Марина Сванидзе - Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953
В 1950 году сталинский документ не теряет своей актуальности. Иосиф Турко, проходивший по "ленинградскому делу" и выживший, вспоминает о ходе следствия в ведомстве Абакумова: "Кабинет № 31 — это кабинет предварительных пыток. Настоящие пытки в кабинете № 4. Совершенно пустой кабинет. Только несгораемый ящик. На нем какие-то странные предметы. Орудия пыток. Следователь Комаров в синей рубашке, расхристанный. Сидит в кресле. На другое ноги положил. Вскочил и для начала приложил меня так, что у меня кровь изо рта пошла".
Вспоминает подследственный генерал-майор Геннадий Куприянов: "Пытки бывают индивидуальные. Назначаются следователем и напальником тюрьмы. У них имелись все орудия пыток — от средневековых клещей до современных электроприборов. Я вспоминаю пытку под названием "бараний рог", которую ко мне применяли довольно часто. Меня сгибали в полукруг, прикручивали веревкой пятки к затылку. Туда же прикручивали руки — получался бараний рог. Я лежал на животе, свора надзирателей пинали меня то в голову, то в ноги. А я качался животе то в одну, то в другую сторону, как пресс-папье. Зубы мне выбили еще раньше. Иногда пьяные следователи играли мной, как в мяч". Следователь Рюмин, который потом донесет на Абакумова, кричит жене обвиняемого Капустина: "Подписывай, или я тебя на электрический стул посажу". Жену Кузнецова держат в кандалах, потом вталкивают в душ и пускают кипяток.
Абакумов, прежде чем приступить к пыткам в своем собственном кабинете, расстилал на пол замаранное покрывало, чтобы кровь подследственных не испачкала ковер.
Когда арестуют самого Абакумова, он напишет письмо Сталину: "Я живу и работаю, руководствуясь Вашими мыслями и указаниями, товарищ Сталин. Заверяю Вас, товарищ Сталин, что, какое бы задание Вы мне ни дали, я всегда готов выполнить его в любых условиях".
На одном из первых допросов Абакумов скажет: "У меня были недостатки и неудачи в работе. Но я был весь на глазах ЦК ВКП(б). Там повседневно знали, что делается в ЧК".
Документ о методах физического воздействия Сталин подписывает в 1939-м, через два месяца после назначения на НКВД Берии. Берия приводит с собой наверх Кобулова. Кобулов приводит с собой Абакумова. Кобулов присмотрел Абакумова, когда тот был помощником начальника отделения второго отдела ГУГБ (Главного управления госбезопасности НКВД).
Второй отдел назывался оперативным. Его сотрудники занимались обысками, арестами, наружным наблюдением и установкой подслушивающей техники. Работа живая, особенно если учесть, что на дворе Большой террор. Абакумов — человек крепкий, работа соответствует его физическим возможностям.
Он в органах с 1932 года. Шесть лет его карьера никак не двигалась. В 1933-м в его аттестации написано: "К оперативной работе имеет большое влечение". Потом вскрылось, что он вербовал молодых женщин, развлекался с ними на конспиративных квартирах, а потом от их имени писал донесения с обвинениями врагов народа. Абакумова переводят на работу в Центральный аппарат Главного управления лагерей — ГУЛАГа. Оттуда в 1937-м он вернется в ГУГБ. А в 1938-м Кобулов возьмет его с собой в поездку в Ростов-на-Дону. Берия после прихода на НКВД чистит под себя региональные управления. Комиссия Кобулова как раз и приехала проводить чистку. Абакумов по ходу работы занимается подбором девочек для своего шефа и членов комиссии. Вскоре Абакумов станет начальником управления НКВД по Ростовской области. Он получает внеочередное звание старшего майора НКВД, два ромба в петлицах, что приравнивается к званию комдива. В 1940-м получает орден Красного Знамени. Дальше — пост заместителя наркома внутренних дел СССР.
Абакумов поднялся вместе с Берией. Но он не человек Берии. Абакумов быстро понял, что в сталинском государстве можно ставить только на одного человека — на Сталина. Это свидетельствует о хорошо развитом инстинкте самосохранения.
А многолетие Сталину впервые произнес в Богоявленском кафедральном соборе протодиакон храма Николы в Кузнецах отец Иаков Абакумов. Литургия совершается 4 ноября 1941 года.
Вспоминает артист Малого театра, впоследствии староста прихода храма Успения Пресвятой Богородицы на Могильцах Анатолий Свенцицкий, присутствовавший в 1941 году на литургии. "Отец Иаков начал: "Богохранимой стране Российской, властем и воинству ея и первоверховному Вождю многие лета!""
Отец Иаков — родной брат зама Берии Виктора Абакумова. В начале войны с 19 июля 1941 года Абакумов возглавляет Управление особых отделов НКВД. Но в апреле 1943-го Управление особых отделов преобразовано в Главное управление контрразведки СМЕРШ. СМЕРШ расшифровывается как "смерть шпионам". Так вот, СМЕРШ переводится в состав Наркомата обороны. Теперь Абакумов подчиняется не Берии, а непосредственно наркому обороны Сталину. Абакумов — заместитель Сталина.
Абакумов востребован с самого начала войны.
Военному командованию Сталин не доверяет, особенно во время отступления. Особые отделы НКВД — привычный посредник в общении Сталина с армией. Они и до войны действовали постоянно, с 1919 года, когда были учреждены Троцким и Дзержинским как средство постоянного контроля над армейскими настроениями.
Отлично отработан опыт агентурной работы в армейской среде. Плотная сеть осведомителей — секретных сотрудников, сексотов. Задача сексотов — слежка за личным составом и сбор компромата на комсостав.
Во время войны они пронизывают на всех уровнях армию снизу доверху. Абакумов лично предоставляет Сталину практически ежедневные сводки о поведении лиц из высшего военного руководства. Особисты отправляют наверх собственные комментарии и оценки ведения боевых действий. Обладают правом не только ареста, но и расстрела на месте. Они занимаются перлюстрацией красноармейских писем. Письма рассматриваются как важнейший источник информации. В разгар жесточайших боев под Сталинградом только за период с 15 июля по 1 августа 1942 года в 62-й армии генерала Чуйкова просмотрено более 67 тысяч писем. Солдаты знают, что письма просматриваются. Иногда нервы сдают, и прорываются слова о тяжести положения или просто жалобы на еду. Особые отделы документируют эти высказывания, авторы писем приравниваются к дезертирам и предателям, подлежат немедленному аресту и расстрелу. Под Сталинградом особисты читают письма, которые пишут солдаты, перед тем как пойти в последнюю в жизни атаку.
Вспоминает судебный секретарь военного трибунала. Из особого отдела в трибунал передано дело Ольги Печерской, двадцати лет. Она обвиняется в том, что, будучи в плену, была завербована немецкой разведкой для шпионажа в тылу Советской армии. Ее расстреляли. Обвинение основывалось исключительно на ее собственных словах. А она была, очевидно, душевнобольная. Она с горящими глазами без умолку говорила о том, что влюбилась в немецкого офицера и он учил ее шифру. Потом начинала говорить о литературе, о Тургеневе. Даже оглашение расстрельного приговора не сбило ее с этого бреда. Судебный секретарь далее пишет: "Я знал, что в конце 30-х годов на фоне террора появился особый вид психоза, когда больные ощущали себя агентами иностранных разведок".
Хотя надо сказать, что во время войны особисты в паре с военными трибуналами лютуют меньше, чем в конце 30-х. Сталинщина отступает перед непреложным фактом: жизни осужденных нужны фронту. Военными трибуналами осуждены 994 300 человек. Миллион. В отношении почти 400 тысяч осужденных исполнение приговора отсрочено до окончания военных действий, и они направлены в штрафбаты.
Кроме того, жесткость карательной политики определяется во время войны общей ситуацией на фронте. В самый горький период отступления выносились сплошь расстрельные приговоры. Когда пойдет наступление, за измену родине бывших советских солдат, перешедших на сторону врага, приговаривают к десяти годам лагерей. С отсрочкой и отправкой в штрафбат.
Хотя всегда попадаются разные люди. Из воспоминаний сотрудника СМЕРШа генерал-майора Иванова: "В мае 1942 года на Крымском фронте переправа раненых на Кубанский берег. Зрелище ужасающее. Море заполнено трупами. Толпа напирает. Я сам не спал уже трое суток. И тут на носилках несут какого-то полковника, кричат: "Это раненый командир дивизии". Что-то кольнуло внутри. Приказываю развязать бинты. Никакого ранения. Достаю пистолет. И на моих глазах полковник мгновенно седеет. Я наклонился тогда и шепнул ему: "Слушай, я буду стрелять мимо, но ты падай в воду. Повезет — выберешься"".
Из воспоминаний летчика-фронтовика: "Я не знаю, может быть, в пехоте у особистов и были важные функции, но в авиации? Что делать особисту в авиации? Перелеты к врагу предотвращать? Так у нас, кто хотел уйти к немцам, мог это очень просто сделать. Садись и сдавайся. Только у нас в дивизии я таких случаев не знаю. У нас почти у всех летчиков при себе граната была на случай пленения. В авиации особистов никто не уважал. Боялись их почти все, но за людей их, бездельников, не держали".
