шли древки алебард и кулаки, а нередко приходилось прибегать и к воинским судам, присуждавшим провинившимся казнь через повешение, колесование или отсечение головы[496].
Недовольство, возникшее среди финнов, распространилось на немецкие и французские войска, которые прямо заявили, что их ведут вглубь страны на верную гибель, не заплатив при этом полностью обещанного жалованья. Если денег не будет, заявляли смутьяны, в лучшем случае они силой возьмут с собой командиров и знамена и вернутся назад, к границе, а в худшем пусть Делагарди «не сочтет низостью, если они перейдут во вражеский лагерь, чего, однако, они никогда не сделают, пока мужество будет подсказывать им иной выход»[497]. Не пройдет и года, как они воплотят свои угрозы в жизнь, позорно изменив Выборгскому договору, и перейдут на сторону поляков во время Клушинской битвы 1610 года, что приведет к полному разгрому русского войска и низложению царя Василия.
Надо сказать, угрозы наемников не были пустыми словами и в июле 1609 года. Может быть, предполагал Видекинд, им попросту надоело воевать. Странное объяснение мотивов поведения наемников, для которых война — ремесло, единственный способ заработать. А вот две другие возможные причины — нежелание идти «в такие места, откуда они не смогут воротиться», и награбленное добро — явно тянули их назад, к границе, заставляли бунтовать. Когда угрозы и увещевания не помогли вернуть войско в повиновение, Делагарди и остальным командирам пришлось обнажить мечи.
Правда, прибегать к смертной казни шведский военачальник не стал, побоялся: все же Тверь на Волге — это не пограничная Сестра, а центр России, и как дальше обернутся события, никто не знает. А у него есть точные инструкции короля Карла: в случае невыполнения Скопиным обязательств захватить приграничные русские города и уезды, которые создадут барьер между Швецией и Речью Посполитой, а хорошо бы даже и всю Новгородскую область, — для выполнения такой задачи наемники вполне могут пригодиться[498].
В результате бо́льшая часть войска в начале августа все же ушла. Делагарди пришлось сопровождать их к границе — чтобы, как уверял в своем сочинении Видекинд, они не начали по дороге грабить русские города. Впрочем, присутствие главнокомандующего вовсе не избавило население от грабежа. Как заметил другой наемник на русской службе Конрад Буссов, «иноземные воины, которых он привел с собой, тоже не оставили на месте ничего, кроме слишком горячего или слишком тяжелого». Даже повидавший виды «рыцарь удачи» и тот удивлялся, как «эта земля так долго могла выдерживать все это»[499].
Если читать сочинение шведского историка некритично, то легко можно впасть в заблуждение относительно подлинной роли Делагарди в русских событиях того времени. То Делагарди благородно сопровождает наемников до границ, спасая русские города и села от разграбления, то истово просит помощи из Финляндии, болея за общее дело, и даже оставляет своего верного друга Сомме обучить войско, в котором никто и не знает, с какой стороны зарядить ружье. Но если вспомнить о последующих событиях 1611–1617 годов, то образ шведского военачальника предстает перед нами совсем в ином свете. Не случайно он повел в июле 1609 года наемное войско не куда-нибудь к границе, а именно к Новгороду — вожделенному для шведов городу, который после смерти Скопина и низложения царя Василия тот же Делагарди захватит и вместе со шведскими войсками будет удерживать долгие шесть лет.
Да и бескорыстие явно не входило в число достоинств шведского генерала. Эта «молния войны», как высокопарно именовал его Юхан Видекинд, действовала стремительно, но лишь в том случае, когда дело касалось его личных интересов. Едва появившись в России, в апреле — мае 1609 года, он отправляет из Новгорода в Або и Выборг свыше тысячи соболей, из которых только 80 штук (два сорока) — подарок Василия Шуйского. Торговля соболями приносила баснословные доходы и в те времена: так, в 1610 году Эрик Андерссон получил от Делагарди тысячу соболей стоимостью в 3660 рублей в Або, еще 400 соболей стоимостью в 1220 рублей было отправлено им в Гданьск; полученные от шведского генерала соболя продали там втридорога. Впрочем, фантастические доходы от перепродажи русских мехов за границей не мешали бравому генералу обогащаться и по мелочам: сидя в завоеванном им Новгороде, он не побрезговал присвоить себе две конфискованные у крестьянина лисицы, которые были предметом судебного разбирательства[500]. Не упустил он своей выгоды и при чеканке монет в захваченном в 1611 году Новгороде, уменьшая содержание серебра в монетах.
